Девять совсем незнакомых людей

Она целыми днями занималась самобичеванием. Никакого «преображения» им не требуется. С их телами все в порядке. О них всегда все говорили, что они фанатики физических упражнений. Это место не подходит для Маркони, это место для женщин вроде той, которую Наполеон заболтал на лестнице. Как ее зовут? Фрэнсис. На нее посмотришь – сразу видно: ее жизнь – сплошные ланчи, косметические процедуры и работа мужа.

Она показалась Хизер туманно знакомой, вероятно, потому, что она, Хизер, знала много таких женщин: зажиточные дамочки средних лет, которые ни дня не работали после рождения первого ребенка. Нет, она ничего не имела против них, Хизер они нравились. Она просто не могла слишком долго находиться в их обществе – ее начинала одолевать ярость. Жизнь не оставляла на них ни единой царапинки. Единственное, о чем им приходилось беспокоиться, – это фигура, которой такое количество ланчей не шло на пользу. Поэтому им и требовалось приезжать в места вроде этого, чтобы «перезарядиться» и услышать от специалистов ошеломляющую новость, что если они будут меньше есть и больше двигаться, то потеряют избыточный вес и станут лучше себя чувствовать.

Когда период молчания закончится и им будет позволено говорить, Наполеон и Фрэнсис затрещат, как горящий дом. Наполеон с искренним интересом будет слушать, как скромно хвастается Фрэнсис своими детьми, которые учатся в Гарварде или Оксфорде или, взяв академический год, путешествуют по Европе, где, кажется, посещают ночные клубы чаще, чем музеи.

Хизер лениво подумала, не посоветовать ли ей Наполеону использовать возможность и завести роман, пока они здесь. Вероятно, бедняга жаждет секса, и пышногрудая Фрэнсис была бы отличным выбором.

Хизер помнила точную дату, когда они с мужем занимались сексом в последний раз. Три года назад. Если бы она знала, что это последний секс в ее жизни, то, возможно, дала бы себе труд запомнить и подробности. Она не сомневалась, что секс был хорош. Он почти всегда был хорош. Просто перестал быть возможным. Для Хизер.

Она сидела на краю кровати. Наполеон подошел и сел рядом. Она чувствовала тепло его тела поблизости, но их тела не соприкасались, словно подчиняясь правилам.

Они ждали Зои, которая должна была постучать в их дверь, когда примет душ. Так они договорились. Потом они молча, втроем, дождутся колокола и вместе спустятся на первую медитацию с инструктором.

С Зои все в порядке. Конечно же. Она хорошая девочка. Будет делать то, что ей сказано. Она всегда так поступала. Она очень старалась быть для них всем, а они тем временем очень старались делать вид, что она не единственный их интерес в жизни.

Хизер почувствовала укол скорби, острый, как меч самурая. Она поднесла руку к горлу, и из ее рта вырвался тихий мышиный писк.

– Постарайся это пережить, детка, – пробормотал Наполеон.

Он говорил так тихо – почти шептал. Не глядя ей в глаза, он взял ее руку в свои теплые ладони, нарушая ради нее свои ненаглядные правила.

Она вцепилась в его руку, ее пальцы ощутили канавки между его костяшками – так роженица хватается за руку мужа, когда боль пытается унести ее прочь.





Глава 11





ФРЭНСИС


Раздался звук колокола, приглашающий на первую медитацию под руководством инструктора. Фрэнсис открыла дверь своей комнаты одновременно с соседями, Джессикой и Беном. Никто не произнес ни слова, и это показалось Фрэнсис почти невыносимым. Идя по коридору к лестнице, все тщательно старались не встретиться взглядами.

На Бене была та же одежда, что и прежде, а Джессика переоделась в костюм для йоги, который туго обтягивал тело, демонстрируя такую великолепную фигуру, что Фрэнсис хотелось поздравить ее: усилия Джессики явно не пропали даром. Чтобы выглядеть так, потребовалось немало денег и силикона, и все же бедняжка не вышагивала уверенной походкой, как того заслуживала, она скорее делала суетливые шажки, ссутулив плечи, словно пыталась остаться незамеченной.

Бен же шел скованной обреченной походкой человека, уводимого в тюрьму за преступление, в котором он признался. Фрэнсис хотелось отвести их обоих в бар, угостить арахисом, сангрией и выслушать истории их жизней.

И с чего это ей в голову пришла сангрия? Она сто лет не пила сангрию. Ее мозг словно наугад выкидывал предложения всевозможных блюд и напитков, которые будут недоступны в течение следующих десяти дней.

