Давший клятву

– Извини. – Шаллан сжимала кулаки и дрожала от восторга. Она так долго была робкой, что сейчас испытывала удовлетворение даже от упоминания о своей уверенности. Сработало! Уроки Ясны о том, что надо практиковаться и вести себя так, словно у нее все под контролем, по-настоящему работали!

Ну, не считая всей той части, которая требовала признаться самой себе в том, что она убила свою мать. Едва подумав об этом, Шаллан инстинктивно попыталась запихнуть воспоминание куда подальше, но ничего не вышло. Она произнесла его перед Узором в качестве истины, – таковы были странные Идеалы светоплетов.

Теперь воспоминание застряло в ее голове, и каждый раз, когда она думала про него, зияющая рана вновь вызывала острую боль. Шаллан убила свою мать. Ее отец все скрыл, изобразив, будто сам убил жену, и это событие уничтожило его жизнь, наполнив ее гневом и разрушениями.

В конце концов Шаллан убила и его.

– Шаллан? – спросил Адолин. – Ты в порядке?

«Нет».

– Конечно. В полном. Так или иначе, мы вовсе не одни. Узор, иди сюда, пожалуйста.

Она протянула руку ладонью кверху.

Спрен с неохотой спустился со стены, откуда наблюдал за происходящим. Как обычно, он создавал рябь на предметах, по которым перемещался, будь то ткань или камень, – будто что-то было под поверхностью. Его сложное, колеблющееся плетение линий все время менялось, словно плавилось.

Он пересек ее платье, забрался на руку, потом проступил сквозь кожу и поднялся, сделавшись по-настоящему трехмерным. Спрен завис в воздухе – черный головоломный узор из подвижных линий; какие-то его части уменьшались в размерах, в то время как другие увеличивались, растекаясь по его поверхности, словно поле беспокойной травы.

Шаллан не станет его ненавидеть. Она может ненавидеть меч, которым убила свою мать, но не его. Девушка на время оттолкнула боль – не забыла ее, но понадеялась, что боль не испортит время, отпущенное им с Адолином.

– Принц Адолин, полагаю, ты уже слышал голос моего спрена. Давайте я официально вас представлю друг другу. Это Узор.

Адолин почтительно опустился на колени и уставился на завораживающие геометрические узоры. Шаллан его не винила; она и сама не раз терялась в этой сети линий и фигур, которые как будто повторялись, но на самом деле не совсем.

– Твой спрен, – пробормотал Адолин. – Шаллан-спрен.

Узор в ответ на это раздраженно фыркнул.

– Он называется криптик, – пояснила она. – Каждый орден Сияющих связан с особым видом спренов, и эта связь позволяет мне делать то, что я делаю.

– Творить иллюзии, – негромко ответил Адолин. – Как ту, с картой, на днях.

Шаллан улыбнулась и – понимая, что от недавней иллюзии у нее осталась лишь малая толика буресвета, – не смогла сдержать желание порисоваться. Она подняла защищенную руку, покрытую рукавом, и выдохнула мерцающее облачко буресвета, которое полетело над синей тканью. Оно превратилось в маленькое изображение Адолина в осколочном доспехе с ее набросков. Оно не двигалось – стояло с клинком на плече, с поднятым забралом, словно маленькая кукла.

– Это невероятный талант. – Адолин потыкал пальцем в свое изображение, которое расплылось, не оказывая сопротивления. Он помедлил, потом ткнул пальцем в спрена, тот отпрянул. – Почему ты настаиваешь на том, что его надо прятать и притворяться, будто ты из другого ордена?

– Ну, – протянула она, пытаясь сформулировать мысль и сжимая ладонь, позволяя образу Адолина раствориться. – Я просто думаю, что это может дать нам преимущество. Иногда тайны важны.

Адолин медленно кивнул:

– Ага. Да, они важны.

– Так или иначе, Узор, сегодня вечером ты будешь нашей дуэньей.

Узор загудел:

– А что такое дуэнья?

– Тот, кто наблюдает за двумя молодыми людьми, когда они оказываются вместе, чтобы убедиться, что они не сделают чего-нибудь неуместного.

– Неуместного? – переспросил Узор. – Вроде… деления на ноль?

– Чего? – изумилась Шаллан и посмотрела на Адолина, который пожал плечами. – Послушай, просто приглядывай за нами. Этого хватит.

Узор загудел, растаял, превращаясь в свою двумерную форму, и обосновался на боку миски. Ему, похоже, там нравилось, словно кремлецу, который уютно устроился в какой-нибудь щели.

Не в силах больше ждать, Шаллан взялась за еду. Адолин уселся напротив и принялся за свою порцию. Некоторое время Шаллан игнорировала свою боль и наслаждалась моментом: хорошая еда, хорошая компания, заходящее солнце отбрасывает рубиновые и топазовые отблески на горы и комнату. Ей захотелось нарисовать эту сцену, но она знала, что такие моменты невозможно запечатлеть на бумаге. Дело было не в содержании или композиции, но в радости жизни.

Фокус со счастьем заключался не в том, чтобы замораживать каждое быстротечное удовольствие и цепляться за него, но в том, чтобы наполнить жизнь предчувствием множества будущих таких моментов.

Адолин – прикончив целую тарелку скрепунов, тушенных в раковинах, – выбрал несколько кусочков свинины из кремообразного красного карри, положил их на тарелку и протянул ей:

– Хочешь попробовать?

Шаллан издала сдавленное восклицание.

– Да ладно тебе, – настаивал он, покачивая тарелку. – Это вкусно.

– От этого у меня губы сгорят и отвалятся, Адолин Холин. Не думай, будто я не заметила, что ты выбрал самое пряное зелье из всех, что прислала Палона. Мужская еда ужасна. Как вы вообще различаете вкусы при таком количестве пряностей?

