Дети времени

Она ловит себя на еретической мысли: «Если бы только мы могли отправить тебе свое собственное послание!» Храм яростно выступает против подобного образа мыслей, однако Порция не в первый раз рассматривает такую идею. Она знает, что другие ученые – даже жрицы-ученые – экспериментировали со средствами воспроизведения невидимых вибраций, по которым распространяется послание. Конечно, официально Храм не может терпеть подобную бесцеремонность, однако пауки – существа любознательные, а те, кого притягивает Храм, любознательнее всех. Естественно, что нежный цветок ереси в результате взращивается именно этими хранителями правоверности.

В этот день Порция обнаруживает в себе уверенность в том, что, если бы им каким-то образом удалось обратиться через эту громадную пустоту к Посланнику, тогда Она, конечно же, нашла бы для них ответ – лекарство от мора. Столь же неизбежно Порция убеждается в том, что такой диалог невозможен, ответа не будет – и что ей необходимо найти лекарство самой, пока еще не поздно.

После Храма она возвращается в дом своего сообщества – громадную несимметричную многокамерную конструкцию, закрепленную на трех деревьях, – чтобы встретиться с одним из своих самцов.

Когда пришел мор, роль самцов немного изменилась. Традиционно лучшей долей для самца было добиться расположения влиятельной самки и надеяться, что его будут обеспечивать, или же – для рожденных с ценными Пониманиями – оказаться балованным членом сераля, которого обменяют или отдадут для спаривания в ходе изменчивых политических игр, постоянно идущих между домами. Остальные самцы становились самой несчастной прослойкой городского общества, сражаясь друг с другом за объедки и подвергаясь постоянным опасностям из-за отсутствия покровительницы-самки. Однако теперь, в этот кризисный момент, из орды бесполезных и ненужных, чисто декоративных или пригодных только для черной работы существ они превратились в отчаянно необходимый ресурс. Самцы не так самостоятельны, хуже могут себя обеспечивать в суровых условиях и потому склонны оставаться на месте, когда самки бегут. Если Большое Гнездо и другие города все еще хоть как-то функционируют, то этим они обязаны самцам, которые воспользовались шансом занять ниши, традиционно принадлежавшие самкам. Появились даже самцы-воины, охотники и стражи, потому что кто-то ведь должен взять пращу, щит и зажигательную гранату, – и часто это больше некому сделать.

Самки – такие влиятельные, как Порция, – всегда имели возможность выбирать своих спутников-самцов, и хотя кого-то из них держали только для того, чтобы они танцевали вокруг самки (в буквальном смысле) и самим своим наличием подчеркивали важность этой самки, других обучали, делая из них умелых помощников. Та давняя Бьянка со своими лаборантами обнажила некую истину относительно гендерной политики пауков, жалуясь, что работа с самками связана со слишком сильной борьбой за власть. Древние инстинкты слабо скрыты под лаком цивилизации. Нынешняя Порция также вынуждена полагаться на самцов.

Сравнительно недавно она отправила банду самцов – отряд авантюристов, услугами которых и раньше часто пользовалась. Они все очень способные и привыкли взаимодействовать друг с другом с самого юного возраста, в бытность брошенными паучатами на улицах Большого Гнезда. Им было дано поручение, за которое, по мнению Порции, не взялась бы ни одна самка. Их наградой должна стать дальнейшая поддержка со стороны группы Порции: пища, защита, доступ к образованию, развлечениям и культуре.

Один из них вернулся – только один. Назовем его Фабианом.

Он приходит к ней сейчас в ее дом. У Фабиана не хватает одной лапы, вид у него изголодавшийся и измученный. Порция взмахом педипальп отправляет одного из незрелых самцов из яслей за пищей для них обоих.

«Ну что?» – нетерпеливым взмахом вопрошает она, наблюдая за ним.

«Условия хуже, чем ты думала. А еще я с трудом вошел в Большое Гнездо. Если есть подозрение, что паук пришел с севера, то самку прогоняют, а самца сразу убивают». Его речь – медленное шарканье лап – невнятна и прерывиста.

«Именно это случилось с твоими товарищами?»