Впереди них по лестнице шел разговорчивый гигант Наполеон с семьей. Мать звали Хизер. Хизер – играю мизер. Дочку – Зои – сотрясем устои. Отлично, Фрэнсис, ты гений! Хотя толку в ее превосходном способе запоминать имена? Она же не на коктейле. Ей даже смотреть на них запрещается.

Наполеон шел как-то странно: голова наклонена, как у монаха, ноги поднимаются и опускаются с мучительной медлительностью, словно он притворяется космонавтом. Фрэнсис растерялась на мгновение, потом вспомнила инструкции о том, что во время молчания нужно ходить медленно и вдумчиво. Она замедлила шаг и увидела, как Джессика коснулась руки Бена, давая ему понять, чтобы он вел себя так же.

Все шестеро спускались осторожным шагом, медленно переставляя ногу с пятки на носок, и Фрэнсис пыталась не обращать внимания на абсурд происходящего. Начни она смеяться, смех перешел бы в истерику. Голова немного кружилась от голода. С того момента, когда она облизала обертку «Кит Ката», прошло несколько часов.

Все невольно повторяли движения Наполеона как самого осторожного ходока. Вслед за ним все медленно прошествовали по дому, а потом так же медленно спустились по лестнице в прохладную темную студию йоги и медитации.

Фрэнсис заняла место на одном из голубых ковриков в дальнем углу помещения и попыталась принять позу, в которой застыли, подавая пример, два консультанта по велнессу. Они напоминали наблюдателей на школьных экзаменах, с той разницей, что их ноги были сложены, как оригами, руки покоились на коленях, пальцы касались кончиками друг друга, а на гладких, безмятежных лицах застыли раздражающие улыбки.

Она снова обратила внимание на большой телевизионный экран и спросила себя, не спускались ли сюда потихоньку впавшие в отчаяние гости в пижамах, чтобы посмотреть поздний выпуск новостей, хотя пульта Фрэнсис нигде не видела.

Она постаралась устроиться поудобнее и в этот момент зафиксировала легкое, но заметное улучшение в пояснице после массажа. Боль оставалась, но ощущение было такое, что один из множества болтов, ввинченных в ее спину, немного ослабили.

Она шмыгнула носом. Из того давнего курса она поняла, что медитация главным образом заключается в правильном дыхании, а она сейчас вообще не могла дышать. Остальные будут думать о ней как о действующей на нервы сопливой даме в задней части комнаты, она неизбежно заснет, а потом, резко вздрогнув и громко всхрапнув, проснется.

Почему она не отправилась в какой-нибудь круиз?

Фрэнсис вздохнула, оглядела комнату – нет ли гостей, с которыми она еще не знакома. Справа от себя она увидела мужчину приблизительно ее возраста с бледным унылым лицом. Он сидел на своем коврике, выставив перед собой прямые ноги, нянча свой обстоятельный, покоящийся на коленях живот, словно ребенка, которого ему всучили без его согласия. Фрэнсис доброжелательно улыбнулась. Приятно было увидеть человека, которому по-настоящему требовался лечебный пансионат.

Он встретился с ней глазами.

Погоди-ка. Нет. Пожалуйста, нет. Она почувствовала неприятный холодок в животе. Этот человек остановился на обочине, он видел, как она кричала, давила на кнопку гудка как сумасшедшая. С ним она свободно обсуждала симптомы менопаузы. Серийный убийца в отпуске.

Ее не волновало, что думал о ней серийный убийца, потому что она не рассчитывала когда-либо снова его увидеть. И конечно, она и предположить не могла, что встретит его в «Транквиллум-хаусе», потому что он ехал в противоположном направлении, в сторону от пансионата, как будто намеренно вводя ее в заблуждение.

Ерунда. Безусловно, в высшей степени неловко, но ерунда. Она улыбнулась еще раз, ее рот растянулся на самоироничный манер, показывая: ей немного неловко оттого, что придется провести следующие десять дней в его обществе, после того как он оказался свидетелем ее срыва на дороге, но она была взрослой, он был взрослым, какого черта.

Он ухмыльнулся, глядя на нее. Явно, недвусмысленно ухмыльнулся. Потом отвернул голову. Спешно.


Фрэнсис возненавидела его. Он вел себя так самоуверенно там, на обочине, говорил, что она не может вести машину. Он что, полицейский? Нет. Она чувствовала, что полицейские обычно более ухоженные. Она, конечно, даст серийному убийце шанс искупить свое поведение, первое впечатление бывает обманчивым, она читала «Гордость и предубеждение» Джейн Остин, но предпочла бы, чтобы в течение десяти следующих дней он оставался отвратительным. Это вселяло в нее бодрость. Возможно, ускоряло пищеварение.