– Зато она не пресная, – не унимался Адолин. Он наколол один из кусочков и сунул в рот. – Тут нет никого, кроме нас. Можешь попробовать.

Она рассматривала предложенное, вспоминая, как ребенком украдкой пробовала мужскую еду – впрочем, не это конкретное блюдо.


Узор зажужжал:

– Это и есть та неуместная вещь, которую я должен не дать вам совершить?

– Нет, – ответила Шаллан, и Узор успокоился. «Наверное, – подумала она, – дуэнья, которая верит почти каждому моему слову, окажется не самой полезной».

И все-таки, вздохнув, взяла кусочек свинины и завернула в лепешку.

Она ведь, в конце концов, покинула Йа-Кевед в поисках новых впечатлений.

Откусив кусочек, мгновенно получила повод сожалеть о своем жизненном выборе.

С глазами, полными слез, Шаллан поспешно схватила чашку воды, которую невыносимый Адолин с готовностью ей протянул. Осушила одним глотком, но это как будто совсем не помогло. Вслед за этим вытерла язык салфеткой – самым женственным образом, разумеется.

– Ненавижу тебя, – сообщила она и вслед за этим выпила и его воду. Адолин тихонько рассмеялся.

– О! – внезапно сказал Узор и, оторвавшись от миски, завис в воздухе. – Так вы говорили о спаривании! Я должен убедиться, что вы случайно не спаритесь, поскольку спаривание запрещено человеческим обществом до выполнения соответствующих ритуалов! Да-да. Мм. Обычай диктует определенные закономерности, предваряющие совокупление. Я это изучал!

– О, Буреотец, – выдохнула Шаллан, прикрыв глаза свободной рукой. Несколько спренов стыда выглянули ненадолго и исчезли. Второй раз за неделю…

– Итак, вы двое, – провозгласил Узор. – Не спариваться. Ни в коем случае не спариваться!

Он прогудел что-то невнятное, как будто довольный собой, а потом примостился на одной из тарелок.

– Да, это было унизительно, – пробормотала Шаллан. – Может, поговорим о книгах, которые ты принес? Или о древней воринской теологии, или о стратегии подсчета песчинок? О чем угодно, кроме того что сейчас произошло? Пожалуйста?

Адолин тихонько рассмеялся, затем потянулся к тонкой тетради, которая лежала наверху стопки:

– Мэй Аладар послала людей, чтобы опросить родных и друзей Ведекара Переля. Они узнали, где он побывал до того, как умер, кто видел его последним, и записали все подозрительное. Я подумал, мы можем прочитать отчет.

– А остальные книги?

– Ты выглядела потерянной, когда отец спросил тебя о политике макабаки, – сообщил Адолин, наливая немного вина – всего лишь мягкого желтого. – Ну, я поспрашивал, и похоже, что кое-кто из ревнителей притащил сюда свои библиотеки целиком. Через одного слугу удалось разыскать для тебя несколько книг по макабаки, которые мне весьма понравились.

– Книги? – переспросила Шаллан. – Тебе?

– Я не все свое время провожу, тыкая в людей мечом. Ясна и тетушка Навани позаботились о том, чтобы моя юность была заполнена бесконечной учебой с ревнителями, которые читали мне лекции о политике и торговле. Кое-что застряло в моей голове, вопреки моим природным склонностям. Эти три книги – лучшее из того, что мне читали, хотя последняя в переиздании. Я подумал, они пригодятся.

– Это предусмотрительно, – призналась Шаллан. – В самом деле, Адолин. Спасибо.

– Я тут подумал, знаешь ли, если мы планируем продолжать это дело с обручением…

– А почему бы нет? – Шаллан внезапно запаниковала.

– Не знаю. Ты же Сияющая. В каком-то смысле полубожественное создание из мифологии. А я-то все это время думал, что мы даем тебе возможность выгодно вступить в брак. – Он встал и начал ходить из угла в угол. – Преисподняя. Я не хотел так говорить. Прости. Я просто… Я не перестаю переживать о том, что могу все это каким-то образом испортить.

– Ты переживаешь, что сам все испортишь? – Шаллан ощутила внутри теплоту, которая родилась не только благодаря вину.

– У меня не очень-то хорошо получается с отношениями.

– А такие люди вообще бывают? Я хочу сказать, существует ли на самом деле тот, кто может взглянуть на зарождающиеся отношения и подумать: «Чтоб все знали, у меня тут все схвачено»? Я вот лично думаю, что мы все – идиоты, когда дело касается таких вещей.

– Со мной все хуже.

– Адолин, дорогой, последний мужчина, к которому у меня появился романтический интерес, не просто был ревнителем – и ему перво-наперво запрещено было за мной ухаживать, – но еще и оказался наемным убийцей, который всего лишь пытался завоевать мое расположение, чтобы подобраться ближе к Ясне. Думаю, ты переоцениваешь способности других людей в этом плане.

Он перестал ходить туда-сюда:

– Наемный убийца?

– Именно так, – подтвердила Шаллан. – Он почти убил меня ломтем отравленного хлеба.

– Ух ты. Я должен услышать эту историю.

– К счастью, я только что рассказала ее тебе. Его звали Кабзал, и он был со мной так невероятно мил, что я почти прощаю его за попытку меня убить.

Адолин ухмыльнулся:

– Что ж, рад слышать, что мне не придется одолевать высокую планку, – я всего лишь должен тебя не отравить. Хотя не стоит рассказывать мне о прошлых возлюбленных. Я начну ревновать.

– О, умоляю! – воскликнула Шаллан, макая хлеб в остатки сладкого карри. Ее язык все еще не пришел в норму. – Ты ухаживал примерно за половиной военных лагерей.

– Не так уж все и плохо.