Дочери Марса
Часть 53 из 64 Информация о книге
Поскольку Чарли мог погибнуть, меньше всего ей хотелось противиться зачатию. Она поняла, что пришло время, когда условия должна диктовать уже она. Она подошла и погладила его лицо. За исключением медицинских манипуляций она всегда недооценивала прикосновения. Теперь ей открылось все их многообразие. Он отзывался, и вся боязнь пошлости мгновенно улетучилась. Его мудрое, суровое, настороженное лицо, то, каким его сделала война, было совсем рядом. Да, вначале, не ощутив еще откровенного приглашения ее губ, его губы оставались несмелыми. И тут она произнесла то, чего и сама от себя не ожидала. Не обычное, свойственное ей, а совершенно для себя новое. Она попросила его сунуть руку ей под блузку. Он так и сделал. Постепенно в нем снова нарастали желание и уверенность. — Прикоснись к моей груди, — продолжила она руководить. Это прикосновение точно конвульсией отдалось в животе и в низу спины, слабостью разлилось по верхней части бедер. «Вот зачем нужна кровать», — поняла она. Любовники отстранились друг от друга. — Разденься, — приказала она ему. — За ширмой, если хочешь. А я, как медсестра, расстелю постель. Перины нам не нужны. Она укрепляла в нем уверенность в себе. — Раздеться, говоришь? — переспросил он. Казалось, ему требовались дополнительные указания относительно того, что это означает. — Но ты же художник, ты знаешь все эти картины с любовными сценами. Что там изображено? — Ну, нагота, разумеется, — проговорил он, словно додумавшийся наконец до правильного ответа школьник. — И кроме того, все эти гимнастерки довольно грубые на ощупь, — добавила она с назидательной улыбкой. — Если, конечно, не сшиты на заказ. Но думаю, это не твой случай. — Нет смысла шить их на заказ, — сказал он. — Одежда там просто горит. — Я успела это заметить. — А ты? — спросил он. — Я пока останусь в сорочке, — сказала она со странной самоуверенностью. — Я, в отличие от тебя, не художница. Он зашел за ширму. Она лежала на боку в огромном ковчеге кровати и перебирала в уме читанное в самых откровенных романах, ходивших среди медсестер: предписываемые этими книгами правила запрещали ей смотреть на него, когда он войдет, иначе мужчина может подумать, что его оценивают, — его достоинство, его орган, его пенис, его член, который, она была в этом уверена, он обязательно прикроет руками. Она повернулась к нему, едва он опустился на кровать и накрылся простыней. Его вновь смущала стремительность развития событий. Он лежал неподвижно, как бревно, или почти неподвижно. Она поняла, что ей, осведомленной о технических деталях по картинкам из учебников для медсестер, возможно, придется на него взобраться. Она притянула его за плечи. Его руки бойца обняли ее. Она почувствовала, как мозоли на его ладонях царапают ей спину. И ощутила его своими бедрами. В мгновение ока еще более мощное и обессиливающее пламя и мука пронзили ее тело. И она непроизвольно раздвинула ноги. Никогда в жизни она и заподозрить не могла об этом инстинктивном желании. Потом, как ей и хотелось, он вошел в нее, и долгожданное неистовство между ними стало возможным. Она боялась этого проникновения с того момента, когда впервые узнала, как все происходит у людей. И вот свершилось. И посрамило все страхи, она ощутила дивную незначительность всего остального мира и всех остальных людей. Тем не менее даже сейчас разум ее витал над постелью. И выжидал, как околачивавшиеся во времена оны у альковов царственных новобрачных придворные, коим следовало удостовериться, что плоть, чьему зову послушны поселяне и фермеры, взяла свое и у королевских особ. Дело в том, что для Салли это был не просто акт любви. Одновременно это был и опыт на будущее. И ее внутреннему свидетелю хотелось убедиться, что здесь имеет место еще нечто, некий обет сделаться единой плотью, пусть даже и не сегодня. Сегодня ведь могло вообще ничего не получиться. Но, может статься, когда-нибудь потом, со временем и после регулярных попыток. А вот его разум обрел цельность. Теперь он куда истовее загонял в нее свою плоть. Не было пределов нечестивой и сладостной простоте Чарли, с которой он без устали двигался внутри нее. — Боже мой! — проговорил он. — Да, — пробормотала Салли, но и в этот момент она была не только участницей, но и наблюдателем. Она услышала его поразительный и беспомощный вой, ни на что более внятное, чем эти животные звуки, он был просто не способен, и тут же ощутила, как ее наполняет хлынувшая