В комнату вошли еще два гостя, и теперь все внимание Фрэнсис было направлено на них. Она подружилась бы с ними за минуту, если бы ей позволили говорить. Она превосходно владела искусством заводить друзей, а потому одержала бы победу.

Первой вошла женщина, по оценке Фрэнсис – лет тридцати пяти или чуть больше. На ней была новая белая футболка на несколько размеров больше, чем требовалось, которая чуть не до колен скрывала черные рейтузы – стандартное одеяние для женщины средних размеров, которая начинает курс физических упражнений и полагает, что ее абсолютно нормальное тело необходимо спрятать. Ее густые черные вьющиеся волосы с заметными кое-где седыми прядями были заплетены в длинную косичку, на носу у женщины сидели очки в красной оправе «кошачий глаз»: очки-декларация, в почете у тех, кто хочет казаться экстравагантной интеллектуалкой. У Фрэнсис такие тоже имелись. У незнакомки был возбужденный вид, словно она только что сошла с автобуса и ей еще предстоит посетить сегодня много мест, а потому она, вероятно, уйдет пораньше.

За возбужденной дамой шел поразительно красивый мужчина с высокими скулами и горящими глазами. Он остановился у двери, словно кинозвезда, вошедшая в студию ток-шоу под восторженные аплодисменты. У него была идеальная щетина, идеальное сложение и вид человека, глубоко и заслуженно влюбленного в себя самого.

Фрэнсис при виде его чуть не рассмеялась. Он был слишком красив даже для того, чтобы стать высоким темноволосым героем ее книг. Разве что посадить его в инвалидное кресло, тогда еще можно посмотреть, что из этого выйдет. Она явно нашла бы ему местечко, ампутировав обе ноги, и при этом он играл бы первую скрипку.

Красавчик устроился на коврике с легкостью человека, который каждый день занимается йогой.

Шея Фрэнсис болела от напряжения: она пыталась удержать свое тело в таком положении, чтобы не видеть периферийным зрением серийного убийцу. Она пошевелила плечами. Не стоит доводить себя до изнеможения.

Она повернула голову и посмотрела прямо на него.

Он сидел ссутулившись и засунув палец в дыру у ворота футболки.

Фрэнсис со вздохом отвернулась. Он даже ненависти ее не стоил.

Что теперь?

Теперь… ничего. Они все сидели здесь. Ждали. Что они должны были делать?

Общаться хотелось невыносимо.

Джессика, сидевшая прямо перед Фрэнсис, откашлялась, словно собираясь заговорить.

Сзади кто-то осторожно кашлянул.

Добавила свой кашель и Фрэнсис. Ее кашель прозвучал довольно болезненно. Наверное, у нее какая-то легочная инфекция. У них тут есть антибиотики? Или они будут лечить ее всякими биодобавками? В этом случае болезнь будет только усугубляться, усугубляться, а потом она умрет.

Весь этот кашель и откашливания напомнили ей атмосферу церкви. Когда она в последний раз была в церкви? Наверное, на чьей-то свадьбе. Дети некоторых ее друзей уже вступили в брак. Девицы, которые в восьмидесятые годы носили туфли как у стриптизерш, теперь облачились в одежды «мать невесты» с миленькими жакетами-болеро, скрывающими плечи.

На свадьбе ты хотя бы могла тихонько поговорить с другими гостями. Похвалить жакетик подруги. А то, что происходило здесь, скорее напоминало похороны, хотя даже похороны не бывают такими безмолвными, поскольку люди выражают на них соболезнования. Она платила деньги, чтобы оказаться здесь, а ей предложили развлечение похуже похорон.

Она скорбно оглядела комнату. Здесь не было красивых витражей, на которые можно полюбоваться в церкви. Здесь не было окон и вообще естественного света. Она словно оказалась в бункере. В бункере на огороженном глухим забором частном участке с группой незнакомых ей людей, по крайней мере один из которых был серийным убийцей. Ее била дрожь. Кондиционер выдавал слишком холодный воздух. Она вспомнила оставленную заключенными каменщиками надпись, которую показал ей Яо, и подумала, что, возможно, их измученные призраки посещают эти стены. Действие двух ее книг проходило в домах с привидениями. Это помогает, если в твоих планах бросить персонажей в объятия друг друга.