«Нет. Я один вернулся. Они все погибли». Столь краткий панегирик… и это о тех, с кем он провел всю свою жизнь. Однако в мире Порции хорошо известно, что самцы не воспринимают все так остро, как самки, – и определенно не способны образовывать такие же узы приязни и уважения.

Юный самец возвращается с пищей: связанными живыми сверчками и растительными наростами с ферм. Фабиан с радостью забирает одно спутанное насекомое и вонзает в него клык. Он слишком измучен, чтобы возиться с впрыскиванием яда, и высасывает дергающееся существо досуха.

«В моровых городах есть выжившие, как вы и думали, – продолжает он, не прекращая есть. – Однако в их поведении нет ничего общего с нами. Они – как животные, только прядут и охотятся. Там есть и самки, и самцы. Моих спутников захватывали и поедали, одного за другим».

Порция встревоженно топочет:

«Но у вас получилось?»

Пережитое настолько повлияло на Фабиана, что он не сразу отвечает на ее вопрос, а спрашивает сам: «А ты не боишься, что я принес мор в Большое Гнездо? Очень вероятно, что я заразился».

«Мор уже здесь».

Его педипальпы медленно изгибаются в жесте покорности.

«У меня получилось. Я доставил трех паучат из зоны мора. Они здоровы. У них иммунитет, как, вероятно, и у тех, кто там живет. Ты была права… хоть это и вряд ли нам поможет».

«Неси их ко мне в лабораторию, – приказывает она, но, заметив, как трясутся его оставшиеся лапы, добавляет: – После этого весь дом в твоем распоряжении. Ты получишь награду за эту отличную службу. Просто проси, чего пожелаешь».

Он смотрит ей прямо в глаза, храбро – но он всегда был храбрым самцом, иначе не стал бы столь полезным инструментом.

«Когда я отдохну, то хотел бы помогать тебе в твоей работе, если позволишь, – говорит он ей. – Ты знаешь, что у меня есть Понимание биохимии, и я учился».

Это предложение удивляет Порцию – что видно по ее позе.

«Большое Гнездо – и мой дом, – напоминает ей Фабиан. – Здесь собрано все, чем я являюсь. Ты правда считаешь, что сможешь победить мор?»

«Я считаю, что должна попробовать, иначе мы все равно погибли».

Мрачная мысль, но ее логика неоспорима.





4.3 Записки с серой планеты




Холстен был ошарашен тем, сколько народа собралось, чтобы услышать новости. На «Гильгамеше» не было предусмотрено залов, так что местом собрания стал переоборудованный отсек для шаттлов, пустой и гулкий. Ему было интересно, где сейчас отсутствующие шаттлы: прикреплены к заброшенной станции или именно отсюда похитители-мятежники увозили их с Лейн. Все отсеки выглядели совершенно одинаково, а любые повреждения к этому моменту уже должны были устранить.

Погруженный в свои одинокие изыскания, он не отслеживал, сколько людей разбудили, чтобы помогать в освоении станции. Как минимум сто человек сейчас сидели в ангаре – и он был шокирован тем, что реагирует на них на грани фобии: слишком много, слишком близко, в слишком замкнутом помещении. В результате он застыл у самых дверей, осознавая, что подсознательно смирился с будущим, в котором общался бы с очень небольшим количеством людей, и, пожалуй, даже предпочитал именно это.

«И вообще, зачем мы все здесь?»

В конце концов, физического присутствия никто не требовал. Он сам мог бы продолжить работу и следить за докладом Вайтес на экране – или только слушать ее чириканье прямо у себя в ухе. Никто не обязан был перемещать свои фунты плоти сюда, чтобы довериться устаревшим глазам и ушам. И самой Вайтес совершенно не нужно было устраивать эту презентацию лично. Даже на Земле такое повышение научного статуса осуществлялось в основном дистанционно.

«Так зачем? И почему я пришел?»

Обводя взглядом собравшуюся толпу и слыша рокот их возбужденных разговоров, он предположил, что многие пришли просто ради общения, чтобы побыть с другими.


«Но это же не про меня, так?»

И тут он понял, что и про него, конечно. Он неразрывно привязан к социальному виду, каким бы одиночкой себя ни считал. Даже у Холстена была потребность взаимодействовать с другими людьми, сохранять связи между ним и всеми остальными. Даже Вайтес пришла не ради научного престижа или статуса в команде, а потому что ей нужно было протягивать руки – и знать, что их есть к кому протянуть.

