Девятая могила

– Я как раз разморозила их и должна была обследовать, но меня вызвали сюда, – ответила Тострем. – А что? Тебя интересует что-то конкретное?

– Думаю, мы можем быть практически уверены, что они принадлежат Гримосу, – сказала Стуббс.

– Я не об этом. Я только хочу узнать, все ли там на месте или чего-то не хватает.





55




Дуня не испытывала особой боли – вопрос в том, хорошо это или плохо. Она думала о том, стоит ли ей пошевелиться, прекрасно осознавая, как часто человек, попавший в катастрофу, пострадал сильнее, чем ему кажется, и поэтому самое лучшее – лежать как можно более неподвижно и ждать помощи.

Если она в принципе может двигаться.

В разбитое слуховое окно на нее падал свет уличных фонарей под аккомпанемент отдельных проезжающих машин. Она упала с высоты четыре-пять метров и поняла, что результат мог быть совсем иным, если бы на полу не лежала большая груда пустых коробок из-под стереоаппаратуры различных марок.

Дуня осторожно перевернулась на живот и на четвереньках сползла вниз. До этого она ощущала только пульсирующую слабость в теле. И только когда оказалась на полу и попыталась встать, испытала такую сильную боль в левой ноге, что ей пришлось сделать несколько глубоких интенсивных вдохов, чтобы не закричать во все горло. Наверное, она вывихнула ногу – Дуня чувствовала, как нога начинает распухать.

Как только боль немного стихла, она достала мобильный, чтобы посмотреть, есть ли здесь связь, и увидела на стекле глубокую трещину. А ведь она совсем недавно заменила его после того, как уронила телефон дома на пол ванной. Тогда им еще можно было пользоваться, хотя она несколько раз резала кончики пальцев. Теперь, сколько бы она ни нажимала на телефон и ни пыталась его включить, ничего не происходило.

Она оставила мобильный и, высвободив насадку из пылесоса, оперлась на нее как на палку, чтобы добраться до карманного фонарика, который лежал на полу и слабо светил. Она выключила его и положила в карман джинсов, и тут снова раздался какой-то грохот. Послышалось? Она остановилась и прислушалась. Да, вот он, на этот раз его сопровождал злобный свистящий звук. Она повернулась кругом, но не смогла определить, из какой части здания раздаются эти звуки.

Хромая, Дуня вышла в коридор, в котором становилось все темнее, чем дальше от комнаты она отходила. Вскоре ей пришлось пробираться вперед, ощупывая стену свободной рукой. Два раза она натыкалась на афиши в рамах, а еще через несколько метров в стене показалась большая дыра. Она остановилась и, проведя ладонью по краю, убедилась, что это дверной проем.

Держа в одной руке насадку от пылесоса, она вошла. В последнюю секунду ей удалось удержаться и не упасть, споткнувшись на пороге. Преодолев ступеньку, Дуня выдохнула и попыталась мысленно отвлечься от интенсивной пульсирующей боли в ноге, которая теперь так распухла, что, показалось, с нее никогда теперь не снять сапог. Звук смолк, и помимо ее собственного дыхания, стояла полная тишина.

Она продолжала идти вперед в темноте, одной рукой судорожно сжимая насадку, а другую вытянув перед собой. Примерно через десять метров дошла до стены, покрытой каким-то мягким звукопоглощающим материалом. Еще несколько метров влево, и стена кончилась. Дуня смогла обогнуть угол и попасть на другую сторону, где наконец сумела что-то разглядеть.

Слабый свет, словно просачивающийся сквозь дверную щель где-то спереди.

И тут снова раздался звук. На это раз он напоминал отдаленный гром и грохот, издаваемый двигателем трактора на холостом ходу. Но зачем кому-то понадобилось разъезжать в помещении на тракторе? И только когда она услышала злобный пронзительный скрежет, до нее начало доходить. Она слышала это не впервые. В детстве она слышала его много раз. Когда они с мамой навещали маминых родителей. В автомастерской.

Ее дедушка рассказывал, что это называется тигровой пилой. Она спросила почему, и он ответил, что зубья пилы напоминают тигриные и могут прогрызть по большому счету все что угодно.

Дуня достала пистолет, передернула затвор и, подавив острую боль в ноге, пошла на звук, стараясь идти как можно быстрее. По дороге споткнулась о штатив микрофона, но снова встала на ноги. И тут она увидела.

«БМВ» Акселя Ноймана.

Бенни Виллумсен был здесь. Как она и подозревала, он находится здесь.

Багажник был открыт, и в нем лежало несколько завязанных мешков для мусора на расстеленной защитной пленке, свисавшей через край, как хвост. На полу недалеко от машины стоял и грохотал работающий на бензине электроагрегат. По полу тянулся электрический кабель, и с пистолетом в одной руке и с насадкой в другой Дуня пошла за ним.

В темноту.

На звук, вызывавший образы, которые она не хотела видеть.

Кабель исчезал в дверной щели, и Дуня поняла, что слабый свет исходит оттуда. Она прижала ухо к стене. Завывание, толчками сопровождавшее какие-то действия, было так близко, что она инстинктивно отпрянула назад.

