Черный Леопард, Рыжий Волк
Часть 83 из 114 Информация о книге
– Я убил его брата. Два момента. У Сасабонсама в крыле меч застрял. Он нес на себе и мальца, и Ипундулу, а тот, должно быть, одного с ним веса. На земле казалось, что между двумя горящими деревами расстояние в сотни и сотни шагов, что так и было. Мы уже отъезжать собрались, когда отряд пеших гвардейцев Королевы, человек десять и еще девять, может, больше, выстроился перед нами и потребовал остановиться. – Ее Сиятельное Превосходительство сказала, что никому не позволяла удаляться. – У Ее Сиятельного есть заботы куда важнее, чем те, что удалятся от ее сиятельной задницы, – сказал Мосси и поехал прямо сквозь строй. Гвардейцы отскочили с дороги, когда Буффало забил передним копытом о землю. – Стыд берет уезжать. Этот бунт… Мне видеть его в радость, – вздохнул Мосси. – Пока рабы не поймут, что лучше уж известная им неволя, чем свобода, какая им неведома. Мосси в ответ: – Напомни мне затеять эту свару с тобой в другой раз. Скакали мы всю ночь. Миновали место, где старец жил, но от дома его один только запах остался. Не уцелело ничего, даже щебня от потрескавшейся грязи и битого кирпича. По правде, это заставило меня поволноваться: а был ли дом, был ли человек – или только видения обоих. Поскольку заметил только я, то и не говорил ничего: мы проскакали мимо ничего в неясной дымке. Джекву старался держаться с нами, скача впереди, но трижды был вынужден возвращаться. Даже у меня путь не сохранился в памяти, другое дело Мосси: тот мчался сквозь ночь. Я только за бока его держался. Соголон пробовала сидеть на быке прямо, и Буффало бежал почти вровень с лошадями, но два раза она едва не падала. Мы ехали через владенье Мэйуанских ведьм, но лишь одна пробилась из-под земли взглянуть на нас, а взглянув, тут же нырнула под землю, как под воду. Прежде чем солнце прогнало ночь, запах мальца исчез из моего носа. Я вздрогнул. Сасабонсам пролетел до самого прохода и прошел в него. Я знал. Мосси сказал что-то про мой лоб, отталкивая его со своей шеи, и мне пришлось назад откинуться. Он сбавил ход лошади до рыси, когда мы выехали на земляную дорогу. Дверь затрещала, воздух вокруг нее всколыхнулся, послышалось жужжание, но дверь становилась меньше. В желтом свете дня мне видна была дорога на Конгор. – Когда они придут… – Двери сами по себе не открываются, Соголон, – сказал я. – Они уже прошли через нее. Мы слишком опоздали. Соголон скатилась с Буффало и упала. Пыталась закричать, но вышел один кашель. – Это ты устроил, – выговорила она, тыкая в меня пальцем. – Ты всегда был не годен, всегда не готов – ничто в сравнении с ними. Вам никому дела нет. Никому из вас не понять, что весь мир утратит. В первый раз за два года вы заставили их бежать. – Как, старушка? – заговорил Мосси. – Будучи проданными в рабство? Это ты подстроила. Мы могли бы все Долинго взять и спасти мальца. Вместо этого потеряли время, тебя спасая. Свободный проход через мою больную задницу! Ты всю судьбу наших поисков вверила Королеве, кого больше заботила случка со мной, чем роль слушательницы в разговорах с тобой. Это все ты устроила. Проход суживался, еще хватало место пройти человеку, но ни О́го, ни быку. – Понадобятся дни, чтобы в Конгор попасть, – проворчала Соголон. – Тогда тебе лучше палку срезать и – шагай, – посоветовал Мосси. – Мы дальше не пойдем. – Барышник даст денег вдвое. Я обещаю. – Барышник или сестра Короля? Или, может, речная дженгу, кого ты за богиню выдаешь? – спросил я. – Речь только о мальце. Ты до того болван, что не понимаешь? Это было только ради мальца. – У меня такое чувство, ведьма, что только ради тебя. Ты знай себе болтаешь, что мы бесполезны, когда польза – это именно то, к чему ты нас приспосабливала. И девчушка эта, бедняжка Венин, ее ты лишила ее же собственного тела, потому