Дочь часовых дел мастера

После происшествия в поезде Джульетта смогла заговорить Алану зубы. Сослалась на непривычно жирную пищу, на тряску в вагоне, на то, что она писала, глядя в блокнот, а не смотрела в окно, как остальные, но все равно знала: это ненадолго, скоро придется во всем признаться.

Владелица «Лебедя» миссис Хэммет торпедировала хрупкий кораблик ее обмана в их первое утро в пабе — из лучших побуждений, конечно.

— Сколько вам еще? — спросила она, с лучезарной улыбкой ставя на стол перед ними кувшинчик молока. Лицо Джульетты стало, наверное, настолько выразительным, что трактирщица смущенно постучала себя по носу пальцем, подмигнула и пообещала молчать как рыба.

Причал они нашли в тот же день, только чуть позже, когда миссис Хэммет отослала их гулять, снабдив корзинкой с продуктами для пикника — «входит в предложение для молодоженов», — и там, за чаем из термоса и очень неплохими сконсами, Джульетта и сообщила ему свое известие.

— Ребенок? — Алан перевел озадаченный взгляд с ее лица куда-то на область талии. — У тебя там, внутри? Сейчас?

— Предположительно.

— Боже мой!

— Вот именно.

Надо сказать, новость он принял хорошо. Джульетта даже немного расслабилась — легкость, с которой он отнесся к ее словам, сделала чуть менее расплывчатой ту картину их нового будущего, которую она, как пазл, все пыталась сложить у себя в голове с тех пор, как акушерка подтвердила ее подозрения. И вдруг услышала:

— Я найду работу.

— В смысле?

— Ну я же кое-что умею, как ты знаешь.

— Конечно знаю. Например, ты лучший Макбет отсюда до самого Эдинбурга.

— Я про настоящую работу, Джулз. С восьми до пяти, как все нормальные люди. Работу, за которую платят.

— Платят?

— Чтобы ты могла оставаться дома, растить ребенка, быть матерью. Я могу… продавать обувь.

Она уже не помнила, что именно ответила ему тогда, зато помнила, как кувыркнулся набок термос и горячий чай ошпарил ей бедро, а потом она уже стояла на другом краю причала, дико размахивая руками и объясняя, что в ее намерения не входит сидеть дома с ребенком, что он не может ее к этому принудить, что лучше она будет брать ребенка с собой, если надо, и ничего, ребенок привыкнет, и они тоже справятся. Нечего и говорить, что Беатрис слышала от нее совсем иную версию.

Себя Джульетта слышала будто со стороны — ей казалось, что она говорит уверенно и четко, — как вдруг Алан потянулся к ней и сказал:

— Бога ради, Джульетта, сядь! — А когда она уже готова была послушаться и даже сделала к нему шаг, он добавил фатальное: — Надо быть осторожнее, в твоем положении.

Казалось, ей накинули на шею удавку и тянут, дышать становится нечем, и надо бежать — бежать во что бы то ни стало, бежать отсюда, от него, найти место, где ничто не будет стеснять ей дыхание.

Бурей она неслась по берегу, в направлении, противоположном тому, откуда они пришли, не обращая внимания на его отчаянные призывы, — летела к рощице на горизонте.

Джульетта не имела привычки плакать; в последний раз она плакала в шесть лет, когда умер отец и мать сказала ей, что из Лондона они переезжают в Шеффилд, где будут жить с бабушкой. Но сейчас, в пылу гнева и обиды на Алана за то, что он все понял так превратно — что он мог вообразить, будто она бросит свою работу и сядет дома с ребенком, пока он будет каждый день ходить и… что, продавать обувь? — мир вокруг нее завертелся, и ей показалось, будто она сама утрачивает телесность и расползается клочьями, похожими на струйки дыма.

В мгновение ока Джульетта достигла рощи и, подчиняясь властному желанию укрыться где-нибудь, спрятаться, нырнула между стволами. Там она обнаружила тропу из примятой травы — так бывает, когда кто-то регулярно ходит по одному и тому же месту, — которая вела прочь от реки. Она решила, что тропа круговая и скоро выведет ее к деревне с другой стороны, ближе к «Лебедю», но с ориентацией на местности у нее всегда было неважно. Под грохочущий аккомпанемент своих мыслей Джульетта заходила в рощу все глубже, а когда наконец снова оказалась на солнце, то обнаружила, что никакой деревни рядом нет. И мало того что она заблудилась, ее вдруг замутило так отчаянно, что пришлось ухватиться обеими руками за ствол ближайшего дерева, и ее тут же вытошнило…

— У-и-и-и-и!

Джульетта даже подпрыгнула, когда на нее налетел Рыж, раскинув руки крестом:

— Мам, я спитфайр, а ты — юнкерс!

Она инстинктивно подалась в сторону, чтобы избежать столкновения.