Наполеон чихнул. Звук получился высокий, словно тявкнула собака.

– Будьте здоровы! – воскликнул высокий.

Фрэнсис охнула. Он уже нарушил благородное молчание!

Красивый человек прижал ладонь ко рту. В его глазах заплясали чертики. Фрэнсис душил смех. Боже, это было все равно что пытаться не рассмеяться в классе. Она видела, как трясутся плечи красавца. Он хохотнул. Она хихикнула. Через мгновение она зальется слезами от смеха, и кто-нибудь прикажет ей покинуть комнату до тех пор, пока она не сможет себя контролировать.

– Намасте. Добрый день.

Атмосфера мгновенно изменилась, когда в комнате появилась новая фигура, вокруг которой тут же собрались частицы воздуха. Вошедшая привлекла к себе все взгляды, заставила мгновенно смолкнуть покашливания.

Смех, поселившийся было в груди Фрэнсис, исчез.

– Со всей теплотой приветствую вас в «Транквиллум-хаусе». Меня зовут Маша.

Выглядела Маша просто первоклассно. Супермодель. Чемпионка Олимпиады. Рост не меньше шести футов, белоснежная кожа и зеленые глаза, такие громадные и поразительные, словно она инопланетянка.

Маша и в самом деле выглядела так, будто принадлежала к другому виду – виду более продвинутому по отношению ко всем остальным, кто находился в комнате. Даже по отношению к красавцу-мужчине. Она говорила нетипичным для женщины низким, звучным голосом с привлекательным акцентом, изменявшим некоторые звуки. Так, «намасте» превращалось в «немасте». Модуляции менялись то в одну, то в другую сторону, от австралийского английского до того, что Фрэнсис идентифицировала как экзотический русский. Правда, эта женщина вполне могла оказаться русской шпионкой. Русским убийцей. Как и на другом персонале пансионата, на ней была белая форма, только на ней она выглядела не как форма, а как любимая одежда – идеальная, единственно возможная.

Мышцы на ее руках и ногах были очерчены четкими изящными линиями. Волосы цвета выбеленной платины подстрижены так коротко, что казалось, она могла выйти из-под душа, тряхнуть головой по-собачьи и ступать по делам.

По мере того как глаза Фрэнсис изучали тело Маши, пребывавшее в исключительной форме, и сравнивала его со своим собственным, ее настроение падало. Она показалась себе Джаббой Хаттом из «Звездных войн»: грудь и бедра как подушка, плоть мягкая, дряблая.

«Прекрати!» – сказала она себе. Погружаться в ненависть к своему телу было не в ее характере.

И все же было бы неискренне отрицать то эстетическое удовольствие, которое она получала, глядя на Машу. Фрэнсис никогда не покупалась на утверждение «красивы все», такую банальность приходилось втюхивать только женщинам, поскольку мужчины могли быть красивыми или нет, не чувствуя себя при этом так, будто они и не мужчины. У этой женщины, как у красивого мужчины, внешность была выдающаяся, чуть ли не потрясающая. Фрэнсис приходилось говорить, или писать, или флиртовать, или шутить, чтобы произвести впечатление на окружающих, в остальных случаях, как показывал опыт, она могла стоять у прилавка в магазине часами, никем не замеченная. Не заметить Машу было невозможно. Для того чтобы привлечь к себе внимание, ей требовалось просто быть.

Маша долгое, мучительное мгновение оглядывала находящихся в комнате, медленно поворачивала голову, примечая их позы со скрещенными ногами, их безмолвную покорность.

«В этом есть что-то унизительное, – подумала Фрэнсис. – Сидим как детсадовцы. Мы молчим, она говорит». Кроме того, правила требовали избегать глазных контактов, а Маша, казалось, их только провоцирует. «Я за это плачу, – подумала Фрэнсис. – Вы работаете на меня, дама».

Маша встретила взгляд Фрэнсис с теплотой и юмором. Словно они были старыми друзьями и она точно знала, что думает Фрэнсис, и потому считала ее достойной восхищения.

Наконец она заговорила опять:

– Спасибо вам за вашу готовность принять участие в благородном молчании. – Она сделала паузу. – Насколько я понимаю, некоторым из вас этот период может показаться особенно трудным. И еще я понимаю, что молчание оказалось неожиданным. Некоторые из вас, может быть, сейчас испытывают разочарование, даже злость. Может быть, вы думаете: но я на это не подписывался! Я понимаю и говорю вам: те из вас, кто считает молчание самым трудным, в конечном счете сочтут его и самым результативным.