Дочери Марса
Часть 19 из 64 Информация о книге
Лицо Митчи исказилось болью, она в безмолвной мольбе разинула рот — старушечий, будто резиновый. — Вот так-то, — печально подытожила Митчи, когда приступ миновал, — столько бедняжек утонуло, а они ведь были куда моложе меня. В чем не приходилось сомневаться, так это в живучести Митчи. В этом она была на две головы выше Салли. — Они здорово ошибаются, если считают, что я всю оставшуюся жизнь просижу в инвалидной коляске, — подтвердила эту мысль Митчи. И подняла вверх руку. — Вы уже виделись с этим здешним командиром? Знаю, виделись. Меня с души воротит при мысли, что придется передоверить вас ему. Но тут уж ничего не поделаешь — через полчаса мне сделают укол. Я от этого опиума точно стану наркоманкой. Вот вернемся домой, и вы в один прекрасный день найдете меня в притонах на Литл-Коллинз-стрит. Боль Митчи, казалось, заполнила всю палатку, и сестры Дьюренс вынуждены были отступить под ее натиском — этой боли требовалось слишком много места. В столовой санитары раздавали еду. Ужин состоял из говядины и печенья. Санитары даже не удосужились соблюдать подобие обходительности, разнося скуднейший ужин. Поставив эмалированную миску на стол, они могли и пальцем в носу поковырять. И все потому, что им никто не сказал, что подобные вещи недопустимы. * * * Как только Салли закончила писать письмо отцу, Наоми пригласила ее пройтись перед сном. Они гуляли по тропинкам, выложенным белым известняком, прошли через тенистый сад, окружавший канадский госпиталь, забрались на утес и наслаждались видом синего вечернего неба над гаванью. В лениво-неподвижных водах Мудроса на якоре стояли суда. Их силуэты никак не наводили на мысль, что это военные корабли. Казалось, они и присутствуют здесь исключительно ради придания перспективы пейзажу. Дружба сестер пока еще не утратила новизны. Они рассуждали об их компании в нынешнем ее состоянии: о непроницаемом лице Неттис и ее вечно нахмуренном лбе. Может, ей просто нужны очки, предположила Салли. У Фрейд, по словам Наоми, такой вид, будто ничто и никогда ее больше не удивит. Будто она все уже на свете повидала и перечувствовала. И все же где-то глубоко внутри нее таится изумление. Онора? Лео? Ну, что касается этих двоих, тут уж ожидания оправдались полностью. Или почти полностью. Эти девушки были куда общительнее и предсказуемее, чем Фрейд. Кто же будет ухаживать за несчастной Митчи в старости? Кажется, она говорила про какого-то брата на Тасмании. Митчи — тут сестры сходились во мнении — будет весьма и весьма беспокойным инвалидом. Потом Наоми выдала нечто неожиданное: — У меня задержка с месячными. С самого апреля нет. Стало быть, дружба и откровение. Ведь такие новости, как правило, доверяют только друзьям. — И еще, — добавила Наоми, — у меня ни с кем из мужчин ничего не было. Значит, дело не в беременности. Салли невольно покраснела, когда их беседа приняла столь необычный характер. И самой Наоми рассуждать на подобные темы было непросто. Интересно, а как обстоят дела у других? Она не замечала никаких следов «проклятия Евы» у остальных — ни пятен крови на одежде, ни лихорадочных подтираний полотенцем над ведром, словом, ничего подобного. — Это имеет даже название — аменорея[16], — сообщила Наоми. — И вот еще что — я не мечтаю о мужиках день и ночь напролет. И совершенно равнодушна к ним, если речь не о пациентах. Знакомо тебе такое? Салли задумалась. Мечтать о мужчинах день и ночь напролет? М-да, ей предстояло приспособиться к поступи этой новой дружбы, да и к тому, что было время, когда Наоми как раз мечтала о мужчинах день и ночь напролет, а вот теперь они для нее — пустое место. — Я жду с самого июня, а сейчас уже август на подходе, — сообщила Салли. — Бедняжка, — тихо сказала Наоми. — Беспокоишься? — Я тут подумала, может, у Митчи спросить… Но потом… — Все вернется в нормальное русло. Все эти осмотры раненых, жуткие раны. Вдобавок мы едва не ушли на дно вместе с «Архимедом». Тут уж ничего не поделаешь. Она взяла Салли за руку. Та сразу почувствовала прикосновение своей жаркой и потной ладони к сухой Наоми. — Как видишь, беспокоиться не о