Девятая могила
Часть 76 из 79 Информация о книге
Бережно и осторожно отвинтила две крышки на маленьком контейнере для контактных линз, вынула роговицы, сначала левую, потом правую, и положила их в глазницы черепа. Все для того, чтобы он снова мог ее видеть. После чего достала его легкое и осторожно поместила под правое ребро, чтобы чувствовать теплое дыхание Эфраима на своей щеке. Печень и две почки – залог чистоты их любви. В конце она вернула ему его сердце, которое с этой минуты и навсегда будет биться для них. Когда все было на месте, Аиша легла на спину как можно ближе к нему. Держа мобильный в руке, нажала на плей и положила телефон себе на грудь. В ночи зазвучала мелодия, которая раздавалась из его радиоприемника в тот раз и которую потом она слушала каждый вечер, ложась в одинокую постель. Она достала маленькую коробочку с таблеткой, положила таблетку в рот и проглотила. Теперь осталось недолго. Скоро они снова встретятся, и с этой минуты ничто и никогда не сможет их разлучить. Она взглянула на звезды, которые в ту ночь светили особенно ярко, и поняла, что никогда не была так счастлива. At last my love has come along My lonely days are over and life is like a song At last the skies above are blue My heart was wrapped up in clovers the night I looked at you I found a dream that I could speak to A dream that I could call my own I found a thrill to press my cheek to А thrill that I’ve never known. You smiled and then the spell was cast And here we are in Heaven For you are mine at last[23] Эпилог 22 декабря 2009 г. – 14 апреля 2010 г. Дуня Хоугор летела в Копенгаген со смешанными чувствами. К ее удивлению, нашлось объяснение тому, почему спортивный автомобиль на дне порта Хельсингера был зарегистрирован на убитого министра юстиции Швеции. Может быть, немного странно и запутанно, но вполне достоверно. Это, в свою очередь, означало, что у нее по-прежнему нет конкретного аргумента, почему она должна возобновить расследование. И мало того, она уличила Карстена в неверности. Но, несмотря на все это, когда колеса коснулись посадочной полосы, Дуня почувствовала себя сильнее, чем когда-либо. Она почти ликовала. Она точно не знала, как все будет. С этой минуты она будет следовать своему собственному компасу. С этой минуты никто и никогда не сможет ею манипулировать. Ни какой-то там Хеск и ни какой-то там Карстен. Не говоря уже о слизняке Слейзнере, который наверняка ждет, что она заползет обратно в свою скорлупу и подаст заявление о переводе в другой отдел. Но она меньше всего собиралась это делать. Наоборот, она останется в ожидании подходящего случая и будет для него как бельмо в глазу. И когда представится возможность, нанесет такой удар, что у него не будет никакого шанса даже понять, что на самом деле произошло. Когда Карстен вернулся домой с огромным букетом, который едва пролез в подъезд, его ключ больше не подходил к замку. Что усилило его беспокойство, которое он испытывал целый день. Он попытался позвонить Дуне, но автоответчик сообщил ему, что абонент недоступен. Он сел на лестницу и стал ждать. Примерно через час все стало ясно: его мама позвонила из Силькеборга и спросила, почему грузовик со всеми его пожитками подъехал к их гаражу. У статуи на площади Стюреплан Малин Ренберг потребовалось целых двадцать три минуты, чтобы подняться с заднего сиденья автомобиля, где после аварии шипел и дымился капот. Еще шесть минут ушло у нее на то, чтобы найти мобильный Фабиана и позвонить в службу спасения. Женщина на другом конце провода сначала сомневалась, достаточно ли критическая ситуация, но дала себя уговорить и вызвала им скорую. Хотя рана Фабиана была не очень глубокой, он потерял свыше двух литров крови, и поэтому ему нужно было сделать переливание. Анализ показал, что у него первая группа крови, а значит, к сожалению, не подходит ни одна другая. Обычно больницы хранят большие запасы именно первой группы, поскольку ее можно использовать как замену всем другим. Но в