Дочь часовых дел мастера
Часть 60 из 64 Информация о книге
Едва заглянув внутрь, Люси закрыла тайник. Эмоции, так долго подавляемые, вдруг вырвались наружу, и она громко, прерывисто завыла: сколько лет прошло с тех пор, как она обнаружила бриллиант в кармане своего платья, и все это время она одна несла немыслимый груз вины, который ни с кем не могла разделить. Она горевала о Лили Миллингтон, которая была так добра к ней самой и любила ее брата, горевала об Эдварде, которого она предала, оставила в полном одиночестве, поверив в историю инспектора Уэсли. Когда Люси наконец снова смогла дышать, она спустилась на первый этаж. Сердце подсказывало, что именно она найдет в тайнике под лестницей. Больше того, она понимала это умом. Люси гордилась тем, что она — женщина рациональная, и потому у нее давно был готов план. Еще на безопасном расстоянии, в лондонском доме, она просчитала все варианты развития событий и разработала четкую, последовательную программу действий. И думала, что готова. Но на месте все оказалось иначе: руки так тряслись, что она не смогла написать письмо мистеру Ричу Миддлтону на Дьюк-стрит, в Челси. Вот этого она не предвидела — того, что у нее будут трястись руки. И тогда Люси решила прогуляться к реке, успокоить нервы. Дошла до причала — это заняло меньше времени, чем она рассчитывала, — и повернула оттуда в лес. Внезапно она осознала, что повторяет путь, проделанный ею в тот день: тогда она тоже бежала домой из леса, где Феликс собирался снимать свою фотографию. Полянка в лесу, которую Феликс выбрал тогда для снимка, никуда не делась. Стоя на ней, Люси сразу представила всю их тогдашнюю компанию в костюмах. И почти воочию увидела, как она сама, тринадцатилетняя, сгорая от чувства несправедливости, бежит через заросший цветами луг к дому. Туда, где всего через несколько минут найдет бархатный футляр с бриллиантом и повесит себе на шею, тут ее застанет Лили Миллингтон, которой она поможет укрыться в тайнике и тем самым столкнет с горы камень, вызвавший неумолимую лавину судьбы. Но нет; она не будет безучастно наблюдать за тем, как удирает ее фантомное тринадцатилетнее «я». Лучше вернуться к реке. Еще тогда, в Лондоне, обнаружив у себя в чемодане «Синий Рэдклифф», она сразу поняла, что камень необходимо спрятать; вопрос в том — куда. Она перебрала множество вариантов — зарыть его где-нибудь на Хэмпстед-Хит, спустить в канализацию, зашвырнуть в пруд с утками в Долине здоровья, — но в каждом ей мерещились слабые места. Конечно, трудно представить себе, что какой-нибудь пес станет рыться именно в том месте, где Люси спрятала камень, найдет его, схватит и принесет хозяевам, или что утка найдет его в пруду, проглотит, спокойно пропустит через свой пищеварительный тракт и выбросит вместе с пометом на берегу, где его углядит некое остроглазое дитя. Не менее иррациональным было предположение, что, даже если один из этих невероятных сценариев все же осуществится, эту находку свяжут с ней, с Люси. Но чувство вины, как уже успела убедиться Люси, есть самая иррациональная из эмоций. К тому же, по правде говоря, Люси беспокоило даже не то, что обнаруженное сокровище свяжут с ней. Гораздо существеннее было то, что если через столько лет от официальных выводов следствия придется отказаться, значит все принесенные тогда жертвы будут напрасны. И чем больше времени проходило, тем важнее делалась для нее эта мысль. Люси не могла спокойно думать о том, что Эдвард мог бы не скитаться теперь по свету; что, если бы она раньше рассказала ему всю правду, он оплакал бы потерю Лили Миллингтон, но постепенно утешился бы и смог жить дальше. Нет, камень следовало спрятать: пусть все продолжают верить в историю его исчезновения. Слишком далеко все зашло, чтобы предлагать иную версию