чем. Митчи увезут в Александрию, Феллоуза с Кирнаном направили в какой-то госпиталь на суше. Так что, увы, число наших друзей уменьшается. Ну, так тому и быть. Ничего, все вернется в нормальное русло. Салли не верила, что все вернется в нормальное русло. Как это вообще будет происходить? И как бы в подтверждение этому за белоснежными кладбищенскими стенами сухо треснул винтовочный залп — последние почести кому-то, чьи бренные останки только что предали земле. Она еще крепче сжала ладонь сестры. Раздался звук клаксона, Салли с Наоми посторонились, чтобы пропустить три санитарных автомобиля, шедших из порта. — Истерички, — заключила Наоми, когда машины проехали. — Это они так выражаются, когда тонут корабли или поезда сходят с рельсов. Истерички. Есть и истерички, — грубовато продолжала она. — Насмотрелась я и на таких. Миссис Карберри, например, — когда телега, на которой резвились ее дети, снесла голову ее сыну. Но дети, как говорится, случай особый. Главное, что мы с тобой — не истерички. И не истериковали. Разве нет? Я имею в виду, в воде. Теперь все это кажется странным. Но и мужчины — странные. Молчат. Дремлют. Загадка, но другого рода. Месячные куда-то пропали, и вместе с ними наш долг как истеричек. Они никогда не решатся написать историю «Архимеда», и все потому, что мы на истеричек явно не тянем. — Я устала, — пожаловалась Салли. Что именно ее утомило, было загадкой для нее самой. — Мы называем это «проклятьем». Но стоит этому проклятью чуток запоздать, как мы тут же не знаем, что делать. Салли внезапно захотелось расхохотаться. Три дня спустя они уже почти тяготились тем, что их спасли. Их так изнурили непрерывно высказываемые всеми медсестрами острова добрые слова, что они готовы были скрыться куда угодно. Утешением была Митчи. Ее разговорчивость сильно умерилась — из-за донимавших ее приступов боли. Они обсуждали характер и особенности ее ран с ее дневной медсестрой — англичанкой, настолько же доброй, отзывчивой и сердечной, насколько старшая сестра была деспотичной и недовольной. Они хотели знать, как дренировать рану после ампутации. — Да как обычно, — ответила англичанка. — Обеспечить отток крови и серозной жидкости. Раны на другой ноге — с открытым переломом — признаков сепсиса не обнаруживают, но уход за ними сложнее. На четвертый день их допустили к работе и направили в распоряжение старшей сестры — той самой властной дамы, явно уроженки сельской местности, — дежурить в отделении для больных дизентерией. Одно из таких отделений располагалось в длинной лачуге ниже их палаток, там была и палатка на случай переполнения отделения, которую человек со стороны назвал бы шатром. Медсестры окрестили это сооружение «цирком». Ходили слухи о резко участившихся случаях заболевания дизентерией на Галлиполи — болезнь косила людей не хуже пулеметов врага. Медсестрам с «Архимеда» по пути к дизентерийной лачуге приходилось миновать миазмы и скопища мух. Иссохшиеся от обезвоживания лица солдат с ввалившимися глазами дожидались их и в палатке, и в лачуге, где непрерывно жужжали мухи величиной с овода. Первое впечатление: боже, какой ужасающий бардак! Куда смотрит начальство? Другие медсестры, вечно торопящиеся, в белых передниках, спешили на зов больных, иногда выражавшихся до неприличия вульгарно. Они привычно отводили солдат в находящийся снаружи нужник и без тени смущения помогали им там устроиться либо носились с бутылями дезинфектантов, либо спешно меняли постельное белье, либо столь же спешно отскребали от экскрементов прорезиненные матрацы, пока изнуренный бесконечными позывами молодой человек дожидался на стульчике, когда приведут в порядок его койку. Босоногие мужчины в сорочках и штанах до колена, на секунду или две задержав взгляд на медсестрах, тут же поспешно и виновато отворачивались, спохватившись, что предстали перед противоположным полом в самом неприглядном виде. Безнадежно больные — те лежа на койках просто беспрерывно сучили руками или вертели головами словно грудные дети. Сержант-санитар отрядил «дочерей „Архимеда“» отскребать грязь. Их без лишних церемоний отправили в расположенную чуть дальше по тропинке