эту ночь, несмотря на все предупреждения о гололеде, случилось крайне много ДТП, вследствие чего запасы в Южной больнице кончились. Поэтому Фабиана погрузили в искусственный сон, пока он ждал, когда найдут и привезут нужную ему кровь. Тем временем Малин сделали экстренное кесарево, и бледного маленького мальчика весом 2773 грамма вынули и положили матери на грудь. Андерс, который успел приехать, имел честь перерезать пуповину, и скоро лицо мальчика порозовело. После всех бесконечных обсуждений имени они, в конце концов, сошлись на том, что если будет мальчик, они назовут его Нильсом. Но когда Малин почувствовала теплое маленькое тело у себя на груди, она спросила Андерса, не согласится ли он на Луве[24]. Он согласился. Девочка, которую вынули через несколько минут, весила 1860 граммов, но ее лицо так и не порозовело. Но ей дали полежать на материнской груди рядом с братом, пока родители давали ей все имена, которые выбрали. Тиндра Сив Элисабет Ренберг. В понедельник 28 декабря Фабиан настолько пришел в себя, что смог выписаться из больницы. Было уже начало третьего, и Херман Эдельман попросил его прийти на работу. На самом деле больше всего он хотел встретиться со своей семьей. Но с другой стороны, с нетерпением ждал расспросов, чтобы дать полный отчет о событиях в ночь накануне сочельника, а потом вместе с остальной командой выработать план дальнейших действий в отношении убийств двух полицейских и ареста Гидона Хасса. Но ни расспросов, ни плана дальнейших действий не было. Дальше они не пойдут. По мнению Эдельмана, следствие окончено, и нет никаких оснований возобновлять его. Зато израильское посольство заявило в полицию о незаконном проникновении и использовании оружия, в результате чего не только погибли Ярмо Пяивинен и Томас Перссон, но и были ранены сотрудники самого посольства, и им пришлось обратиться за медицинской помощью. Посольство также оказало содействие, прислав пули. Экспертиза показала, что они были выпущены из табельного оружия Фабиана. И глазом не моргнув, Эдельман поставил его перед выбором: или он подписывает заявление об увольнении с выплатой зарплаты за полгода вперед, или принимает заявление в полицию о незаконном проникновении, разжигании национальной ненависти и покушении на убийство. Фабиан был полностью уверен, что с помощью свидетельских показаний Малин Ренберг и Нивы Экеньельм с него без особых проблем снимут все подозрения. Даже если из квартиры Аишы Шахин в Аксельсберге вынесли все вещи и полностью уничтожили. Он также был уверен в том, что вместе они смогут собрать достаточно доказательств, чтобы Хасса и его кузена посла признали виновными. Эта история не только приведет к отставке Эдельмана и многих сотрудников Министерства юстиции, но, вероятно, и всего правительства. Все узнают правду, и планы на операционную в посольстве, какие бы они ни были, никогда не осуществятся. И все же Фабиан решил принять предложение и подписать заявление об уходе. Не имеет значения, как плохо он думает о своем старом наставнике. С каким удовольствием он бы показал ему, что правда все равно всегда всплывает. Но, как и предупреждал его сам Эдельман, он не позволит, чтобы поиски правды стоили ему всего остального. Действительно важного. К тому же что-то подсказывало ему, что это его последний шанс показать Соне и детям, что он собой представляет. Что он в конечном итоге готов пожертвовать всем ради них. Он понятия не имел, готова ли по-прежнему Соня дать им последний шанс. Выслушает ли она вообще его предложение все здесь бросить и начать сначала в его родном городе Хельсингборге. Одно он знал наверняка: он никогда не простит себя, если не сделает этой попытки. Спустя несколько месяцев, в конце марта, когда шумиха вокруг странного поведения двух полицейских Томаса Перссона и Ярмо Пяивинена, приведшего к их смерти, более или менее улеглась, израильского посла вызвали на родину и через пару дней заменили новым. Ротация не привлекла особого внимания шведских СМИ, и