из него мощная струя, а затем услышала странный мальчишеский смех, будто бы ему удалось добиться чего-то невероятного. И он сразу превратился для нее в голого и сытого, удовлетворенного ею ребенка. — О Боже, — проговорил он, — подумать только, ведь пуля могла лишить меня всего этого. Твоего великолепного тела. И всего того, что ты мне дала. Она улыбнулась. Он прильнул к ее губам в бесстыдном и долгом поцелуе. Вся его прежняя напускная сдержанность улетучилась. Она сказала ему с уверенностью пророка: — С тобой там ничего не случится. Не теперь, когда я тебя нашла. Но при этом страх ее не отпускал. — Откуда ты можешь знать? — спросил он, уже почти поверив в это. — Сама не знаю. Он поцеловал ее. — Ты стала оракулом, — сказал он. Ее наблюдатель, зависший над кроватью внутренний эксперт, казалось, был искренне рад. Теперь у нее не оставалось ни отговорок, ни иного выхода, кроме как бросить интеллектуальные упражнения. Теперь ее наблюдатель мог отступить и предоставить участников избранному ими виду спорта. Тело к телу. Что при удалении арбитра было прекрасно. Чарли встал и налил вина. Но ни он, ни она к нему даже не притронулись. Поскольку было необходимо повторить начатое. * * * Тридцать часов спустя она была в Деньекуре. Ее занимал вопрос, заметят ли в ней перемену. Но войдя в столовую медсестер, она обнаружила там иной отвлекающий фактор. Она увидела в кресле у печки вернувшуюся Слэтри, которая болтала с Леонорой, причем с таким видом, словно никуда и не уезжала. — Ах, — проговорила Онора с чувством, заметив Салли и вставая. Она привлекла ее к себе. Салли пронзила острая нежность. — Не волнуйся, — прошептала Онора, — я знаю, что Лайонел умер. Я работала в палате черепных ранений в Руане, и они так долго умирают, эти несчастные парни. Большая удача или Промысел божий, называй как хочешь, но Лайонелу повезло. О майоре Брайте она ни словом не обмолвилась. Когда на следующее утро в шесть часов прибыл конвой, Салли с Онорой, как сработавшиеся напарницы, вместе трудились в реанимации. Ранней весной обе огромные армии стягивали войска с такой решимостью, что не могли остановиться даже на ночь. На обледеневшей и опутанной колючей проволокой земле шли взаимные прощупывания. И были они кровавыми, эти прощупывания, куда больше пользы приносили разведчики, которые проливали меньше крови. Они брали пленных, ведь без них операция грозила провалом. Беспрерывной канонадой, наносившей урон плоти и барабанным перепонкам, свою лепту вносили и пушки. По ночам, точно так же, как они когда-то хозяйничали в небе над Дёз-Эглиз, немецкие самолеты кружили и над Деньекуром и артиллерийским складом в пригороде. И Салли, и все остальные понимали, что в одну прекрасную ночь, случайно или намеренно, они разбомбят новый передовой пункт эвакуации раненых, который располагался у тупика временной узкоколейки, достаточно близко к объектам, которые они стремились уничтожить. От одного их рева душа уходила в пятки. И все же как-то днем в свободное время майор Брайт со Слэтри отправились на прогулку в Деньекур по оттаивающим тропинкам. Брайт был человеком закрытым, ему вовсе не улыбалось прослыть ухажером. Потому он всеми силами напускал на себя серьезность врача, который вышел прогуляться с пациенткой. Он постепенно заставил Онору смириться со смертью возлюбленного и, похоже, слегка стыдился желания стать ему заменой. Вид этой гуляющей парочки поразил девушек, как ни странно, своей романтичностью, словно сценка из эпохи до бомбардировок. 16. Уклонист От миссис Сорли, а Наоми все никак не могла заставить себя называть ее иначе, только по прежней фамилии, в Шато-Бенктен продолжали приходить роскошные посылки, которые вносили разнообразие в скудный рацион Австралийского добровольческого госпиталя. Судя по письму, полученному от нее прошлой осенью, миссис Сорли не находила себе места от тревожных мыслей. Ее сын Эрнест еще весной записался добровольцем и уже находился на борту одного из судов, идущих во Францию. По ее словам, теперь, когда люди узнали кое-что об истинном положении вещей, идти на фронт добровольцем вышло из моды. «Я позволила себе дать ему твой адрес. Он, в общем, парень неплохой. И если он заедет к тебе и у тебя будет время, я была бы очень признательна, если бы ты отнеслась к нему как к родственнику, хотя я абсолютно уверена, что так оно и будет. Должна сказать, что вы, Дьюренсы, — люди очень деликатные, и ему повезло, что у него есть такая сводная сестра, как ты». И