Чудны дела твои, Господи!

Саша все-таки пожал плечами. Плечам и особенно шее было тесно в клетчатой рубахе с наглухо застегнутым воротником.

– Это надо уточнить, – сам себе сказал Андрей Ильич.

– Дался тебе этот Сперанский.

Боголюбов на подоконнике поболтал ногами.

– Я не могу понять, в чем тут штука. За что Анна Львовна так его любила? Почему пришла в такой восторг, когда писатель притащил ей картину? Я ее долго рассматривал! Ну, картина и картина!.. У него в доме на стене еще три десятка таких висит.

И задумался.

Загадочное превращение уездного писателя из шалуна и всеобщего любимца в почти делового человека, случившееся сразу после похорон Анны Львовны, тоже было необъяснимо. Алексей Сперанский в трактире «Монпансье» отличался от Алексея Сперанского в собственном доме разительно! Который из них настоящий?

А убогая Ефросинья? Кто ею руководит и зачем? Что нужно неведомому руководителю от Андрея Боголюбова? Поначалу она пыталась его напугать, это очевидно. А потом? Зачем она принесла письмо Анны Львовны с синим прямоугольным штампом «Копия»? Что он должен сделать с этим письмом? Ознакомиться и еще раз убедиться, что покойная и. о. директора не желала, чтобы он возглавил музей? Он убедился, и что дальше?

Кто такой Дмитрий Саутин? Местный предприниматель, которому некуда деньги девать, и по доброте душевной он «помогает музею» – такова официальная версия! Но он не просто помогает, он в курсе всех дел, музейные старушки подобострастно кланяются ему, а вовсе не новому директору, он распоряжается, кого похвалить, а кого поругать и за что! Какой у него может быть… интерес? И как его выявить, этот самый интерес?..

Почему Нина вчера ушла среди дня и больше не показывается на глаза? Или кто-то в данный момент в спешке переписывает сценарий, потому что прежний устарел и играть по нему больше не имеет смысла? Куда делся студент Митя? Почему пропал так внезапно, не сказав новому директору ни слова?.. Зачем все время врет хороший парень Саша Иванушкин? Кто в понедельник открыл дверь музея и снял его с сигнализации? Откуда в музейном парке взялась убогая Ефросинья и что она там на самом деле делала?

Кто ударил его по голове так, что он пришел в себя только под вечер? Как его вытащили из музея? Кому это под силу? Или злоумышленников было несколько? Боголюбов представил себе, как несколько злоумышленников тащат его бездыханное тело по площади, голуби шарахаются в разные стороны, а местные бабуси грозят вслед крючковатыми пальцами: «Из музея, а тащат!..»

И захохотал.

Мотя застучала хвостом и негромко и недоуменно гавкнула. Саша тоже удивился:

– Ты что, Андрей?

– Давай личные дела сотрудников. Где они, у тебя? Или в архиве? И ключи давай.

– Какие ключи?

– От этого кабинета, какие, какие!.. А секретарша есть? Или кто должен написать приказ, что я, как новый директор, имею право приходить в музей, отключать сигнализацию и прочее?

– У нас этими делами Ася занимается. На полставки. Специального секретаря нет.

– Зачем ты выкинул цветы? – Боголюбов, сидя на подоконнике, откинулся назад, выпрямил ноги и поводил ими в воздухе – сделал гимнастическое упражнение «ножницы». – Когда я в понедельник был здесь, на столе стоял букет. Кувшин мокрый, только принесли. Потом цветы исчезли, и я обнаружил их в твоей мусорной корзине.

Саша исподлобья смотрел на Андрея Ильича. Тот еще немного поделал гимнастику.

– Так зачем ты их выбросил?

– Из личных соображений, Андрей Ильич, – сказал наконец Саша. – Поверьте мне, эти соображения никого не касаются и не имеют отношения к делу.

– Я не верю.

Саша все-таки пожал плечами.

До вечера Андрей Ильич «работал с документами». Отложив личные дела на потом, он пересматривал папки, оставшиеся ему в наследство от Анны Львовны, и пересмотрел, должно быть, десятую часть. Ничего особенного или интересного в этих папках не было, да он и сам не знал хорошенько, что значит «особенное» или «интересное». Была неторопливая, бедная, трудная жизнь большого российского музея в глубинке. Ничего не хватало: в первую очередь, конечно, денег, кадров, внимания начальства, заинтересованности государства в таких мелочах, как «культурное наследие». Все сотрудники до одного, за исключением Иванушкина, совмещали несколько «ставок», как Ася. Сторож Василий, которого Боголюбов так ни разу и не видел, к примеру, был еще «кочегар» и «садовник». Что именно и как именно он кочегарил, Андрею Ильичу так и не удалось узнать.

Часов в пять, когда за окнами зафырчал последний отъезжающий автобус, явилась прекрасная Нина. Боголюбов поднял голову, почувствовав, что на него кто-то смотрит, и обнаружил ее в дверях своего кабинета.