событий. Только она, Люси, будет знать, что случилось на самом деле. И будет жить с этим знанием. Если бы можно было повернуть время вспять и все исправить, она бы это сделала, но такой возможности не существует — а потому непреходящее чувство вины и одиночество станут для нее самым подходящим наказанием. Сначала Люси хотела опустить подвеску в ящик вместе со всем прочим, но, оказавшись внезапно на берегу Темзы, которая в этих местах, казалось, становилась совсем другой рекой, не той, что в Лондоне, она вдруг ощутила настоятельную потребность избавиться от камня еще раньше. Темза показалась ей идеальным укрытием. Это земля легко расстается со своими секретами, а река уносит свои вдаль, к бездонному морю. Люси сунула руку в карман и вытащила за цепочку «Синий Рэдклифф». Надо же, такой блестящий камень. И такой редкий. Люси в последний раз дала ему посмотреть на солнечный свет. Потом, размахнувшись, зашвырнула его подальше и, не оглядываясь, зашагала к дому. Ящик привезли четыре дня спустя. Еще до отъезда Люси заказала его в Лондоне, сообщив хозяину мастерской, что позже напишет, куда и когда доставить товар. Конечно, у нее была робкая надежда, что заказ останется невостребованным и деньги будут потрачены зря, но в целом, сказала она себе, факты свидетельствуют, скорее, об обратном. Она выбрала гробовщика по имени Рич Миддлтон, державшего лавку на Дьюк-стрит в Челси, объяснила ему, что ящик понадобится очень маленький, и оставила целый список других указаний. — Тройная свинцовая обивка? — удивился гробовщик и запустил руку в шевелюру под помятым цилиндром. — Зачем это вам? Чтобы схоронить младенца, такое не нужно. — Я ничего не говорила о младенцах, мистер Миддлтон, и вашего мнения не спрашивала. Вот мои требования; если вы не в состоянии их выполнить, так и скажите, я сделаю заказ в другом месте. Он примирительно поднял пухлые, удивительно мягкие на вид розовые ладони и сказал: — Ладно-ладно, деньги-то ваши. Вам нужна тройная свинцовая обивка, значит ее вы и получите, мисс?.. — Миллингтон. Мисс Л. Миллингтон. Это, конечно, было наглостью с ее стороны, но наглостью сентиментальной. К тому же она не могла назвать свое настоящее имя. Да и Эдварда уже не было в живых, и Фанни двадцать лет как застрелили — Лили Миллингтон никто уже давно не ищет. Закончив излагать подробности, Люси передала гробовщику список и заставила его прочесть написанное вслух. Убедившись, что он все правильно понял, она попросила его немедленно подготовить счет. — Нужен кортеж? Плакальщики? Люси ответила, что нет. Гробик привезли в Берчвуд-Мэнор со станции в повозке, откуда его с большим трудом извлек железнодорожный носильщик. Заказ был помещен в простой деревянный ящик без всяких подписей; носильщик оказался человеком бестактным и задал прямой вопрос. — Купальня для птиц, — сказала ему Люси. — Мраморная, к несчастью для вас. — Засим последовали щедрые чаевые, при виде которых носильщик заметно подобрел. И даже согласился донести «купальню» до предназначенного ей места — клумбы сбоку от главных ворот. Именно там стояла Лили Миллингтон в тот день, когда Люси, искавшая, вообще-то, Эдварда, чтобы сообщить ему о тайниках, застала ее по пути на почту. — Я хочу, чтобы ее было видно из как можно большего числа окон в этом доме, — объяснила Люси носильщику, хотя тот больше ни о чем не спрашивал. Когда он ушел, Люси вскрыла ящик, чтобы рассмотреть его внутри. Судя по первому впечатлению, мистер Рич Миддлтон с Дьюк-стрит в Челси выполнил свою работу на отлично. И свинца на обшивку не пожалел. Люси не могла даже предположить, как долго местоположение ящика будет оставаться тайной, зато она много читала о сокровищах прошлого и хорошо знала, что свинец не поддается коррозии. Ей было что скрывать, и она