как Джекву, или как его там, принес бы бо́льшую пользу. Вся эта неудача целиком на тебе, – заявил Мосси. Джекву спрыгнул с лошади и подошел к проходу. Не думаю, чтоб он когда видывал такое. – Что я вижу через эту дыру? – Путь на Миту, – сказала Соголон. – Я поеду им. – Все может оказаться совсем тебе не по нраву, – предупредил я. – Джекву никогда не видел десяти и еще девяти дверей, зато Венин видела. – Ты это про что? – Следопыт, про то, что хоть душа и новая, но тело может сгореть, – пояснил Мосси. – Я поеду им, – сказал Джекву. Соголон все время не сводила с прохода глаз. И поковыляла прямо к нему. Я знал, что она думала об этом. Мол, за три сотни и еще десять и еще пять лет приходилось выживать и способом похуже, к тому же у кого было бы время на старушечьи сказки, какие никто не мог бы когда-нибудь подтвердить? – Что ж, вам всем, по всему судя, боги улыбаются, – заговорил Джекву. – Может, отправлюсь я на север и упрошу тех шутов-извращенцев в Кампаре приделать мне один из их деревянных членов. – Да будет судьба благосклонна к тебе, – произнес Мосси, и Джекву кивнул. Он направился к двери. Соголон уступила ему дорогу. Мосси ухватил меня за плечо и спросил: – Куда теперь? – Я не знал, что ему сказать или как высказать, что, куда бы ни пришлось, я надеюсь, что буду с ним вместе. – У меня в этом мальце никакой прибыли, но я все равно пойду, куда ты пойдешь. – Даже если в Конгор? – Что ж, потешиться я не прочь. – Люди убить тебя хотят – это потеха? – Я и над худшим смеялся. Я обратился к Уныл-О́го: – Великий О́го, ты теперь куда? – Кого заботит проклятый великан? – заворчала Соголон. – Все вы ноете, будто мелкие сучки, из-за того, что старуха вас по уму обставила. А разве не для того все вы созданы? И вам этого не унюхать, не пощупать и не поиметь, так что для вас это ничего не значит. Ничто не так громадно, как вы сами. – Соголон, ты без удержу оплакиваешь смерть морали, какой у тебя никогда не было, – сказал я. – Я тебе все сказала. Любые деньги, какие хочешь. Твой собственный вес серебра. Когда малец окажется на троне в Фасиси, ты будешь всю свою золотую пыль слугам оставлять. Ты говоришь, что сделал бы это ради мальца, если не для меня. Ради того, чтобы малец увидел свою мать. Тебе по нраву видеть, как женщина на колени становится? Хочешь, чтоб груди мои в грязи вывалялись? – Не унижайся, женщина. – Я превыше чести или бесчестия. Слова, они всего лишь слова. Малец – это все. Будущее королевства – это… малец, он станет… Дверь ужалась примерно до половины моего роста и повисла над землей. Рука Джекву просунулась в нее, охваченная огнем, ухватила Соголон за горло платья и потащила ее прямо в дверь. Ноги ее вспыхнули еще раньше, чем Джекву затащил ее всю, но это было быстро, быстрее, чем богу мигнуть. Мы с Мосси бросились к двери, но проход был уже меньше наших голов. Соголон пронзительно вопила отсюда туда, вопила, видя то, что лишь воображение могло подсказать нам, что происходило с нею, пока дверь сама собою не закрылась. Двадцать Сильный ветер дул в паруса и гнал дау вперед. Я от нее быстрее хода не видел никогда, не считая штормов, сказал капитан, но заявил, что благодарить за это надо не богинь реки и ветра. Какую надо, он уверенно сказать не мог, даром что ответ был очевиден всякому, кто спускался в трюм. Мы погрузились на дау до Конгора день назад, и вот почему это имело смысл. Пройти через Долинго мы не могли, ведь никто слыхом не слыхал, разросся ли бунт или солдаты Королевы подавили его. Горы Долинго вздымались выше Малакала, и на преодоление их ушло бы пять ночей плюс еще четыре на проход через Миту, прежде чем мы достигли бы Конгора. Зато на лодке по реке управиться можно было за три ночи и полдня. Последний раз, когда я ходил на дау, лодка была меньше десяти и еще шести шагов в длину, недотягивала