Глядя на толпу, Холстен видел мало знакомых лиц. Если не считать Вайтес, то почти все члены основной команды были заняты на станции, а почти все, находящиеся здесь, в последний раз открывали глаза еще на Земле, так что о Керн и зеленой планете с ее ужасающими обитателями они знали только то, что им рассказали, – или из тех незасекреченных материалов, которые можно было получить из хроник «Гильгамеша». И хотя многие из присутствующих действительно были молоды, именно разница в информированности заставляла его чувствовать себя старым – словно он бодрствовал на несколько сотен лет дольше них, а не в течение считаных напряженных дней, проведенных в другой звездной системе.

Гюин устроился сзади, также держась особняком, и Вайтес вышла вперед, подтянутая и брезгливая, глядя на собравшихся с таким видом, словно сомневается, туда ли пришла.

Экран, который ее помощники установили, заняв почти всю стену позади нее, ожил, засветившись серым цветом. Вайтес придирчиво посмотрела на него и выдавила тусклую улыбку.

– Как вы знаете, я руководила изучением планеты, на орбите которой мы сейчас находимся. К настоящему моменту бесспорным можно считать тот факт, – тут она изволила чуть заметно кивнуть в сторону Холстена, – что мы прибыли на один из ряда проектов терраформирования, которые Старая Империя осуществляла непосредственно перед своим распадом. Предыдущий виденный нами проект был завершен и находился под карантином, установленным продвинутым спутником в непонятных целях. Как мы выяснили, работы в данном месте были прерваны во время самого процесса терраформирования, а станция управления брошена. Я в курсе того, что инженерный отдел взял на себя гигантскую задачу разобраться с этой станцией, тогда как я исследовала саму планету, выясняя, сможет ли она послужить нам домом.

В этом сухом и сжатом изложении не было ничего, что указывало бы на ее выводы – если таковые имелись. Это делалось не ради того, чтобы произвести впечатление или продлить неизвестность: просто Вайтес считала себя в первую очередь ученым и была готова излагать как положительные, так и отрицательные результаты с одинаковой откровенностью и не оценивая ценность или желательность итога. Холстену эта научная школа была знакома: она становилась все более популярной с приближением гибели Земли, когда положительные результаты находить было все труднее.

Вайтес обвела взглядом собравшихся, и Холстен попытался оценить ее лицо, язык тела – хоть что-то, что говорило бы, чего ожидать.

«Мы здесь остаемся? Летим дальше? Возвращаемся?»

Последний вариант тревожил его сильнее всего, потому что он был одним из тех немногих, кто непосредственно столкнулся с зеленой планетой Керн.

Экран посветлел: с серого до серого, а потом на нем возникла дуга темного горизонта: они смотрели на серую планету.

– Как вы могли заметить, поверхность этой планеты кажется странно однородной. Тем не менее спектрографический анализ демонстрирует обилие органики: все элементы, которые нам могут понадобиться для выживания, – сообщила им Вайтес. – Мы спустили пару дронов, как только вышли на стабильную орбиту. Изображения, которые вам предстоит увидеть, делали камеры дронов. Цвета подлинные, без ретуши и художественного вымысла.

Холстен никаких цветов не видел, если не считать серого, однако когда по шару медленно пополз рассвет, ему стали заметны контуры, тени: признаки гор, бассейнов, протоков.

– Как можно видеть, эта планета геологически активна, что могло быть необходимым условием для имперского терраформирования. Мы не знаем, связано ли это с тем, что данное свойство из всех землеподобных было бы сложнее всего создать искусственно (а может, и вообще невозможно), или же они на самом деле придали это свойство планете на раннем этапе. Надо надеяться, что полученная со станции информация поможет нам понять, как именно они осуществляли этот процесс. Не исключено, что когда-то в будущем мы сможем повторить это достижение.

И здесь хотя бы проявился намек на то, что эта мысль Вайтес немного радует. Холстен был уверен, что ее голос повысился на полтона, а одна из бровей даже дернулась.