надеялась, что это останется скрытым надолго; но ей не хватало мужества уничтожить свой секрет. Именно поэтому она потребовала, чтобы свинцовая обшивка была непроницаемой. Археологи часто раскапывали неповрежденные сосуды, пережившие века, а распечатав их, обнаруживали, что содержимое давно истлело. Вот почему она не хотела, чтобы внутрь ее посылки из прошлого попали вода или воздух. Гроб не должен протекать, не должен поддаваться коррозии или трескаться. Ведь однажды его найдут, в этом Люси была уверена. Несколько часов она копала. Лопату она нашла в амбаре и принесла в сад. От непривычных, повторяющихся движений скоро заломило все тело, приходилось то и дело останавливаться, чтобы отдохнуть. При этом Люси понимала, что чем дольше длится каждый перерыв, тем труднее заставить себя продолжать, и дала зарок не бросать начатое, пока не выроет яму достаточной глубины и ширины. Наконец настала пора заполнять гроб. На дно Люси положила «Демонологию» с письмом Николаса Оуэна и планами Берчвуд-Мэнор, где были обозначены «норы священников». Она поднялась наверх и обрадовалась, обнаружив сундук с костюмами там, где его оставили много лет назад. Белое платье, в котором Лили Миллингтон позировала Эдварду, тоже было там, и Люси бережно завернула в него косточки, извлеченные из тайника. За двадцать лет, кроме костей, почти ничего не осталось. Последнее и самое главное — письмо, которое она написала собственноручно (на хлопковой, неокисляющейся бумаге), изложив все, что знала о женщине, чей прах теперь покоился в свинцовом гробу. Узнать правду оказалось не так просто, но Люси не зря гордилась своим умением вырывать тайны у прошлого и к тому же была не из тех, кто бросает дело на полдороге. Пришлось взять то, что ей рассказала о себе сама Лили, и то, что говорил о ней Эдвард, добавив некоторые детали, проскользнувшие в разговоре Лили с тем человеком, Мартином, когда он пробрался в Берчвуд-Мэнор. Постепенно, фрагмент за фрагментом, Люси сложила мозаику ее жизни: дом над птичьей лавкой на Литл-Уайт-Лайон-стрит, две комнатушки в другом доме у церкви Святой Анны, детство, прошедшее в городских районах у реки. И дальше в прошлое, к тому дню, когда в июне 1844 женщина по имени Антония, старшая дочь лорда Альберта Стэнли, родила дочь от мужчины по имени Питер Белл. Он был часовых дел мастером и жил в доме номер сорок три по Уитшиф-лейн, в Фулэме. Когда Люси закрыла свинцовую крышку гроба, солнце уже готовилось нырнуть за острые коньки крыши. И тогда она поняла, что плачет. По Эдварду и по Лили; и по самой себе тоже, ведь она всегда будет жить с грузом вины. Носильщик был прав, гроб оказался очень тяжелым, но годы, проведенные «в поле», сделали Люси выносливой и сильной. А еще ей помогала решимость, и ящик наконец соскользнул на положенное место. Забросав яму землей, Люси как следует примяла ее руками. Если после первоначального знакомства с работами мистера Дарвина у Люси еще оставались какие-то религиозные наклонности, то жизненный опыт убил их окончательно, поэтому она не стала произносить молитву над свежей могилой. Тем не менее момент был торжественным и требовал слов, а потому она долго и тщательно думала над тем, что скажет. Позже она посадит над могилой японский клен. Он уже куплен — молодое деревцо со светлой гладкой корой, с изящными ветвями, длинными и ровными, тоненькое, но крепкое. Такие деревья очень любил Эдвард: их листва, красная по весне, к осени приобретала оттенок меди, в точности как волосы Лили Миллингтон. Хотя нет, не Лили Миллингтон, тут же поправилась она, ведь это не было ее настоящим именем. — Альбертина, — шепнула Люси, вспомнив тот погожий день в Хэмпстеде, когда сквозь стекло студии в дальнем углу сада она увидела яркий всплеск рыжих волос и мать послала ее туда с