— Мама, — сердито сказал он. — Это непатриотично!

— Извини, Рыж, — начала было она, но поздно — он уже устремлялся прочь на бреющем полете.

Тут она заметила, что Беа ушла далеко вперед и почти поравнялась с той самой рощей.

Джульетта расстроилась: больше десяти лет этот причал был частью их семейной истории, и она так мечтала привести сюда дочь, чтобы та увидела его своими глазами. Нельзя сказать, чтобы она ждала от этого посещения чего-то конкретного — и уж конечно, не думала, что дочь впадет в экстаз при виде этого места, — но ведь какая-нибудь реакция должна быть?

— Тебе грустно, мамочка?

Рядом стоял малыш Тип, внимательными глазенками глядя на нее снизу вверх.

Джульетта улыбнулась:

— Когда в комнате ты? Ни за что на свете.

— Но мы же не в комнате.

— Точно. Ты прав. Какая я глупая.

Он вложил в ее большую ладонь свою маленькую ладошку, и они вместе пошли за остальными. Джульетта не переставала удивляться тому, как точно руки ее детей входили в ее ладонь, а еще — теплу, которое неизменно разливалось у нее внутри, стоило ребенку просто взять ее за руку.


На другом берегу ярко желтело под солнцем ячменное поле. Глядя на то, как свежо серебрится Темза, слушая пчел, деловито жужжащих в зарослях клевера, трудно было поверить, что где-то идет война. Хотя в деревне она, конечно, оставила свои знаки: с домов исчезли таблички с названиями улиц, стекла в окнах были крест-накрест проклеены полосками бумаги, а на телефонной будке Джульетта заметила плакат, напоминавший местным жителям о необходимости копать для победы. И они копали — закрыли дерном даже Белого Коня в Уффингтоне, чтобы тот не послужил ориентиром для вражеских самолетов. И все равно мирный пейзаж в плавной излучине реки мешал поверить в реальность войны.

Тип еле слышно вздохнул рядом, и ей вдруг подумалось, что он ведет себя даже тише обычного. Да и темные круги под его глазами, которые она заметила вчера, не прошли до конца.

— Ты хорошо спал, мышонок?

Он кивнул:

— В новой кровати всегда немного не по себе.

— Правда?

— Да, но только сначала.

Похоже, он принялся обдумывать ее слова.

— А тебе тоже не по себе, мамочка?

— Ну конечно. Я же большая, а большим всегда от чего-нибудь не по себе.

— Но только сначала?

— Да.

Услышав это, Тип вроде бы немного успокоился, и ей стало приятно, но и немного тревожно. Она и не предполагала, что ее комфорт имеет какое-то значение для малыша. Затем Джульетта посмотрела вслед двум старшим, которые отошли уже довольно далеко. Им уж точно не приходило в голову интересоваться, хорошо она спит по ночам или нет.

— Палочка Пуха! — Тип вытянул свою ладошку из ее руки и нагнулся за гладкой серебристой веточкой, почти невидимой среди травы.

— Ой, правда. Какая замечательная. Красивая, да?

— Совсем гладкая.

— Это, наверное, ива. А может, береза.

— Надо посмотреть, умеет ли она плавать.

— Только не подходи к воде слишком близко, — сказала она, взъерошив ему волосы.

— Хорошо. Не буду. Здесь же глубоко.

— Наверняка.

— Здесь утонула девочка.

Джульетта даже отпрянула:

— Нет, милый!

— Да, мамочка.

— Никто здесь не тонул.

— Утонула девочка. Она упала из лодки.

— Кто, какая девочка? Откуда ты узнал?

— Мне Берди сказала.

А потом он улыбнулся — серьезно, как все малыши, так что у нее даже зашлось сердце, — и с совершенно другим настроением, торжествующе потрясая своей находкой над головой, побежал к брату и сестре, которые уже дрались из-за таких же палочек.

Джульетта смотрела ему вслед.

Опомнившись, она поняла, что грызет заусенец на пальце.

Она не знала, чего больше бояться: того, что ее малыш вдруг заговорил о девочках-утопленницах, или того, что новость сообщила ему пернатая подружка.

— У него очень живое воображение, — услышала она голос внутреннего Алана.

— Он разговаривает с птицами, — шепнула она еле слышно.

Джульетта потерла сначала глаза, потом лоб, потом виски. В голове еще пульсировало после вчерашнего, и она с радостью отдала бы что угодно, лишь бы свернуться где-нибудь калачиком и поспать еще пару часов. А лучше дней.

С долгим, медленным вдохом она решила пока отодвинуть тревогу. Позже найдется время подумать и над этим. Тип уже добежал до тех двоих и теперь носился по полю, восторженно визжа и поглядывая через плечо на брата, а тот притворялся, что гонится за ним. Совсем как обычный мальчик. («Он и есть обычный мальчик», — сказал Алан.)