До последнего вздоха
Часть 4 из 31 Информация о книге
Ты посмотрела в зеркало заднего вида. Твои глаза были влажными. – Послушай меня, малышка. Что бы ни случилось, я с тобой, поняла? Я всегда буду тебя защищать. Твой голос дрогнул. Мне показалось, что ты не сможешь сдержать это обещание, но я все равно тебе поверила. И ошиблась. Ты двигалась очень медленно. Ты дождалась щелчка, сняла ремень безопасности. Ты повернулась к открытой водительской двери, свесила ногу, но не сразу выпрыгнула из машины. Ты расстегнула ремень на моем детском сиденье и крепко-крепко меня обняла. – Мамочка, почему ты плачешь? – спросила я. И ты ответила: – Мамочка просто очень сильно тебя любит, дорогая. Ты собиралась нести меня на руках к дому, но я выскользнула из твоих объятий, заявив, что я уже большая девочка и хочу идти сама. Ты не стала настаивать. Ты взяла меня за руку. Она была такой маленькой. Ты поцеловала кончики моих пальцев, и мы пошли к двери. Она открылась изнутри, и я уставилась на стоящего на пороге мужчину. У него были черные волосы с проседью у висков и обросшее щетиной лицо. Я видела его впервые. – Мамочка, кто это у нас дома? – спросила я у тебя. – Твой отец, – сказала ты срывающимся голосом. – Это твой отец, Элли. И, видимо, он нашел нас. Он. Нашел. Нас. * * * С тех пор прошли годы. Воспоминание об этом дне затерялось среди других. Но, очутившись в фокусе, оно оказалось явственным и ярким. На несколько секунд оно даже затмило настоящее, как будто ему требовалось все мое внимание целиком. Как будто оно было важным. Я выдыхаю. Мне бы хотелось раствориться в нем. Мне бы хотелось вернуться в прошлое и жить той беззаботной жизнью, что я вела до того, как на нашем пороге появился он. Но это всего лишь воспоминание, не более того. Но может быть, просто предположим, что я вспомню достаточно, чтобы понять почему. Почему часть меня, мое сознание, осталась здесь. И может быть, если я выясню почему, я узнаю, что делать, чтобы выйти из этого лимба. Может, понимание – ключ ко всему. Я зажмуриваю глаза, еще пару мгновений пытаюсь нащупать другие воспоминания, но ничего не выходит. В отчаянии я сжимаю до скрипа зубы. Прошу. Прошу. Прошу. Дай мне зацепиться за что-нибудь. Но память жестока и не выдает своих секретов. Ты начинаешь шевелиться, и я открываю глаза. Я понимаю, что стука больше не слышно. Должно быть, Август ушел. Часть меня жаждет, чтобы он вернулся просто для того, чтобы я смогла посмотреть на него еще раз. Но ты продолжаешь шевелиться, и на долю секунды кажется, что ты можешь меня видеть. Ты обвила руками ноги и крепко прижимаешь их к себе. – Прости меня. Ох, моя голубка. Прости меня. Это я виновата, – говоришь ты тихо. Мне хочется встряхнуть тебя. Конечно, ты виновата. Конечно, это твоя вина! Потом я вспоминаю, как ты сказала: «Он нашел нас». Ты шепчешь: – Я была так близка, так близка. Я отшатываюсь и смотрю на тебя. Близка? К чему? Я не свожу с тебя глаз, жду от тебя ответа. Но ты ничего не говоришь. Я склоняю голову набок, чтобы внимательнее тебя рассмотреть. Ты вся в синяках, без косметики, бледная, с веснушками и разбитой губой. И подо всем этим я вижу ту же самую женщину, что смотрела на меня в зеркало заднего вида много лет назад, еще до того, как на нашей подъездной дорожке припарковался «Кадиллак». Я вижу мою мамочку с шоколадными глазами, как у меня. Ты была такой красивой. Я смотрю на свои руки и вспоминаю, как крепко ты их сжимала, до боли, даже когда ты осыпала поцелуями мои пухлые пальцы. Я вдруг понимаю: каждый день, входя в этот дом, ты умирала. Возможно, ты стала призраком еще задолго до меня. Чувство, непохожее на злобу, проделывает во мне дыру и тянет к тебе. Я пытаюсь выключить его, заглушить, отогнать. Потому что мне слишком больно осознавать, что ты плачешь из-за меня. Я протягиваю к тебе руку… Ты резко поворачиваешь голову к двери. На подъездной дорожке слышится рев мотора. Этот проклятый «Кадиллак» модели семьдесят девятого года. Ты в спешке поднимаешься на ноги и бежишь в ванную на втором этаже. Одной рукой ты моешь лицо, а другой достаешь сумочку с дешевой косметикой из ящика под раковиной. Тебе нужно снова нарисовать свою маску… иначе он разобьет тебя на мелкие кусочки, и даже от твоего фальшивого кукольного лица ничего не останется. Лица без веснушек. Лица, абсолютно не похожего на мое. 7 Отец, я наблюдаю в окно за тем, как ты выходишь из машины. Ты на секунду останавливаешься и смотришь на дорогу. Я пушка, и я хочу прострелить тебя насквозь. Мама в ванной, а я направляюсь к входной двери. К той самой двери, у которой я впервые увидела тебя много лет назад. Я помню… Ты не всегда был таким жестоким. Это мне однажды сказала мама. И я смутно помню то время, до ремня и бутылок виски. Твоя внешность никак не изменилась. Те же самые жилистые, крепкие и гибкие руки, те же темные волосы с проседью, те же глаза с нависающими веками и морщинками – гусиными лапками, которые создают впечатление, что ты часто