подносом чая «в лучших фарфоровых чашках». — Тебя звали Альбертиной Белл. Или Берди — для тех, кто ее любил. Все внимание Люси было приковано к участку перекопанной и разглаженной земли посреди клумбы у ворот, поэтому она ничего не заметила; но если бы обернулась и поглядела наверх, на окно мансарды, то подумала бы, наверное, что сумерки сыграли с ней странную шутку — в тот самый миг, когда имя сорвалось с ее уст, за стеклом ненадолго вспыхнул свет. Как будто там зажгли и погасили лампу. XI Я же говорю. Я не понимаю, какая физика за этим стоит, а спросить здесь не у кого. Каким-то образом, я так и не поняла как или почему, я вдруг снова оказалась в доме, за стенами тайника. Я ходила между людьми, как раньше, и в то же время совсем по-другому. Сколько дней прошло? Не знаю. Наверное, два или три. Они уже не ночевали здесь, когда я вернулась. Спальни по ночам стояли пустыми, а днем кто-нибудь иногда заходил, за одеждой или другими вещами. Фанни умерла. Я слышала, как полицейские говорили о «бедной мисс Браун», так что с выстрелом все стало понятно, а вот с грохотом на лестнице у меня над головой — нет. А еще я слышала, как они говорили про «Синий Рэдклифф» и про билеты в Америку. И обо мне полицейские тоже много говорили. Они разузнали обо мне все, что смогли. То есть не обо мне, а о Лили Миллингтон. Когда я наконец поняла, к чему они клонят, меня обуял ужас. Что думает Эдвард? Верит ли он им? Согласен ли, что все именно так и было? Наконец он вернулся в дом, рассеянный и бледный. Часто стоял у стола в Шелковичной комнате, глядя в окно на реку, переводя взгляд с нее на мои часы, которые продолжали отсчитывать время. Он ничего не ел. И совсем перестал спать. Он ни разу не открыл альбом и вообще, кажется, утратил интерес к живописи. Я была рядом с ним все время. Кралась за ним, куда бы он ни пошел. Я плакала, я кричала, я просила и умоляла, я ложилась с ним рядом, чтобы он почувствовал, что я здесь, возле него; но в те времена моя способность показываться людям была еще в зачаточном состоянии. Это позже я усовершенствовала ее как могла. А тогда, в самом начале, попытки только лишали меня сил. А потом случилось самое страшное. Они уехали, все, и я не смогла их остановить. Грохот колес на подъездной аллее затих, и я осталась одна. Долго-долго со мной никого не было. Я исчезла, вернулась в теплое и тихое нутро дома, просочилась меж половиц назад, к праху, легла в него и растворилась в долгой, безмолвной ночи. Пока, двадцать лет спустя, меня не вернула из небытия моя первая гостья. И когда она похоронила меня, мою жизнь, мою историю и мое имя, я, в свое время мечтавшая поймать свет, поняла, что сама стала им — пойманным светом. Часть четвертая Пойманный свет Глава 30 Лето 2017 года День начался с той электрической яркости, которую природа как будто специально приберегает для утра после бури. Просыпаясь, Джек прежде всего понял, что он не лежит больше на той богом проклятой койке в старой пивоварне. Теперь поверхность под ним стала еще жестче, зато настроение у него было лучше некуда. Буйная мешанина красок на обоях — зелень и пурпур — подсказала ему, где он; зрелые ягоды шелковицы и надпись над входом: «Истина, Красота, Свет». Он спал на полу, в доме. Кто-то пошевелился на кушетке, и Джек вспомнил, что он не один. Стремительно, словно кусочки стекла в калейдоскопе, события прошлой ночи встали на место. Гроза, отказ таксиста приехать, бутылка вина, купленная им по какому-то наитию в «Теско». Она еще спала, такая нежная, темные волосы аккуратно пострижены вокруг ушей. Джеку она напомнила чайную чашку, оказавшуюся не в том месте и не в то время, — у него был особый талант ронять их и разбивать. На цыпочках он прошел по коридору и направился в пивоварню, где стал заваривать чай.