никто не подверг сомнению официальную версию, что отъезд домой состоялся по причинам личного характера. Нигде не написали и о том, что двоюродного брата посла Гидона Хасса в этой связи тоже вернули на родину. Никакого официального процесса не было. Однако, согласно неподтвержденным источникам, кузены были отправлены в Лагерь 1391 – израильский Гуантанамо. На данный момент неизвестно, живы ли они. Х 4 января 2010 г. Он слышал их, но не верил этим слухам – слухам, о которых никто не осмеливался говорить в полный голос, но которые все равно распространялись с быстротой молнии по всей стране за закрытыми дверями и задернутыми шторами. Сам он воспринимал их как выдуманные истории, слишком невероятные, чтобы относиться к ним серьезно. Во всяком случае, первые годы. Но в воскресенье 15 сентября 2002 года все изменилось. С тех пор прошло свыше семи лет, и теперь он, к сожалению, знал, что слухи даже рядом не стояли с тем, что происходило в действительности. Знакомый – настоящих друзей у него никогда не было – спросил его, хочет ли он войти в группу, которая тайно исповедовала запрещенную практику медитаций и тренировок фалуньгун. Это обещало не только духовное просвещение, но и телесное совершенствование. Для ответа на вопрос он, как всегда, кинул жребий. Он делал так с того дня, как прочел книгу Люка Райнхарта «Дайсмэн, или Человек Жребия». Выпало четыре, что означало «да». И хотя «да» было сомнительным, у него не оставалось выбора, кроме как последовать жребию. Как прямое следствие этого теперь он находился в концлагере Масанйия в районе Юйхун прямо под Шэньяном на северо-востоке Китая. Семь лет, три месяца и двадцать два дня ему пришлось выживать на корме, который никак нельзя назвать «едой», в такой маленькой камере, что он едва мог вытянуться. С тех пор он проводил пятнадцать часов в сутки в каком-нибудь фабричном цеху, где под строгим наблюдением выполнял принудительные работы, например срезал нитки с копий фирменной одежды или собирал игрушки и светящиеся палочки для экспорта в США. За каждую случайную ошибку ему ставили клеймо. Если бы не жребий и не его убежденность в том, что в один прекрасный день его вызволят отсюда, он бы почти наверняка сломался, как все остальные вокруг. Если понять, что на самом деле здесь происходит, оставалось только надеяться, что смерть не заставит себя ждать. Они находились здесь не для того, чтобы их мучили или принуждали к рабскому труду в таких отвратительных условиях, что даже не укладывалось в голове. Речь шла совсем не об этом. Конечно, они приносили государству какие-то деньги. Но это не шло ни в какое сравнение с тем, что можно было заработать, когда их расчленяли и продавали по частям. Орган за органом. Это было настоящей причиной всех анализов, которые надо было сдать, и всех медицинских обследований, которые надо было пройти. По этой же причине пытки никогда не касались тех частей тела, которые представляли достаточно большую ценность. Поэтому заключенные через равные промежутки времени исчезали и никогда не возвращались. Сам он совершенно не беспокоился. С годами росла его уверенность в том, что это спокойствие и является его билетом отсюда. Осознание этого пришло к нему вот уже почти три года тому назад, когда они первый раз ворвались в его камеру, но не стали его бить и ничего не перевернули вверх дном. Это было глубокой ночью. Его положили на носилки в коридоре и под строгим наблюдением пронесли через все ворота и двери, а потом через все посты вынесли наружу. Впервые со дня ареста он оказался на улице и до сих пор помнит, как наполнил легкие резким ночным воздухом и посмотрел прямо в звездное небо, пытаясь растянуть секунды перед тем, как его внесли в ждущую скорую и повезли в одну из медицинских клиник Шэньяна. Там его, наверное, усыпили, и он проснулся только когда вернулся в свою камеру с окровавленной повязкой вокруг туловища. Под повязкой с левой стороны находился небрежно зашитый шов длиной в несколько десятков