Дань псам. Том 2
Часть 71 из 116 Информация о книге
Малазанец фыркнул, и вокруг залаяли собаки. – Это точно будет ошибкой. Голова у Крысмонаха заболела еще сильнее. Что-то потекло из ноздрей. В воздухе повисла вонь, которую он не сразу узнал. Звериный запах, как мокрая шкура. – Нижние духи, – простонал он. – Штырь. – Так точно. Прости, не помню твоего имени, или даже твоего взвода. Но ты был «мостожогом» – уж это я помню. Пропал на севере, числился мертвым – а на деле дезертировал, бросил боевых братьев. – Каких боевых братьев? Все погибли. Все мои друзья были убиты. Мне хватило, Штырь. Нас мололи на куски в том болоте. Да, я ушел. А было бы лучше, если бы я остался – чтобы умереть здесь, в Черном Коралле? – Не все умерли здесь, солдат… – Это не то, что я слышал. «Мостожоги» мертвы, их нет. Через мгновение нож убрался от горла. Крысмонах повернулся и уставился на лысого коротышку в печально известной волосяной рубахе – Худов дух, как же она воняла! – А вот интересно – сам-то что ты тут делаешь? Живой? Без формы? – Дуджек посмотрел на нас – кто остался – и просто вписал в список. И отправил на все четыре стороны. – А ты… – Решил стать паломником. Искупитель… я ведь сам видел Итковиана. И видел Капастан. Я был здесь, когда насыпали курган – там есть и моя «шрапнель». – «Шрапнель»? Штырь нахмурился. – Посмотрел бы ты сам, солдат. – Крысмонах. Теперь меня зовут так. – Вытри кровь под носом, Крысмонах. – Послушай, Штырь, послушай хорошенько: тебе нечего делать с Искупителем. Ты не стал убивать меня, так взамен дам тебе совет. Беги, беги быстро. И далеко – как только сможешь. – Он помолчал. – Откуда же ты пришел? – Из Даруджистана. Мы там обосновались. Я, Мураш, Перл, Хватка, Дымка, капитан Паран. А, и еще Дукер. – Дукер? – Императорский историк… – Я знаю, кто он… кем был… неважно. Просто я хочу сказать, он там не к месту. – Ага, совсем не к месту. Он был в Собачьей Цепи. Крысмонах сделал защитный жест. Фэнер спаси. Глаза у Штыря распахнулись. Он спрятал нож в ножны. – Крысмонах, у меня жажда. Хочу пить. – Надеюсь, не келик. – Это дерьмо, которое они пытались в меня влить? Воняет блевотиной. Нет, я хочу пива. Эля. Вина. – Это все есть в Черном Коралле. – И расскажешь мне, что случилось с Искупителем. Крысмонах поскреб щетину на подбородке и кивнул. – Ладно, расскажу. – Он помолчал. – Слушай, а помнишь красную дракониху? Из Чернопесьего леса? – Ага. – Она здесь – и когда Искупителю станет совсем скверно, она расправит крылья. – Тогда понятно, почему мне было хреново, когда я добрался сюда. И где она прячется? Крысмонах скривился. – Прямо на виду. Пошли, сам увидишь. Два бывших солдата отправились в Черный Коралл. Тучи нависали, толстые, как занавеси из мокрого песка. В лагере новые плясуны вертелись и кружились среди развалин, и только малая горстка перепуганных паломников устремилась прочь по тропе. Дождь обрушился стремительным потоком, вода хлынула по склонам кургана, заблестевшим и словно пришедшим в движение. Казалось, курган дрожит и вот-вот расколется. Из туч прогрохотал железными копьями гром; от странного звука жители Черного Коралла высыпали на улицы и с изумлением уставились в небо. Вода в черных чашах вокруг Верховной жрицы задрожала в ответ на гром. Верховная жрица нахмурилась, когда дрожь пронзила ее тело. Время пришло, поняла она. Она не готова, но ведь к некоторым вещам нельзя подготовиться. Разум просчитывал возможности, бесконечные варианты – и этот процесс только измерял время, потраченное на ожидание. И утомлял, но готовности прибавлял не больше, чем если бы, например, все время она потратила на последнюю разгульную оргию. Ну ладно, поздно сожалеть – она покачала головой. «О, сожалеть никогда не поздно. В этом суть сожалений, глупая женщина». Она поднялась с подушки и расправила складки на платье. Наверное, нужно найти Коннеста Силанна? Новый мощный раскат грома. Старый жрец, конечно, слышал его, ведь смертельный