Мысли о том, что ей делать и что ее ждет, пронеслись, как бурное весеннее половодье, но она ни к чему не пришла. Но ее тело, отключившее мозг и действующее на свой страх и риск, начало ощупывать дверь рукой. Не найдя ручки, просунуло пальцы в щель и потянуло вверх.

Ей следовало бы закрыть глаза.

Ей следовало бы развернуться и убежать оттуда.

Но было поздно.

То, что она увидела, навсегда останется на ее сетчатке.

Посреди пустой звукозаписывающей студии, в свете голой электрической лампочки, свисавшей с потолка, он стоял, повернувшись к ней спиной. Мужчина, который за последние несколько лет безнаказанно изнасиловал и замучил до смерти ряд невинных женщин.

В ушах у него были защитные наушники, на голове – надетый задом наперед противогаз, который словно смотрел на нее в упор. В жизни мужчина выглядел меньше, чем она себе представляла, а поверх темной грубой одежды на нем был прозрачный клеенчатый фартук, на который попадало большинство кровавых брызг.

Обеими руками он держал тигровую пилу, и воздух прорезал пронзительный звук – это зубчатое полотно пилы входило в пах голого тела, лежащего на обернутом в полиэтилен столе. Дуне хотелось крикнуть как можно громче, чтобы заставить его прекратить. Чтобы видение исчезло. Но она могла только пристально смотреть.

На пах, который открывался все больше и больше по мере того, как пила входила в него все глубже и глубже.

На шею, где должна была сидеть голова.

На ногу, которая со стуком упала на пол.


На кровь, которая брызнула.

На нее.

На все вокруг.





56




По дороге домой со склада «Shurgard» под Стокгольмом Фабиан остановился у «Макдоналдса» на улице Фолькунгагатан и купил меню «МакФист» с минеральной водой для себя, меню «Биг Мак» с колой для Теодора и меню «Хэппи Мил» для Матильды. Хотя от усталости у него все болело, а истерзанное тело Адама Фишера стояло у него перед глазами, он решил сдержать данное Матильде обещание провести с ней вечер пятницы. Поэтому заскочил еще в магазин «7-Eleven» на углу улицы Эландсгатан и купил большую бутылку рождественского напитка, деревенские чипсы с соусом из репчатого лука и пачку мороженого Ben & Jerry’s Cookie Dough.

Когда двадцать минут спустя Фабиан вставил ключ в дверь, было уже девять, а значит, дети находились одни два с половиной часа. Это беда, но не катастрофа. К тому же он слышал, как из телевизора доносилось рождественское сюсюканье Эрнста Кирчстейгера, так что ничего страшного.

Он снял верхнюю одежду, пошел на кухню, положил гамбургеры на тарелки, убрал мороженое в морозилку и только тогда заметил, что в квартире горят все лампы вплоть до самой маленькой.

– Матильда! Теодор! Я дома. Идите сюда есть, – закричал он, но ответа не последовало. Он пошел дальше в гостиную, где по телевизору шла реклама кока-колы, ведущей все более отчаянную борьбу с рождественским напитком, обошел диван и увидел спящую Матильду, которая лежала на диване, крепко прижав к себе своего красного мишку.

Фабиан не мог вспомнить, когда последний раз плакал. Может быть, он смахивал слезинку-другую во время просмотра какого-нибудь грустного фильма вроде «Стальных магнолий» или чего-то подобного. А так он почти никогда не плакал. И не потому, что не хотел. Иногда он действительно пытался дать волю чувствам, но чаще всего дальше комка в горле дело не шло.

Поэтому он был совершенно не готов к слезам, которые вдруг хлынули и потекли со щек на пол. Матильда на диване, свернувшись калачиком со своим мишкой, одно из самых красивых зрелищ в его жизни. И в то же время самое печальное. Он вытер лицо тыльной стороной ладони и зажмурил глаза, но слезы продолжали литься, и он понял, что теперь его всего трясет от беззвучного плача.

Так не может продолжаться. Его работа, сметающая все на своем пути, и Соня, которая фактически поселилась в своей мастерской. Им надо поговорить. Он только не знал, что ему сказать. Хотел ли он вообще, чтобы все стало хорошо.

Фабиан позвал Теодора, не ожидая ответа. Сейчас не больше девяти вечера, но сыну всего лишь тринадцать, и ему не следует бегать по городу или что он там делает. Он попробовал позвонить сыну, но ему ответил автоответчик, на записи которого Теодор пытался создать видимость, что отвечает до сигнала. Тогда Фабиан послал СМС и попросил его как можно быстрее вернуться домой. Потом выключил телевизор, несколько раз глубоко вздохнул, чтобы перестать плакать, сел на диван и попытался разбудить Матильду. Но хотя он соблазнял ее «Макдоналдсом», чипсами и мороженым, просыпаться она не хотела.

В конце концов он оставил свои попытки и отнес дочку в ее комнату, где накрыл одеялом, поцеловал в лоб и прошептал прости ей на ухо, после чего стал есть холодный и безвкусный гамбургер, размышляя над тем, не позвонить ли ему Соне.