сантиметров, который свидетельствовал о том, что у него изъяли одну почку. Просто так, даже не спрашивая разрешения. Словно она никогда и не принадлежала ему, а принадлежала китайскому государству, которое в любой момент может вернуться и изъять у него другие органы. С тех пор больше ничего не происходило, кроме того, что через неделю ему приказали выйти в цех и вернуться к рабскому труду. До этого момента. Четыре дня назад его повезли в смотровой кабинет, который он никогда не видел раньше. Там врач попросил его снять темно-синюю казенную куртку и внимательно прослушал его стетоскопом. Сначала долго слушал левую часть спины, а потом грудь. Это могло означать только одно: в этот раз им нужно его сердце. Разумеется, есть риск, что они уже взяли у кого-то другого. Что его сердце неровно бьется или есть какой-то другой дефект, который делает его непригодным. Но он все время был наготове. Если они придут за ним, это будет его самый последний шанс. Ни у кого другого из всех десятков тысяч узников лагеря не было шанса использовать ситуацию в свою пользу. Они были не только сломлены и зомбированы до такой степени, что некоторые даже не помнили своего имени; все дело было в том, что по своей сути они были хорошими людьми. В этом-то и заключалось его преимущество. Сам он никогда не был хорошим человеком. Никто в это не верил, когда видел его. Наоборот, большинство считало его приятным, обаятельным и внимательным. Но они жестоко ошибались. Сколько он себя помнил, он наслаждался зрелищем чужих страданий. В детстве он использовал животных, а потом и людей. И, может быть, поэтому он, в отличие большинства, все еще сохранил ясность мышления. Его родителям понадобилось несколько лет, пока до них наконец дошло, что это не несчастный случай или не вина других детей, а что их хорошенький приемный сынок действительно мерзавец. Его отец сразу же от него отступился. Мать же, напротив, перепробовала все – от различных психологов до занятий боксом. Но когда ничего не помогло, надежда наконец погасла и в ее глазах. Когда он через несколько лет, вдохновленный Райнхартом, после средней школы доверил выбор своего жизненного пути жребию и сказал, что собирается покинуть их, они с трудом скрыли свою радость. …Что-то заскрежетало. Он сел и явственно услышал, как ворота безопасности в дальнем конце коридора отперли и открыли. Это было среди ночи и не могло быть ничем иным. И, как и в прошлый раз, он услышал, как они со скрежетом катят носилки на колесах. Он взял кости, встряхнул их в сложенных ладонях, которые открыл с напряженным ожиданием, все время слыша скрежет приближающихся носилок. Вышло именно так, как он надеялся. Два ряда с тремя точками в каждом. Точки, цвет которых давно стерся, и остались одни углубления. Но это было не что иное как «шестерка». «Шестерка», которую ему не терпелось воплотить в жизнь. Они уже почти подошли к его двери. Через несколько секунд ключи вставят в замок и повернут, и его выведут из камеры и привяжут к носилкам. Он быстро засунул кости в рот, проглотил их и засунул руку под подушку и дальше в дырку в матрасе, где свыше двух лет прятал ножницы из фабричного цеха. Дверь распахнулась, и он сделал как можно более изумленный вид. К нему ворвались охранники, вытащили его из камеры и покатили на носилках по тем же обшарпанным коридорам и через те же ворота безопасности. Затем они ехали в тех же лифтах, что и три года назад. Но звезды в эту ночь не светили. Лил дождь, и капли были такими крупными, что он смог утолить жажду, просто открыв рот, за те несколько секунд, пока его вносили в скорую. Его тюремная одежда полностью промокла и прилипла к телу, на что он не рассчитывал. Если кто-то из охранников посмотрит на его правое предплечье, то сразу же увидит очертания ножниц под рукавом рубашки. Но ни один из напряженно блуждающих взглядов ничего не обнаружил за всю дорогу до клиники, где его передали персоналу больницы и повезли дальше по коридорам, освещенным лампами дневного света.