– Здесь можно видеть полученные от дрона основные показатели условий на планете, – продолжила Вайтес. – Итак: сила тяжести примерно восемьдесят процентов от земной, медленное вращение дает примерно четырехсотчасовой суточный цикл. Температура высокая: терпимая у полюсов, допускающая выживание в северных широтах, но, видимо, за пределами человеческой выносливости ближе к экватору. Заметьте, что уровень кислорода всего около пяти процентов, так что, боюсь, удобного дома тут не будет. Тем не менее это хороший урок, как будет видно.

Изображение сменилось, давая гораздо более близкий вид поверхности: дроны летели значительно ниже, и по залу пробежал ропот – недоумения и тревоги. Серость была живая.

Вся поверхность, насколько могла зарегистрировать камера дрона, была покрыта густой переплетающейся растительностью, серой, как зола. Она пушилась похожими на папоротник вайями, выгибающимися друг над другом, раздвигая похожие на пальцы складки, чтобы ловить солнечный свет. Из нее вырывались фаллические башни, усеянные то ли почками, то ли плодовыми телами. Она покрывала горы до самых вершин. Она образовывала густой серый мох на всех видимых поверхностях. Картинки менялись, и Вайтес называла различные местности, а на карте мира возникали отметки в тех местах, где велись съемки, однако детали изображений практически не изменялись.

– То, что вы видите, следует считать грибом, – объяснила глава научников. – Единственный вид колонизировал всю планету, от полюса до полюса и на всех широтах. Сканирование поверхности под ним показывает, что топография планеты столь же разнообразна, как и следовало ожидать от суррогатиой Земли: тут есть морские бассейны, но без морей, речные долины, но без рек. Исследования заставляют думать, что организм, который вы перед собой видите, связал все водные запасы планеты. И, возможно, это даже единый организм. Никакого явного деления не наблюдается. Похоже, он способен на некий фотосинтез, несмотря на свой цвет, однако низкое содержание кислорода заставляет думать, что он химически отличен от всего, с чем мы знакомы. Неизвестно, был ли этот распространившийся вид задуман как часть процесса терраформирования, или же он стал результатом ошибки и именно его неустранимое присутствие заставило инженеров оставить свою работу, или же он появился уже после их ухода как естественный продукт не до конца законченного проекта. В любом случае я полагаю, что можно с уверенностью сказать, что эта штука здесь останется. Теперь это ее мир.

– Можно ли ее удалить? – спросил кто-то. – Может, мы могли бы ее выжечь, например?

Показное спокойствие Вайтес наконец нарушилось.

– Удачи вам в сожжении при таком низком количестве кислорода, – фыркнула она. – Кроме того, я рекомендую далее эту планету не исследовать. К тому моменту, когда мы создали внизу базу и провели некоторые пробные исследования, дроны начали демонстрировать признаки снижения работоспособности. Мы эксплуатировали их, пока можно было, но в конце концов оба отказали. Воздух там представляет собой практически суп из спор, и новые колонии грибов стремятся закрепиться на всех вновь появляющихся поверхностях. Кстати, пока я не забыла: после всех приключений в этой системе и в прошлой нам необходимо построить в мастерских новых дронов, как только появятся ресурсы. У нас их осталось мало.

– Разрешение дано, – отозвался Гюин от стены. – Займись этим. Думаю, можно заключить, что в ближайшее время это место нам домом не станет, – добавил он. – Но это не проблема. В приоритете у нас собрать на станции все, что получится, каталогизировать, перевести и понять, что именно мы можем пустить в дело. Одновременно мы предпринимаем серьезную проверку систем «Гильгамеша», по возможности их ремонтируя и заменяя. На станции масса устройств, которые можно будет использовать, если мы найдем способ соединить их с нашими. И не волнуйтесь насчет того, что мы не сможем жить на Грибной планете. У меня есть план. План имеется. С тем, что мы здесь обнаружили, мы сможем отправиться и взять то, что принадлежит нам по праву.

Эта речь так неожиданно переродилась в мессианское послание, что, похоже, даже сам Гюин был изумлен – но тут же повернулся и удалился. Его преследовали удивленные шепотки.