вот в первые дни весны Эрнест появился в Шато-Бенктен — долговязый, крепкий мальчишка, здорово напомнивший Наоми лейтенанта Маклина. Он сказал, что приехал из Булони, где ждет парома для отпуска в Лондоне. Он принимал участие в зимний кампании, но по солдатскому обыкновению не стал распространяться на эту тему. В самом деле, когда она вышла к нему, ей подумалось, что все пережитое, похоже, его закалило. В отличие от офицеров, он был без перчаток и даже без варежек, как санитары в шато. Прийти по холоду и дождю из города ему было нетрудно… Она повела его пить чай в столовую для медсестер. — Извини, если я путаюсь под ногами, — сказал он. В армейских ботинках он казался особенно неуклюжим. А когда она познакомила его с леди Тарлтон, он застеснялся и отвечал натянуто, точно застенчивый подросток. — Мать пишет мне каждую неделю, — объяснил он Наоми. — «Ты повидался с сестрами?» Я ж и не против. Просто знаю, что ты занята… И жестом, не требующим слов, указал на восток, где лежала громадная зона грязи и крови. Чай он пил жадно. — Разве не смешно, что после войны мы будем сводными братом и сестрой? Мне кажется, для мамы это настоящая находка. Я всегда считал, что вы, сестры Дьюренс, девушки стильные. Ну, поскольку вы можете терпеть грубых Сорли… — Ты был ранен? — спросила она. — Слегка траванулся газом, — признался он. — Таким висящим в воздухе дерьмом, от которого все начинают хрипеть. Впрочем, отравился несильно, не пришлось даже обращаться в полковой эвакуационный пункт. Знаешь, поначалу это настоящий шок. Попадаешь в передряги, где, кажется, муха не уцелеет, не то что человек. Но потом как-то приноравливаешься. Мы отлично поработали во Фландрии. Показали им пару раз, где раки зимуют. Когда ему пришло время возвращаться в лагерь, она договорилась о легковом автомобиле, который его подбросит. Не хотелось, чтобы он один пешком шел по холоду. В ожидании машины они стояли на ступеньках. Она спросила: — Ты не видел мою сестру? — Нет, но если она на эвакуационном пункте… Удивительно, но пробыв здесь достаточно долго, кого только не встретишь. Подожду, пока фрицы закончат большое наступление, которое, говорят, уже нанесено на карты. Тогда и увижусь с ней. А уже сев в автомобиль, он, подмигнув, сказал: — Эй, да ты крутая… Дьюренсы не ровня Сорли. — Так говорит твоя мать. Но она неправа. Она смотрела вслед виляющему средь голых как скелеты деревьев автомобилю. Теперь у нее появился еще один, за которого придется волноваться. * * * На пункте эвакуации раненых в Денонкорте начали происходить странные вещи. Салли узнала о визитах военной полиции, которая приезжает и забирает санитаров. Не подряд, а выборочно. И, как объяснили ей другие медсестры, это никакой не арест. Их забирали в пехоту, даже если палаты оставались недоукомплектованными персоналом. Эти события отозвались и в Шато-Бенктен. Наоми получила торопливо нацарапанную записку от Иэна Кирнана. Увы, пишу это с милостивого разрешения старшины военной полиции. Я в старой тюрьме в Амьене. Она чем-то похожа на оперную декорацию. Поступил приказ собрать второстепенных лиц из военно-медицинской службы, дать им в руки оружие и отправить на фронт. На моем эвакуационном пункте я не считаюсь ключевой фигурой. Теперь я понимаю меру своей наивности, ведь я даже представить не мог, что такое возможно. Мадам Флерьё была права. Но, так или иначе, я отказался подчиниться приказу, и вот я здесь. Дорогая Наоми, я знаю, что ты занята до поздней ночи. Но не могла бы ты написать письмо на имя заместителя начальника военной полиции Австралийского корпуса и рассказать ему все, что тебе известно о моих религиозных убеждениях. Не могла бы ты также попросить мистера Седжвика, чтобы он, если возможно, написал и рассказал о наших встречах с Комитетом ясности? Знаю, для тебя это мучительно, но, любовь моя, я рад, что могу развеять твои страхи. В военной полиции мне все сочувствуют. Мне просто хочется, если это возможно, избежать тюрьмы в Великобритании, да и кто бы такое пожелал? В то же время мы вполне удовлетворены тем, что австралийское командование по-прежнему отказывается вводить смертную казнь за отказ взять в руки оружие по религиозным убеждениям. Мне страшно даже подумать о каком-нибудь несчастном британском или даже канадском квакере, который угодил в ту же ловушку и может быть казнен. Она показала письмо леди Тарлтон. — О Боже, — проговорила, прочтя его, леди Тарлтон. — Ты хочешь, чтобы и я написала? — А вы сами хотите?