Девочка с медвежьим сердцем

– Мы лечим девчонку Лайтфут от меланхолии. Жар печи заставит ее пропотеть, а вместе с потом выведет все ее беспорядочные фантазии. Это испытанная практика… В книге есть картинка…

– И что ты собирался делать потом? Подать ее под хреном и горчичным соусом? Вынь девочку из печи, Кроу. Я хочу поговорить с ней, но вряд ли мне удастся сделать это, пока она запекается.

Уже через несколько минут Мейкпис, с красными от дыма и слез глазами, сидела в маленькой комнате наедине с сэром Томасом Фелмоттом, наследником Овадии, – человеком с блестящими карими глазами, пугающей манерой говорить и голосом, которому было тесно в закрытом помещении. Приглядевшись, она заметила седину в длинных, изящно завитых волосах, морщины, избороздившие его печальное лицо, и предположила, что он далеко не молод. Подбородок рассекала знакомая вертикальная ложбинка. Мейкпис запоздало вспомнила, что сэр Томас – брат ее отца.

К ее величайшему облегчению, он не вызывал такого же ледяного страха, как Овадия. Взгляд его был теплым, человечным и немного тоскливым.

– Да, – тихо сказал он, – у тебя действительно глаза моего брата. Но, думаю, куда больше ты унаследовала от Маргарет.

Некоторое время он молча рассматривал Мейкпис, словно ее лицо было магическим кристаллом, в котором посверкивали лица умерших.

– Мейкпис, верно? – спросил он наконец прежним отрывистым тоном. – Имя пуританское, но довольно красивое. Скажи, Мейкпис, ты хорошая, трудолюбивая девочка? Джеймс говорит, ты так же нормальна, как полдень, и не боишься работы. Это правда?

Мейкпис, едва смея надеяться, энергично закивала.

– В таком случае я уверен, что смогу найти тебе место среди слуг, – тепло, задумчиво улыбнулся он. – Что ты умеешь делать?

«Все, что угодно, – едва не выпалила Мейкпис. – Я сделаю все, если спасете меня от Птичьей комнаты и Молодого Кроу. – Но в последний момент она подумала о смертоносных глазах Овадии. – Все, что угодно, лишь бы не прислуживать его милости».

– Я умею готовить, – поспешно сказала она в приливе вдохновения. – Сбивать масло, печь пироги и хлеб, варить супы, ощипывать голубей…

Первая встреча с кухней Гризхейза была неприятной, но если она будет там работать, то сможет избегать Овадию.

– Тогда я что-нибудь устрою, – заявил сэр Томас и направился к двери, но, поколебавшись, остановился. – Я… часто думал о твоей матери после того, как она сбежала из Гризхейза. Маргарет была слишком молода, чтобы остаться одной в этом мире: ей едва исполнилось пятнадцать, и к тому же она ожидала ребенка. – Нахмурившись, он стал вертеть пуговицу жилета. – Она была счастлива в новой жизни?

Мейкпис не знала, что ответить. Воспоминания о матери были слишком болезненными и ранили, как осколки стекла.

– Иногда, – выдавила она наконец.

– Полагаю, – мягко заметил сэр Томас, – это все, о чем каждый из нас может просить…





Глава 7




В тот же день Мейкпис получила чистую одежду и была представлена слугам, глазевшим на нее с неприкрытым любопытством. После темноты и долгого заключения в комнате все казалось очень шумным и ярким. Перед глазами мелькало, и Мейкпис никак не могла запомнить имена.

Другие служанки сначала посматривали на нее подозрительно, а потом засыпали вопросами о ее имени, Лондоне и опасном мире за пределами Гризхейза. Однако никто не спросил о родных, и Мейкпис предположила, что ее происхождение уже стало предметом домашних сплетен.

Казалось, все считали, что Мейкпис должна быть очень рада и благодарна за «спасение» из прежнего дома. Таким же единодушным было мнение, что лишние руки на кухне не помешают.

– Поверьте, кухня – лучшее место для нее, – прямо заявила одна женщина. – Не такая она красавица, чтобы прислуживать господам! Посмотрите на нее: маленькая пятнистая кошка!

– Здесь есть повар-француз, – сообщила Мейкпис другая. – Но ты не обращай на него внимания. Это все только для видимости. Французские повара приходят и уходят, как яблоневый цвет. Главное, постарайся угодить мистрис Гоутли.