– Вы давно стоите? – осведомился он, после того как они некоторое время молча сверлили друг друга глазами.

– Не очень.

– Проходите.

Она зашла и тихонько присела на краешек стула – того самого, на котором сидел Боголюбов, когда получил удар по голове. Она была смирная, смотрела в пол, руки сложила на коленях.

– Как ваше здоровье?

– Спасибо, хорошо, – ответила Нина, не поднимая глаз.

– Идете на поправку?

– Вы… вы только поймите меня правильно… Я на самом деле…

Боголюбов бросил ручку и искоса глянул на Мотю – просто чтобы не смотреть на Нину.

– Я не хотела вам хамить, – выговорила она с большим трудом. – Правда, не хотела!.. Но… просто так получилось!.. Я думала, все будет по-другому, и растерялась… Я… думала, что Анна Львовна будет жить вечно, понимаете? И никогда ничего не изменится! А когда она умерла…

Крупная слеза капнула на стол, Нина торопливо смахнула ее ладонью. Боголюбов вздохнул.

– Я хотела попросить у вас прощения, Андрей Ильич.


– Я вас извиняю, Нина… как вас по батюшке?

– Лучше просто Нина.

Он кивнул.

– Возвращайтесь к работе, – сказал он и вооружился ручкой. – И все наладится.

– Вы думаете?

– Я почти уверен.

Но она все не уходила.

– Можно мне пригласить вас… на ужин? Или хотя бы на чай?.. Нет, вы не подумайте, что я… Просто мне неудобно, что я так ужасно себя вела…

– Спасибо, – поблагодарил Боголюбов, рассматривая ее, – при случае с удовольствием.

Нина встала, посмотрела на него, как будто хотела еще что-то сказать, раздумала и вышла, почти выбежала из кабинета.

– Вот это номер, – задумчиво сообщил Боголюбов Моте. – Какие перемены!.. Хотелось бы мне знать, чем они вызваны.

Он выбрался из-за стола, задраил все окна – помыть бы их не мешало! – взял собаку на поводок и замкнул дверь на ключ.

У ворот своего дома он вдруг как будто вспомнил о Юльке с Лерой и их непреодолимых жизненных сложностях, которые начинались как раз за забором – на участке играла музыка, машина за хлипким штакетником стояла нараспашку, в глубине сада мелькало что-то неестественно яркое. Андрей Ильич потоптался у калитки, а потом все же зашел: куда деваться-то?..

С бывшей женой он разговаривать, конечно, не станет, а сестре скажет, чтобы забирала подругу и убиралась. Сейчас не до них.

– У тебя такое лицо, – сказали из-за яблонь негромко, – как будто ты уксусу выпил.

– Да ну? – удивился Боголюбов. – Быть не может.

Дощатый стол был накрыт веселой скатертью, ветер слегка шевелил ее, как будто гладил. «Медведь на воеводстве» в центре сиял под вечерним солнцем, вокруг толпились чистые чашки и тарелки. Самовар отставлен на пенек, садовые кресла застелены пледами.

Андрей Ильич стиснул зубы.

Его бывшая жена везде и всегда умела устраиваться с наибольшим комфортом для себя!

– Я хочу извиниться, Андрей. Прости меня, пожалуйста.

– Как?! – вскричал Боголюбов. – И ты тоже?!

Лера вышла из-за яблонь.

– Я не знаю, кто еще «тоже», но я-то должна. Приехать к тебе – моя идея, и не самая… умная, наверное.

– Вот это точно.

– Я уеду завтра.

Боголюбов кивнул. Ему хотелось спросить, почему не сегодня.

Лера оглянулась на крылечко, помедлила и подошла поближе.

– Ты только Юльку не отпускай в Москву, – сказала она почти умоляюще, понизив голос. – Хорошо? Ей туда нельзя.

– Жил-был у бабушки серенький козлик, – пропел Андрей Ильич, – жил-был у бабушки серый козел!.. Вот как, вот как, серый козел!

– То есть ты ничего не хочешь слушать?

Он помотал головой.

– Понятно.

Она отвернулась, а он быстро и воровато посмотрел на нее, как будто украл. Сегодня она была причесана попроще – видимо, сказалась ночь на бывшем директорском диване, – короткие белые вихры торчат совсем по-девичьи, в наивных розовых ушах сверкают бриллиантовые капли, его подарок к прошлому дню рождения. Личико умытое, нераскрашенное и от этого свежее, юное. Когда-то ему нравилось, что его жена такая… разная. В официальных костюмах – строгая, холодная и взрослая, а в джинсах и маечке – совершеннейшая девчонка.

– У тебя хорошая собака.

Он отвел глаза, нагнулся и отцепил Мотю с поводка.

– Ты освоился на новом месте?

Он пожал плечами.