служившую складом палатку. Вернулись они оттуда со щетками и ведрами воды, смешанной с нашатырным спиртом — то есть с простейшими приспособлениями для дезинфекции и наведения чистоты, что якобы святая обязанность медсестер. На деле же им только предстояло подтвердить свое право из медсестер, стоящих на четвереньках, вновь превратиться в медсестер, ходящих прямо. И они приступили к устранению источников смрада, возблагодарив как послание небес бьющий в нос нашатырь, непрерывно отгоняя норовившие сесть на лицо мириады мух. Покончив с мытьем пола в дизентерийной лачуге, они направились в «цирк». Коек там не было, раненых, соответственно, тоже, и все равно это был ад — воздух почернел от кружащих мух. Люди лежали на разложенных прямо на полу матрацах, и их было больше. Отскребая проходы между матрацами, Салли ощущала зловонное дыхание больных. Было слышно, как снаружи к палатке подкатила санитарная машина, и целая толпа санитаров внесла другую толпу — больных, которых предстояло срочно размещать здесь. — …Твою мать, да не вертись ты под ногами! — рявкнул какой-то сержант-санитар на Салли. Боже, где сейчас Кирнан, их вежливый, деликатный Кирнан? Вроде его направили в другой госпиталь. Салли, поднявшись, посторонилась и стала думать, как ответить, но ничего подходящего ей в голову не пришло. Она увидела, как санитары кладут только что поступивших больных на вонючие, загаженные матрацы. — Есть здесь чистые чехлы для матрацев? — внезапно поднявшись, громко спросила Наоми. — Что-что? — переспросил сержант-санитар, стоявший между тремя подпорками в центре палатки. — Я спрашиваю, есть здесь чистые чехлы для матрацев? Сержант выпучил глаза и ткнул в нее каким-то жезлом — видимо, знаком принадлежности к младшему комсоставу. — Это не ваша забота! — Вы и с женой так разговариваете? — продолжала Наоми. — Ты бы лучше заткнулась, сестрица, — пробормотал один из тех, кто нес носилки. Прозвучало это почти заботливо. — В таком тоне с медсестрами не разговаривают, — не сдавалась Наоми, неотрывно глядя на сержанта, жалким образом пытавшегося подражать изящно помахивавшим стеком офицерам. — Так валяй и настрочи жалобу на меня, тупица, — ответил тот. — До тебя уже пытались. Кое-кто из санитаров с носилками хохотнул, а привыкшие ко всему медсестры Лемноса молчали как рыбы, демонстративно созерцая брезент палатки. Одна из них бросила стоявшим на коленях коллегам Наоми: — Не все матрасы такие грязные. У сержанта эти слова вызвали смех — непринужденный смех человека, официально уполномоченного хранить безразличие. Лучшего ответа сержанту придумать было трудно. Наоми, прищурившись, глядела на него пару секунд, после чего вновь опустилась на колени. Было видно, что внутри у нее все кипит от возмущения. И она продолжила отскребать пол. Салли увидела, как с матраца поднялся мужчина и торопливо выбежал из палатки. Может, еще недавно он был солдатом, а теперь стал живым воплощением того, во что превращает человека болезнь, безвольным созданием, во что бы то ни стало стремящимся исторгнуть из себя кал. Отработав смену, с тазами и ведрами в руках, медсестры направились к водоразборной колонке, но воды, чтобы привести себя в порядок после кошмарной работы, явно не хватало. В большой палатке и дальше в отделении стояли емкости с фильтрами для воды, доставленные сюда на корабле. Из них можно было пить очищенную воду без риска заразиться. Говорили, что на борту плавбазы в порту находятся запасы подкладных суден. За обедом это подтвердила и Кэррадайн. Но полковник отчего-то не желал доставить их сюда. Он считал, что для страдающих дизентерией небольшая пробежка только на пользу — она приучает, сдерживаться. К тому же если человек симулирует болезнь, так пусть побегает. В наказание. — Симулирует болезнь? Да, сачкует. Ему уже приходилось сталкиваться с таким в других местах. Слава богу, он на своем веку повоевал. И в Африке, и в Индии. Как раз как у Киплинга. — Не может он такое всерьез говорить, — не верили женщины. — Он что, о бациллах не слышал? Весь следующий день они простояли на коленях в тифозном отделении. Отделением руководили не так скверно — да и