Мейкпис сразу принялась за работу. Кухня казалась огромной, как пещера. Потолок был черен от многолетних наслоений сажи. В гигантском очаге могли бы поместиться шесть таких, как Мейкпис. С потолочных балок свисали пучки трав, на полках блестели ряды оловянных тарелок.

С тех пор как медведь стал ее тайным жильцом, обоняние у Мейкпис обострилось. Кухонные запахи обрушились на нее со сводящей с ума силой: пьянящий аромат трав и пряностей, жареного мяса, вина, подливы и дыма. Она ощущала, как ворочается медведь, голодный и ошеломленный запахами.

Мистрис Гоутли по должности была всего лишь помощницей повара, но на деле считалась королевой кухни: высокая женщина с широким подбородком и подагрической ногой, не выносившая дураков. И конечно, Мейкпис казалась просто дурой, неуклюжим недоумком, да еще и не в себе.

Боясь, что ее снова отправят в Птичью комнату, девочка отчаянно старалась доказать, что чего-то стоит. Очень тяжело снова оказаться в тюрьме, а уж тем более если у тебя внутри живет призрачный медведь. Он не любил жару, темноту или шум. Запах крови сводил его с ума, и приходилось постоянно успокаивать зверя.

После невразумительного, поспешного знакомства со сложным устройством кухни, буфетной, маслодельни и подвалов мистрис Гоутли повела Мейкпис во двор – посмотреть на насос, амбар и поленницу.

Гризхейз в солнечном свете выглядел другим. Серые стены с пятнами лишайника местами казались почти золотистыми. Мейкпис подмечала детали, делавшие дом больше похожим на людское жилье и меньше – на замок призраков. С подоконников свисали ковры, которые нужно было выбить, из больших красных труб струился дымок.

Дом строился без особого плана: старый обветренный камень сменялся аккуратными серыми брусками, крыши из сланцевого шифера перемежались башнями и похожими на церковные арками.

«Это настоящий дом, – сказала себе Мейкпис. – Люди живут здесь. Я могла бы здесь жить».

Она моргнула, глядя на освещенные солнцем стены, но тут же невольно вздрогнула. Все равно как видеть, что кто-то улыбается губами, но не глазами. Этот дом каким-то образом леденил даже дневной свет.

Здание вместе с конюшней и вымощенным каменными плитами двором окружала каменная стена высотой футов семь. У стены на цепях сидели три громадных мастифа. Стоило Мейкпис подойти поближе, как они мгновенно вскочили, натягивая цепи, и зарычали: очевидно, чуяли незнакомый запах. Девочка поспешно отпрыгнула. Сердце бешено колотилось. К тому же она ощущала страх медведя, подобный алому туману. Бедняга не знал, что делать: кинуться на врага или удрать от ощеренных пастей.

В стену были врезаны массивные ворота, достаточно широкие, чтобы пропустить запряженный четверкой коней экипаж.

Девочка вспомнила угрозу Овадии выбросить ее на пустоши, где она замерзнет или блуждающие призраки сожрут ее мозг.


«Думай о хорошем, – сказала она себе, повторяя слова Молодого Кроу. – Лучше работать здесь, на кухне, чем сидеть в кандалах в Птичьей комнате.

А Птичья комната все же лучше, чем настоящий Бедлам. И даже Бедлам будет лучше, чем смерть от голода и холода или обезумевшие призраки, пожирающие твой мозг».

Она глубоко вдохнула свежий воздух и еще раз оглядела высокие, массивные, залитые солнцем стены.

– Мне повезло, – сказала она себе. – Лучше здесь, чем за оградой.

Гризхейз был странным и пугающим, но это крепость, которая не пропустит мрак. И все же, пытаясь убедить себя в этом, она гадала, почему мать сбежала отсюда. На память приходили слова: «Ты понятия не имеешь, от чего я тебя спасла. Останься я в Гризхейзе…»



Весь день Мейкпис героически пыталась угодить мистрис Гоутли. Но, спеша помочь в приготовлении обеда, все испортила.

Рядом с очагом в деревянном колесе, прикрепленном к стене, бегал маленький песик, вращавший над огнем большой вертел. Вместо хвоста у него был уродливый обрубок, нос потрескался от жары и возраста, а от дыма он постоянно чихал. Однако у мистрис Гоутли вошло в привычку швырять ему под лапы горящие угли, чтобы заставить бегать быстрее. А этого Мейкпис вынести не могла. В ней жили воспоминания медведя о собственном детстве. Ему тоже бросали уголь под лапы, чтобы заставить танцевать. Каждый раз, когда раскаленный осколок отскакивал от колеса, исходя дождем искр, она вспоминала – чувствовала – жгучую боль в лапах.