4.4 Пытливые умы




Мор поначалу незаметен, потом – деспотичен и, наконец, внушает истинный ужас. Его симптомы уже хорошо описаны, надежно предсказуемы… вот только по-прежнему не предотвратимы. Первым уверенным признаком становится ощущение жара в суставах, жжения в глазах, ротовом аппарате, прядильных органах, заднем проходе и легочных книжках. Далее следуют мышечные спазмы, особенно лап, – поначалу немногочисленные: запинки в речи, нервное пританцовывание – не вполне оправданное, – а потом конечности больной все хуже ей подчиняются, ведя ее невнятными, спотыкающимися и просто отчаянными и бессмысленными дорогами. Примерно к этому моменту, через десять-сорок дней после первых невольных подергиваний, вирус добирается до мозга. В этот момент больная перестает понимать, кто она и где находится. Она воспринимает окружающих иррационально. На этой стадии распространены паранойя, агрессия и бегство. Смерть наступает еще через пять-пятнадцать дней, а непосредственно перед ней возникает непреодолимое желание забраться как можно выше. Фабиан довольно подробно описал мертвый город, который он посетил еще раз: самые верхние ветки и расползающиеся паутины заполнены окоченевшими останками погибших, с устремленными вверх и в никуда остекленевшими глазами.

До появления первых четких симптомов вирус пребывает в организме своей жертвы в течение неизвестного времени, но часто вплоть до ста дней, медленно проникая в тело больной без явного для нее ущерба. Время от времени заразившаяся испытывает жар или головокружение, но у них могут быть и другие причины, так что об этих приступах обычно не сообщают, тем более что до того, как эпидемия охватила Большое Гнездо (как это уже случилось), тех, кого заподозрили в болезни, изгоняли под угрозой смерти. В результате находившиеся в инкубационном периоде становились частью случайно возникшего заговора, участники которого старались как можно дольше скрывать признаки болезни.

В течение этой ранней, якобы безобидной стадии болезнь умеренно контагиозна. Находясь достаточно долго поблизости от заболевшего, паук с большой вероятностью заражается, хотя самым легким способом передачи инфекции становятся укусы обезумевших жертв последней фазы мора.

В Большом Гнезде уже было шесть заболевших на последней стадии. Их убивали при первом же появлении – и на расстоянии. Уже по крайней мере в три раза большее число пауков находится на промежуточной стадии, и пока относительно них к согласию не пришли. Порция и другие утверждают, что исцеление возможно. Храмовые ученые молчаливо сговорились скрывать то, насколько плохо они представляют себе, что именно можно сделать.

Порция старается как можно эффективнее использовать добытое Фабианом. Паучата доставлены из города, погибшего от эпидемии, и ей остается только надеяться, что у них есть иммунитет и что он поддается изучению.

Она их обследовала и взяла образцы их гемолимфы – паучьей крови – для исследования, но пока все ее линзы и анализы ничего не показали. Она распорядилась, чтобы жидкости, полученные от паучат, скармливали или вводили больным с промежуточной стадией: некий способ переливания был разработан несколькими годами ранее. Из-за ограниченности иммунной системы пауков отторжение по группе крови проблемой не становится. В данном случае ее попытки результата не дали.

При работе с болящими она старается как можно дольше оттянуть тот момент, когда станет собственным подопытным, и использует Фабиана для контактов с самцами тех домов, где уже царит мор. Известно, что самцы немного более устойчивы в плане заражения, в отличие от самок. По иронии судьбы древняя наследственность связала изящество и выносливость их танцев ухаживания с надежностью иммунной системы, оказывая постоянное давление на естественный отбор.

Пока все использованные Порцией методы не дали результата и никому из ее соратниц не удалось ничего добиться. Она начинает уходить в спекулятивные отрасли, отчаянно пытаясь найти какой-то окольный путь, который спасет ее цивилизацию от погружения в варварство.

Она провела в своей лаборатории почти весь день. Фабиан отправился передавать новую порцию растворов самцам из запертых лепрозориев, в которые превратились зараженные дома. Она не особо верит в то, что эти растворы подействуют. Она чувствует, что дошла до пределов своих возможностей, которые не позволяют ей преодолеть громадную лакуну невежества, обнаруженную здесь, на самом краю познаний своего народа.