до семи шагов в ширину и несла пятерых. Эта же лодка была длиной в половину соргового поля и больше двадцати шагов в ширину, у нее было два паруса, один такой же широкий, как и судно, и такой же высокий, а второй в половину его размера, оба по форме походили на акульи плавники. Под главной палубой находились еще три, все трюмы были пусты, отчего дау шла быстрее, зато и опрокинуться ей было легче. Судно для перевозки рабов. – Вот это судно, ты видел когда что-то подобное? – спросил Мосси, когда я показал дау, пришвартованную на реке. Полдня пешком вывели нас на поляну и на реку, что текла с дальнего юга Долинго, огибала королевство слева, вилась вокруг Миту и разделялась, окружая Конгор. На другой стороне реки великаны-деревья и густой туман скрывали Мверу. – Я такие видел, – ответил я, имея в виду судно. Все мы устали, даже Буффало с О́го. Все мы недомогали, и в первую ночь пальцы у О́го до того свело, что он выронил три кружки с пивом, пытаясь поднять их. Я не помнил, что ударило меня в спину, потому как болела она так, что, когда я погрузился в речную воду, завопила каждая рана, царапина и ссадина. Мосси тоже недомогал, да еще и старался хромоту свою скрыть, но всякий раз морщился, наступая на левую ногу. Накануне ночью рана у него на лбу вновь открылась, и кровь стекала до середины лица. Я отрезал еще кусок рубахи, истолок дикий кустарник в мазь и смазал ею его рану. Мосси схватил меня за руку, проклиная жгучую боль, потом ослабил хватку и уронил руку к моему поясу. Я перевязал ему лоб. – Тогда ты знаешь, почему она стоит тут, на окраинах Долинго. – Мосси, Долинго покупает рабов, а не продает их. – Что же означает то, что судно пустое? Не после того, чего не миновать в цитадели. – Я повернулся к нему, глядя в сторону на Буффало, что храпел при виде реки. – Посмотри, как высоко стоит оно на воде. Оно порожнее. – Я работорговцам не верю. Мы за одну ночь можем обратиться из пассажиров в груз. – И как работорговцу проделать это с такими, как мы? Нам перебраться в Конгор надо, а это судно пойдет либо в Конгор, либо в Миту, откуда все равно ближе, чем отсюда. Я кликнул капитана, толстяка-работорговца, кто лысую голову свою выкрасил в синий цвет, и спросил, не откажется ли он от компании нескольких странников. Вся команда стояла у левого борта, разглядывая нас, оборванных, всех покрытых синяками, шишками и пылью, зато при всем оружии, какое мы захватили из Долинго. Мосси был прав: капитан оглядывал нас, не отставали от него и все тридцать матросов команды. Однако Уныл-О́го никогда не снимал своих перчаток, и один вид его вынудил капитана не взять с нас платы. Только, потребовал он, отведите эту корову в загон к остальной бессловесной твари, и О́го пришлось ухватить Буффало за рог, чтоб не дать тому броситься в атаку. Буффало устроился в свободном стойле рядом с двумя свиньями, каким не помешало бы быть пожирнее. На второй палубе имелись окошки, и О́го расположился там, он насупился, когда выяснилось, что мы можем составить ему компанию. У него кошмары ночью случаются, и он хочет, чтоб никто не знал о том, объяснил я Мосси, когда тот выказал недовольство. Капитан рассказал мне, что продал свой груз тощему синему дворянину, кто все время подбородком указывал, всего за две ночи до того, как в Долинго разошелся вовсю бог безвластия. Судну предстояло причалить в Конгоре. Никто из команды внизу не спал. Один матрос, лица которого я не разглядел, говорил что-то про духов рабов, бешеных из-за гибели на судне, потому как они все еще были к нему прикованы цепями и не могли спуститься в загробный мир. Призраки, мастера на злобу и страсть, все дни и ночи проводили, раздумывая о тех, кто им напакостил, и мысли свои оттачивали острее ножей. Так что с нами они ссориться не стали бы. А если б пожелали, чтоб кто-то выслушал, как