Решив пока не звонить, выбросил малосъедобные остатки и стал чистить зубы, обходя квартиру и гася везде свет, после чего лег спать. Все тело гудело от усталости, и у него было такое чувство, будто он не спал целую неделю. Он поправил подушки, лег и позволил закону тяготения опустить ему веки. Но не заснул.

Фабиан мысленно прокручивал вперед-назад события последних суток. Он все время пытался угадать, о чем женщина из автобуса так взволнованно говорила с другой женщиной под грибом на площади Стюреплан и какое она имеет отношение к внутренностям Гримоса и отсутствующему сердцу Фишера. Если связь вообще есть.

Спустя час он сдался, пошел к Матильде, поднял ее вместе с мишкой и перенес в свою кровать, где смог обнять дочку, почувствовать ее тепло и услышать ее спокойное, глубокое дыхание.

Он успел досчитать до трех.





57




Включили реле, и заработал электродвигатель, находящийся высоко на колокольне. Поступательное движение по цепочке дошло до мощной балки. Скоро заработали повороты, и над кладбищем Катарина и соседними кварталами раздался звон колоколов. Со скоростью свыше трехсот метров в секунду звук распространился по улице Эстгетагатан на юг и дальше мимо Фабиана, который запирал машину рядом с симпатичным дизайнерским бюро, которое, гордясь своими наградами, повесило их в рамочках на стену.

Была суббота, и хотя было всего три часа дня, уже успело стемнеть. В десять часов утра ему позвонила Малин и рассказала, что все-таки убедила врача дать согласие привезти Оссиана Кремпа на место преступления. Спустя пять часов все бумаги и разрешения были на месте. Процедура, можно сказать, прошла быстро, учитывая, сколько людей должны были высказать свое мнение.

Фабиану же все это показалось вечностью. Десятичасовой сон без перерыва пошел ему на пользу. Мимолетная мысль, возникшая на складе «Shurgard», за ночь превратилась в конкретную версию. Он вышел на след и надеялся, что приезд Кремпа на место преступления покажет, движется ли следствие в правильном направлении.

Он по-прежнему ничего не говорил остальным. Даже Малин ничего не знала, что было необычно. Но в этот раз недостаточно одной хорошей версии, чтобы посвятить остальных. Не должно остаться ни малейшего сомнения. Если окажется, что он неправ, последствия будут слишком велики.

Он тоже не сидел без дела. В ожидании отмашки Фабиан успел сыграть партию в «Монополию» с Матильдой и Теодором. Потом связался с Азизой Тострем, и ему удалось убедить ее бросить рождественскую суету и вновь осмотреть внутренности Гримоса. Как он и подозревал, не хватало одного органа: печени.

Может быть, Оссиан Кремп сварил ее и съел. У большинства животных печень считается деликатесом. Почему человек должен быть исключением? Может быть, преступник просто сытно поужинал печенью Гримоса и сердцем Фишера. Если за всем этим стоит голод, а не что-то другое, что придаст следствию новый поворот и заставит всех понять, что оно далеко не закончено.

Фабиан помахал Малин, которая выезжала из-за угла на улицу Блекингегатан и с отчаянием в глазах искала свободное место на парковке. Одновременно к дому по улице Катарина Бангата подходили Томас и Ярмо. Каждый держал в руке по шаурме. Автобус с нарядом полиции уже был на месте и стоял перед контейнером у подъезда.

Полиция и вправду не поскупилась на меры безопасности. Наряд состоял из целых шести человек. Все были вооружены автоматами и одеты в пуленепробиваемые жилеты и шлемы с откидными касками. Двое полицейских стояли по обе стороны автобуса и осматривали окрестность, а еще двое вышли из автобуса и быстро скрылись в подъезде дома, поставленного на ремонт.

Лучше всего было бы привезти Кремпа на склад «Shurgard» в Хегдалене, но там еще вовсю работала Стуббс, а его появление в комнате отдыха в зданиях Риксдага привлекло бы слишком много внимания. Оставалась только ремонтируемая квартира на улице Эстгетагатан, которая для окружающих по-прежнему была хорошо хранимым секретом. Конечно, они не смогли найти следов расчленения. Но нет никакого сомнения, что обернутый в полиэтилен стол был раскрыт и привинчен к полу именно с этой целью.

Наконец привезли Оссиана Кремпа, которому два последних полицейских из наряда помогли выбраться из автобуса. Руки и ноги у него были в кандалах, как у приговоренного к смертной казни заключенного на американском Юге. Полуметровая цепь царапала обледенелый асфальт, когда его с опущенной головой повели мимо контейнера внутрь под строительными лесами.

– Боже, как можно жить в городе, – сказала Малин и остановилась, чтобы набрать воздуха. – Мне пришлось ехать аж до церкви Всех Святых, пока я нашла… – Ее прервал хулиганский свист Томаса, который махнул им, чтобы они подходили.



Оссиана Кремпа ввели в комнату, где над столом, обернутым в полиэтилен, горела яркая лампа. Он по-прежнему не поднимал глаз и хромал на раненую ногу. Через несколько метров полицейские из наряда отпустили его и встали по обе стороны дверного проема.