Дочь часовых дел мастера

Ада с вожделением смотрела на пакетик с конфетами, на двух улыбающихся девочек, на солнечные блики на поверхности реки — и вдруг услышала голос Шаши, которая побуждала ее быть смелее, иначе страх отъест половину жизни, как это бывает со многими…

— Ну, скорее! — торопила ее Мэй. — А то наша очередь пройдет.

И Ада решилась. Она быстро подошла к краю причала и, опираясь на протянутую руку Мэй, шагнула в лодку.

— Что мне делать?

— Ничего, просто сидеть, — ответила Шарлотта, отвязывая лодку. — Мы сами все сделаем.

Ада обрадовалась. Честно говоря, ей было очень страшно, и от нее в этот момент вряд ли был бы толк. Когда старшая девочка взяла весло и оттолкнулась им от причала, так что лодка слегка закачалась с боку на бок от толчка, Ада очень испугалась. И так вцепилась руками в борта, что побелели костяшки.

И тут они поплыли. Это было почти здорово. По крайней мере, Аду нисколько не тошнило.

— Ну еще бы, — со смехом заметила Шарлотта, когда Ада сказала об этом, — здесь ведь не море.

Старшие девочки гребли, и лодка медленно продвигалась вверх по течению; навстречу им плыли мама-утка и девять утят. Птицы пели в кронах ив над водой; в поле заржала лошадь. Берег и девочки на нем уменьшались, скрываясь вдали. Но вот лодка ушла за поворот, и они остались одни.

Цыганский табор стоял немного дальше. Ада гадала про себя: заплывут ли они так далеко, чтобы поравняться с ним? А может быть, поплывут еще дальше, до шлюза Сент-Джонс?

Но едва лодка поравнялась с рощей, Шарлотта перестала грести.

— Ну все, хватит. У меня руки устали. — Она подняла бумажный пакет. — По конфетке?

Мэй взяла карамельку из ячменного сахара и протянула пакет Аде, которая выбрала черно-белый мятный леденец.

Течение в этом месте было такое слабое, что лодка не плыла, а лишь слегка покачивалась на месте. И хотя полянка для пикника давно скрылась за поворотом, за полями Аде был хорошо виден двойной фронтон на заднем фасаде школы. Она вспомнила, как мисс Рэдклифф назвала Берчвуд-Мэнор «видением», и испытала теплое чувство, вдруг поняв, что начала заражаться любовью учительницы к этому странному дому.

— Как жаль, что мы так плохо начали, — заговорила вдруг Шарлотта, нарушив тишину. — А ведь я только хотела помочь тебе, Ада. Я же знаю, как это трудно — быть новенькой.

Ада кивнула, посасывая леденец.

— Но ты никогда меня не слушаешь и, похоже, ничему не учишься, — продолжила та.

Шарлотта улыбалась, но Аду вдруг посетило тяжелое предчувствие. На другом конце лодки старшая девочка наклонилась, вытягивая что-то из-под своей скамьи.

Это была расписная индийская шкатулка.

Ада застыла, а Шарлотта сняла со шкатулки крышку, опустила руку внутрь и вытащила крошечный пушистый комок.

— Он, конечно, милый, нельзя не признать. Но в школе мисс Рэдклифф не разрешено держать питомцев, Ада.

Ада вскочила со своей скамьи, отчего лодка закачалась из стороны в сторону.

— Отдай его мне.

— У тебя будут очень большие неприятности, если ты не примешь мою помощь.

— Отдай.

— Что, по-твоему, скажет мисс Торнфилд, если я все ей расскажу?

— Отдай!

— Кажется, она не поняла, — подала голос Мэй Хокинс.

— Ты права, — согласилась Шарлотта, — как жаль. Придется преподать ей урок. — Она подвинулась на край своей скамьи и вытянула руку с котенком так, что Били почти коснулся воды. Котенок был совсем крошечным в сравнении с ее ладонью и трогательно скреб по воздуху задними лапками, в надежде найти опору и безопасность. — Я ведь говорила тебе, Ада. Правило первое: я всегда выигрываю.

Ада сделала шаг, и лодка закачалась еще сильнее. Но она должна его спасти.

Она едва не потеряла равновесие, но и тут не села. Надо быть смелой.

Мэй ухватила ее за ноги, чтобы не дать ей двигаться дальше.

— Время прощаться, — сказала Шарлотта.

— Нет! — Ада рывком освободилась из хватки Мэй и бросилась на Шарлотту.

Теперь лодку мотало из стороны в сторону так, словно на реке поднялась буря, и Ада упала на дощатое дно.

Шарлотта еще держала Били над водой, и Ада опять вскочила на ноги. Снова рванулась вперед и снова упала. Но на этот раз удар пришелся не о доски.

Вода оказалась куда холоднее, чем она ожидала, и куда жестче. Она задыхалась, хватая воздух ртом, размахивала руками, все вокруг стало вдруг нечетким, как на размытой акварели.


Она не могла удержаться на поверхности. Позвать на помощь тоже не могла. Ее сковал страх.

Речная поверхность уже сомкнулась над ее телом, и она, бестолково молотя руками и ногами, погружалась все глубже и глубже, на самое дно, вода затекала в рот, легкие горели.

В реке все оказалось иначе, чем на суше. Звуки наземной жизни стали приглушенными. Свет потускнел. Солнце превратилось в крошечный серебристый диск над поверхностью, от которой удалялась Ада, падая сквозь воду, как сквозь космос; вокруг было полно звезд, но они проскакивали меж пальцев, стоило протянуть к ним руку.