улыбаешься. Так и есть, просто большая часть этих улыбок – ложь. Внешне ты выглядишь так же, как тот мужчина, что стоял на нашем крыльце много лет назад. Но внутри ты изменился. Что-то глубоко в тебе перевернулось, пока никто не видел. Твой голос звучит жестко и грубо, но было время, когда я его не боялась. Когда я считала, что он похож на колыбельную. Ты ни разу не пел, но сам звук, его раскатистость, убаюкивали меня. Мы подходили к дому, и пока мама до боли сжимала мою руку, ты смотрел на нас такими глазами, что я подумала о потерянном щенке, которого мы подобрали на обочине в день нашего переезда на Сансет-стрит. У него тоже была гладкая черная шерстка с белыми пятнышками. Я захотела взять его домой. Мама остановилась на обочине. Шел дождь, и один из наших дворников барахлил, поэтому дорогу было видно плохо. Она вышла из машины, сняла куртку, завернула в нее маленького щенка и отдала его мне, чтобы я его обняла. Он был совсем малыш. Как и я. Он не помещался мне в руки, но уткнулся носом мне в шею и облизал меня. Было щекотно. Мы повезли его домой, а по пути я смеялась и перебирала для него имена. Он прожил у нас несколько месяцев. Он писал на пол. Сгрыз мамины туфли. Лаял на белок. Он был громким, устраивал бардак, и я любила его. Но как-то раз я лежала, а моя рука свисала с кровати. Когда я услышала, как по паркету стучат его лапы, я улыбнулась и зарылась лицом в подушку. Я знала, что он, как всегда, подойдет и начнет лизать мои пальцы, но в тот день что-то пошло не так. Он зарычал. Я начала поднимать голову с подушки, вскинув от удивления брови, но, прежде чем я успела позвать его по имени, он прыгнул и вцепился мне в предплечье. Его зубы вонзились в плоть, и после секундного шока я почувствовала боль. Я попыталась стряхнуть его. Но он не отпускал. Он пускал слюну, скалил зубы, рычал, и я закричала. Мама выкрикнула мое имя, и я услышала бешеный топот ее ног по лестнице. Я молила щенка, чтобы он отпустил, я тянула, вырывала руку, но от этого боль становилась только сильнее. Мама кинулась к нам, разжала челюсть собаки, и я в ту же секунду выдернула свою руку. Мама боролась с псом, пока ей не удалось вышвырнуть его на улицу и закрыть дверь. Он рычал, и через дерево слышался его лай. «Больно! Больно!» – плакала я, когда мама обняла меня. Кровь была повсюду. На моей футболке. На простыне. Она взяла меня на руки и устремилась к двери. Пес продолжал гавкать и, казалось, намеревался вцепиться ей в ноги. Мы вышли из дома. Сели в машину. И поехали в больницу. Это было первое посещение больницы, которое я запомнила. Это было единственное посещение больницы, когда нам не пришлось врать на осмотре. Да, это было до тебя. Поэтому не было странных падений. Ушибленных лбов. Несчастных случаев. Других травм. Которые на самом деле были зашифрованным посланием: нас снова избил отец. В тот раз мы были вдвоем, и это был всего лишь собачий укус. Мне наложили десять швов, и, когда мы приехали домой, неадекватный рычащий пес, которого, несмотря ни на что, я все еще любила, был отправлен в собачий приют. Когда я посмотрела на тебя, стоящего на нашем крыльце, я увидела грустные глаза щенка, которого я обнимала в машине по пути домой в дождливый день. Ты смотрел на маму так, будто не верил в то, что она настоящая. И на меня ты смотрел так же. И ты стал на колени, чтобы положить ладони мне на щеки и сказать, что я такая же красивая, как мама. Но даже когда ты говорил это, ты выглядел грустным. И я захотела взять тебя домой. Я не знала, что ты тоже укусишь. 8 Август, память отпускает меня из своих объятий. Я вдыхаю, втягивая с воздухом все хорошо знакомые подробности этого воспоминания, которое так и не заняло свое место в общей картине. Как одна деталь пазла из тысячи элементов. Мне нужны все детали. Как иначе я смогу собрать себя воедино? Как иначе я смогу найти свой путь? Мама все еще наверху в ванной. Я все еще выглядываю из-за входной двери. Отец все еще на подъездной дорожке. Но только когда я перевожу взгляд с отца на место на тротуаре, с которого он не сводит глаз, я вижу тебя. Отец крутит ключи на пальце и выглядит так, словно не может решить, в какую сторону ему идти. В ту же секунду я сбегаю по ступеням крыльца и оказываюсь во дворе. Я хотела бы, чтобы между вами оказалась толпа, численностью со все население нашего города, но здесь только я, а я всего лишь воздух. Отец делает шаг в твою сторону. – Ты друг Элли, да ведь? Его походка ленивая, а голос негромкий. Август, ты стоишь на тротуаре, порывисто дышишь, твоя грудь поднимается и опускается, пока ты сжимаешь и разжимаешь кулаки. – Да, – говоришь ты тихо. А потом громче: – Да, я ее друг. Отец кивает, у него мрачное лицо. Обеспокоенное. Я сглатываю. Это похоже на ловушку. – Мне жаль, парень. Это стало ударом для всех нас. Ты бы видел мать Элли. Бедняжка, она совсем раздавлена. Поначалу ты ничего не отвечаешь. А потом осторожно говоришь: – Я соболезную вашей утрате, мистер Уокер.