количество позывов не такое, как у больных дизентерией. И завотделением почти всегда оставался на виду. Он хоть и не был яркой личностью, но все-таки держал санитаров в узде. Поэтому, если на пути у них оказывалась одна из драивших полы «дочерей „Архимеда“», дальше злобного шипения дело не заходило. Впрочем, это были их палата, их отделение, злобно шипеть полагалось по штату. Была одна яркая личность среди медсестер — та говорила в голос, не шипела, но их игнорировала. Среди санитаров даже попадались совершенно беззащитные экземпляры, которые держались с ними едва ли не виновато. В основном это были пожилые мужчины, обращавшиеся к ним «Прощу прощения, сестра». Тифозники уже не подпадали под категорию «сачков». Салли собственными глазами видела, как до их посещения снизошел сам полковник, да еще и со свитой — заведующий отделением, старшая сестра и главный санитар. Все они поднялись при виде этого высокопоставленного идиота, всерьез полагавшего, что навозные мухи закаляют характер. Палаточная сестра склонила голову, но отвесить поклон все же воздержалась. — Нет-нет, можете не подниматься, — галантно успокоил он драивших полы сестер. Когда полковник вместе с санитаром остановились рядом с Салли, та с необычайной остротой ощутила запах — сильный и агрессивный запах гуталина, исходивший от ботинок полковника и главного санитара. Пока светила медицины обозревали отделение, палатный врач внес предложение: — Сэр, мне кажется, креозол не подходит для применения в уборных. Канадцы рекомендуют хлорную известь, а новозеландцы — синее масло, то есть отфильтрованный парафиновый дистиллят. Тут полковник Спэннер даже проявил подобие терпимости, по-отечески возложив руку на плечо палатного врача. — Пошлите их подальше с их рекомендациями, — веско проговорил он. — Креозол — официально утвержденное в британской армии средство. А здесь — австралийцы. — Но сэр, — бесстрашно продолжал палатный врач. — Мух развелось столько, что… — Ну, знаете, — с видимым усилием подавляя зевок, ответил полковник. — Сейчас вроде как лето. Естественно, что летом мухи плодятся достаточно интенсивно. — И тут же усмехнулся. — Ох уж эти канадцы. Едва выбрались из своих прерий, как уже лезут везде со своей хлорной известью… После чего одарил «этих канадцев» довольно благосклонным хохотком, шлепнул себя по ляжке стеком и, развернувшись, повел свиту за собой. Салли услышала, как палатный врач тихо сказал: — Но в канадских-то госпиталях мух куда меньше. С доставкой на транспортном корабле еще двух сотен пострадавшим девушкам с «Архимеда» было позволено подняться с колен. Им дали возможность продезинфицировать руки, надеть маски и приступить к работе в общих палатах. Все еще продолжалось августовское наступление на Галлиполи, и санитары постоянно разгружали санитарные машины. Салли поставили помощницей Кэррадайн. И вручили ножницы — срезать завшивевшую и грязную форму с солдат. Она вспомнила, как ей впервые пришлось заниматься этим еще на «Архимеде», и ее поразило, как сильно может загрязниться форма всего за пару дней после попадания на фронт. Но по-настоящему ее поразило не состояние обмундирования, а сами обмундированные. Другой ее обязанностью было отгонять мух от пропитанных кровью повязок и открытых ран. Воздух гудел и дрожал от одуревших насекомых. Салли свободной рукой орудовала хирургическими ножницами и щипцами, извлекая прикрывавшую раны марлю. После — проспринцевать все, включая подкожную область, и наложить свежую повязку. Кэррадайн обрабатывала рану на лице одного молодого солдата, если судить по ярлыку, достаточно серьезную, Салли успевшими затупиться ножницами вспарывала неподатливую ткань мундира. Австралия, издавна гордившаяся своей шерстью, постаралась, чтобы ее сыны были одеты в плотную и тяжелую форму. Покончив с формой и увидев нижнюю челюсть солдата, с которой сняли повязку, Салли ужаснулась — ей показалось, что у нее перед глазами чудовище. Таким, во всяком случае, она представляла чудовище. — О Боже, — вырвалось у Кэррадайн. Она взяла тампон, пропитанный перекисью водорода. Молодой уродец взревел — стерилизующий раствор вызывал жгучую боль.