несправедлива оказалась к ним судьба, так я от мертвых и не такого наслушался. Я сошел вниз на первую палубу, трап был до того крут, что, когда я донизу добрался, ступеньки позади меня во тьме пропали. В темноте не очень-то было видно, но нюх вел меня туда, где улегся Мосси: благовоние мирры с его кожи пропало для всех, кроме меня. Он скатал обрывки старых парусов в подушку и уложил ее прямо к переборке, чтоб ему реку было слышно. Я лег спать рядом с ним, вот только было мне совсем не до сна. Я повернулся на бок, лицом к нему, и глядел на него до того долго, что даже вздрогнул, когда понял, что и он на меня смотрит – глаза в глаза. Я и шевельнуться не успел, как он дотронулся до моего лица. Казалось, он и не моргал вовсе, и глаза его слишком ярко светились в темноте, почти серебром отливали. И ладонь его моего лица не покидала. Погладив меня по щеке, перешел на лоб, по одной брови прошелся, потом по другой, опять к щеке вернулся, словно слепая женщина лицо распознавала. Потом его большой палец лег мне на губы, потом на подбородок, остальные же пальцы мою шею оглаживали. И, лежа там, я уже позабыл, когда глаза закрыл. Потом почувствовал на губах его губы. Такие поцелуи не приняты среди ку, и их вовсе нет среди гангатомов. И никто в Конгоре или Малакале не способен на такие нежности языком. Его поцелуй вызвал во мне желание следующего. А потом протолкнул свой язык мне в рот, и глаза у меня сами собой распахнулись. Но он опять проделал это, и мой язык проделал то же в ответ. Когда рука его уловила меня, я был уже на взводе. От этого меня опять дрожь пробила, и ладонь моя огладила его чело. Он поморщился, потом расплылся в улыбке. В ночной тьме тело Мосси виделось серебристо-серым. Он сел, стянул рубаху через голову. Я лишь смотрел на него, на его израненную грудь, усеянную багровыми пятнышками. Хотелось дотронуться, но я боялся, что опять станет морщиться. Мосси оседлал меня и уперся в руки – тут я зашипел. Больно. Он проговорил что-то про нас, мол, бедные мы пораненные старички, кому дела нет устраивать… Остального я не слышал, потому как он припал ко мне и всосал мой правый сосок. Я застонал до того громко, что ждал, что кто-нибудь из матросов наверху руганью или шепотом поведает, мол, что-то у этой парочки на подходе. Колени Мосси давили мне на побитые ребра, отчего дышалось мне тяжко. Я погладил его по груди, и он жадно ловил ртом воздух и со стоном отпускал его обратно. Я боялся причинить ему боль, но он убрал мою руку и отвел ее на пол. Дунул мне в пупок и спустился ниже, мне меж ног, где искусно творил невообразимое. Я молил его перестать невнятнейшим шепотом. Он опять забрался на меня. Доски палубы, неумело настланные и прогибавшиеся, скрипели при каждом рывке. Я выпустил все сквозь сжатые зубы и ухватил его за задницу. Забрался сверху. Он отвел мою левую ягодицу, хватанув за свежую рану, и я закричал. Засмеявшись, втянул меня глубже в себя, а губы мои сошлись с его. Обоим не удалось удержаться от вскриков, потом оба решили: обделайся все боги, а мы сдерживаться не будем. Утром, когда я пробудился, на меня смотрел какой-то мальчишка. Не было у меня никакого удивления: я ожидал и мальчишку, и других вроде него. Мальчишка вздернул брови, любопытствуя, и зацарапал по обручу на шее. Мосси кашлянул, перепугав мальчишку, и тот исчез среди деревяшек. – Тебе и раньше уже доводилось детишек спасать, – сказал Мосси. – Не видел, что ты проснулся. – Ты другой, когда думаешь, что на тебя никто не смотрит. Я всегда считал, что человеком тебя делает то, сколько места ты занимаешь. Я сижу тут, меч мой там, бурдюк с водой – там, рубаха – там, стул – чуть подальше, и ноги я расставляю широко потому, что… ну, мне так нравится. А вот ты… ты становишься меньше. Я все гадал, не из-за твоего ли это глаза. – Какого из них?