Сквозь илистую воду, между мохнатых стеблей подводной травы, она вдруг увидела террасу своего дома в Бомбее и на ней — Шаши с широкой белозубой улыбкой во все лицо, маму за письменным столом в библиотеке, папу в кабинете с вращающимся глобусом. «Тик, тик, тик, — пощелкивал он, стоило толкнуть его хорошенько, — тик, тик, тик…»

Ей купят чаккали, когда они придут на рынок.

Но где же Шаши? Она ушла. Свечи мигают…

Ада забылась.

Но она не осталась одна. В воде с ней был кто-то еще, в этом она не сомневалась. Она не видела, кто именно, но знала, что рядом кто-то есть. Чья-то тень… призрак…

Последнее, что почувствовала Ада, — как ее тело ударилось о речное дно, руки и ноги коснулись круглых камней и скользких стеблей, а легкие стали шире, чем грудная клетка, чем все тело, подкатили к гортани, заполнили голову.

И тут случилось самое странное: ее мозг пылал, но прямо перед собой она ясно видела что-то синее, яркую искру, похожую то ли на драгоценный камень, то ли на осколок луны, и почему-то знала, что стоит лишь протянуть руку и схватить его, как синий огонек сам выведет ее на правильный путь.





VI




Произошло нечто крайне любопытное. Сегодня у нас побывала гостья.

Все утро Джек сидел в старой пивоварне, разглядывал какие-то бумаги, которые привез вчера с собой, — целую кипу. Я тоже заглянула в них, пока он выходил на кухню и ставил в духовку пирог к ланчу, и поняла, что это копии тех писем, которые прислала вчера Розалинд Уилер. Почти все — тексты, и только в одном какая-то карта. Точнее, план этажа, в целом совпадающий с планировкой моего дома и нарисованный от руки; возможно даже, что это сделала таинственная миссис Уилер. Видимо, предполагается, что в сочетании с другими сведениями он приведет Джека к «Синему Рэдклиффу».

Джек вернулся в мой дом незадолго до полудня, и мы провели вместе целый благодатный час, пока он то вглядывался в свой план, то вымерял шагами длину той или иной комнаты, то останавливался, чтобы сделать на бумаге карандашную пометку.

Был уже почти час дня, когда в дверь постучали. Он удивился, а я — нет, ведь я еще раньше обратила внимание на хрупкую, невысокую женщину, которая стояла на краю дорожки, у ограды со стороны фасада. Сложив на животе руки, она смотрела на дом, и что-то в ее осанке заставило меня задаться вопросом, не видела ли я ее раньше. Нет, не видела; это стало понятно, когда она подошла ближе, — я никогда не забываю лиц. (Я никогда ничего не забываю. С некоторых пор.)

Люди часто останавливаются на дорожке и смотрят на дом — люди с собаками, в тяжелых грязных ботинках, с туристическими справочниками в руках стоят и показывают на дом пальцами, — так что ничего необычного тут нет. Но войти в сад, подойти к крыльцу и постучать в дверь решаются не все.

Джек, хоть и удивился сначала, отнесся к вмешательству спокойно. Выглянув в окно кухни, он сразу потопал к двери, целеустремленный, как всегда, и распахнул ее одним мощным рывком. После вчерашней встречи с Сарой он все время мрачен. Не зол, нет, скорее, огорчен и поэтому печален. Я, конечно, умираю от любопытства, желая узнать, что у них вышло, но он молчит. Вечером сделал один звонок, как оказалось, отцу; у них там какой-то юбилей, я слышала, как Джек говорил:

— Сегодня двадцать пять лет. Не верится, правда?

— Ой, — сказала женщина, удивленная тем, как резко распахнулась дверь. — Здравствуйте, — вообще-то, я… Я думала, музей закрыт по рабочим дням.

— Но вы все-таки постучали.

— Да.

— По привычке?

— Наверное. — Оправившись от удивления, она открыла сумочку, достала оттуда карточку цвета слоновой кости и маленькой красивой рукой протянула ее Джеку. — Меня зовут Элоди Уинслоу. Я архивист из «Стрэттон, Кэдуэлл и K°», это в Лондоне. Занимаюсь архивом Джеймса Уильяма Стрэттона.

Тут уже удивилась я, а это, можете мне поверить, нечасто бывает. Конечно, услышав вчера из уст Джека имя Ады Лавгроув, я отчасти подготовилась к возвращению прошлого, но все-таки была поражена. Много лет я не слышала имени Джеймса Стрэттона и даже не думала, что кто-нибудь еще помнит о нем.

— Не знаю такого, — сказал Джек, поворачивая карточку и так и эдак. — А что, должен?

— Да нет, вряд ли. Он жил при королеве Виктории, был социальным реформатором: заботился об улучшении условий жизни бедняков и так далее. Это к вам обращаться насчет музея?

Судя по голосу, она сомневалась, и не зря. Джек ничуть не похож на тех гидов, которые обычно встречают посетителей у входа и скороговоркой, с заученными интонациями выпаливают свой текст, в котором не меняют ни слова, независимо от того, сколько раз за день уже произнесли его.

— Ну, в некотором роде. Просто здесь никого больше нет.

Видимо, это ее не убедило, но она сказала:

— Я знаю, что по пятницам здесь обычно закрыто, но я приехала из Лондона. Я вообще не рассчитывала никого здесь застать. Хотела только заглянуть через стену в сад, но…

— Хотите осмотреть дом?

— Если вы не против.

«Пригласи ее войти».

Подумав секунду, Джек шагнул в сторону и щедрым, как всегда, взмахом руки пригласил ее войти. После чего быстро запер за ней дверь.