– Прекратите! – взорвалась наконец Мейкпис. – Оставьте его в покое!

Мистрис Гоутли изумленно уставилась на нее, а Мейкпис и сама поразилась своему взрыву. Но ее ярость была слишком велика. Она и не подумала извиниться. Могла только, дрожа от гнева, загородить собой колесо.

– Что ты сказала?

Помощница повара дала ей увесистую пощечину, сбив Мейкпис на пол. Медведь рвал и метал, щека горела. Как легко было сдаться, ускользнуть в темный угол, позволить медведю впасть в слепое буйство…

Девочка судорожно сглотнула, стараясь прояснить разум.

– Он бегал бы быстрее, – хрипло выдавила она, – если бы его лапы не были покрыты ожогами и волдырями! Позвольте мне о нем позаботиться. И тогда он побежит быстрее обычного!

Мистрис Гоутли схватила ее за шиворот и подняла с пола.

– Мне плевать, как воспитала тебя твоя своенравная мать, – прорычала она. – Это моя кухня! И орать здесь имею право я одна! Никто другой.

Она отвесила Мейкпис пару быстрых, тяжелых тумаков по голове и плечам, после чего нетерпеливо фыркнула.

– Так и быть! Отныне пес – твоя проблема. Если будет лениться, займешь его место и начнешь вращать вертел. И никаких жалоб на жару!

К облегчению и удивлению Мейкпис, старая кухарка, похоже, не спешила донести на нее или потребовать, чтобы ее снова заковали в кандалы. Так или иначе, но с этого дня они вели себя друг с другом более непринужденно, хотя и в сдержанной, угрюмой манере. Находили острые грани характеров друг друга, как зазубренные камни под спокойной гладью воды.

Когда они наконец уселись за обед перед большим очагом, мрачное молчание казалось почти дружелюбным. Кухарка жевала кусок жесткого темного хлеба, который Мейкпис ела всю жизнь. Однако, к изумлению девочки, мистрис Гоутли протянула ей ломоть белого хлеба с золотистой корочкой, какой ели только богатые.

– Нечего на него глазеть, – коротко бросила кухарка. – Ешь. Приказ лорда Фелмотта.

Мейкпис нерешительно откусила, дивясь сладости и легкости, с которой хлеб поддавался зубам.

– Будь благодарна и не задавай вопросов.

Мейкпис молча жевала, поражаясь странной доброте заледеневшего Овадии. Но вопросы все равно посыпались.

– Вы сказали, что моя мать была своенравной, – промямлила она с полным ртом. – Вы ее знали?

– Немного, – призналась мистрис Гоутли, – хотя она в основном работала наверху.

– Правда, что она сбежала? Или ее выкинули, потому что забеременела? – Мейкпис знала, что подобные вещи иногда случаются.

– Нет! – коротко ответила мистрис Гоутли. – Ее они бы не выгнали. Она сбежала ночью, по собственной воле, никому ни слова не сказав.

– Почему?

– Откуда мне знать? Она была скрытным созданием. Неужели никогда и тебе не рассказывала?

– Она ничего мне не рассказывала, – ровно ответила Мейкпис. – До ее смерти я не знала даже, кто мой отец.

– И… теперь ты знаешь? – спросила старая кухарка, искоса, но внимательно глядя на нее.

Мейкпис, поколебавшись, кивнула.

– Что же, рано или поздно ты все равно обнаружила бы правду, – медленно кивнула кухарка. – Здесь все знают. Это так же очевидно, как твой подбородок. Но… я бы на твоем месте не слишком болтала об этом. Господа могут счесть тебя слишком дерзкой и претендующей на что-то. Будь благодарна за то, что имеешь, тогда не навлечешь на себя беду и заживешь спокойно.

– Но вы хотя бы можете рассказать, каким он был? – не унималась Мейкпис.

Старая кухарка вздохнула и потерла ногу. Вид у нее был задумчивый и почти нежный.

– Ах, бедный сэр Питер! Ты видела Джеймса Уиннерша? Он очень похож на сэра Питера! Джеймс – дерзкий плут, но сердце у него доброе. Он совершает ошибки, но совершает их искренне.

Мейкпис начала понимать, почему сэр Томас по-своему любит Джеймса. Очевидно, парень напоминал ему умершего брата.