заряд грохотал все напряженнее – ему не нужны были ее напоминания, пена бурлила вокруг лодыжек. Нелепая картина заставила Верховную жрицу улыбнуться; только улыбка вышла косая и горькая. Она долго училась хранить ледяное спокойствие, так важное для роли Верховной жрицы, – спокойствие, которое так часто принимают за мудрость. Но как женщине в ее положении действительно обладать мудростью, если сама богиня, которой она служила, отвергла ее и все ее убеждения? Не мудрость, а тщетность. Упрямая, упертая тщетность. И все, что получается олицетворить, это упадок разума и еще больший упадок духа. Ее служение основано на неверии, и в отсутствие настоящих отношений с богиней она – как и все, кто был до нее, – свободна выдумывать любые подробности этих отношений. Фальшивую мудрость лучше всего прятать в монологе. Диалог обнажает ее. Большинство тех, кто пытается изображать мудрость, не осмеливаются вступать в диалог, чтобы не показать скудость своих мыслей и хрупкость убеждений. Лучше молчать и кивать с умным видом. Идея для целого трактата? Для очередного Самодовольного свитка в библиотеку? Сколько можно исследовать? Обсуждать, взвешивать, считать и пересчитывать? «Сплошные капризы. Женщине, ищущей, чем накормить детей, не до этого. Солдаты, плечом к плечу встречающие врага, могут только проклинать так называемую мудрость, которая привела их на поле боя. Суматоха королей и их жадный ужас. Грубая солидность лжи и обид, оскорблений и споров. И все сводится к тому, кто будет есть, а кто – голодать? Или к тому, кто будет это решать? Право короля решать, кому есть, кому нет; это право – вкус власти, ее суть?» А у богов и богинь разве не так? На такой вопрос Аномандр Рейк только улыбнулся бы. И заговорил бы о Матери Тьме и неизбежности всех ее решений, вплоть до последнего – отвернуться от своих детей. И не моргнув глазом заявил бы, что к последнему решению ее принудило его предательство. И она пошла бы прочь, озабоченная, и только гораздо позже, в одиночестве размышления, поняла бы, что, говоря о неизбежности решений Матери Тьмы, он говорил и о себе – о неизбежности собственных решений. Его предательство Матери Тьмы, поняла бы она, внезапно похолодев, было неизбежным. По крайней мере, в мыслях Рейка. А дальше события развивались неумолимо и непреклонно. Она слышала, как хлещет по куполу храма дождь – словно стрелы по поднятым щитам. Небо содрогалось от схватки враждебных стихий. Слева от нее открылась узкая дверь, вбежала одна из ее жриц и коротко поклонилась. – Верховная жрица! – Подобная торопливость, – пробормотала она в ответ, – не пристала храмовому историку. Женщина подняла спокойный взгляд. – Дозволите спросить? – Разумеется. – Верховная жрица, мы в состоянии войны? – Милый, старый друг, – вы даже не представляете. Глаза женщины чуть расширились, и она снова поклонилась. – Вы позовете Ферал, Верховная жрица? – Это дикое существо? Нет, пусть убийца остается в своей башне. Пусть таится – или чем она там занимается. – Спиннок Дюрав… – Его здесь нет, я знаю. Знаю. – Верховная жрица помедлила и продолжила: – Мы в состоянии войны, как вы и догадались. На многих фронтах, из которых лишь один – здесь – касается нас, по крайней мере на сей момент. Однако не думаю, что уже пора обнажить оружие. – Верховная жрица, мы победим? – Откуда мне знать? – Она тотчас пожалела о резких словах, увидев, как посерьезнел взгляд ее старого друга. – Риск для нас, – добавила она мягче, – очень велик, такого не было со времен… со времен Харканаса. Это потрясло жрицу-историка. Но она сдержалась и, глубоко вздохнув, сказала: – Тогда я буду исполнять свою роль, Верховная жрица. Расскажите мне все, что нужно. Все. – Для потомков? – А разве это не мой долг? – А если не будет никаких потомков? Некому будет оценить, не останется ничего, кроме пепла в настоящем и забвения в будущем? Будете строчить до последнего мига существования? Теперь ее действительно затрясло.