Дон Кихот

Ты уносишь, и столь жарких,

Что они сожгли б все Трои

Если б было не одна их.



«О, Бирен жестокий, о Эней беглец,

Да пошлет же черт тебе лихой конец!



«Пусть оруженосца Санчо

Сердце так окаменеет,

Что от чар освобожденья

Не узнает Дульцинея.



Пусть она тоской томима,

За тебя страданье терпят,

Как, бывает, за виновных

Неповинный страдают.



Пусть твои все приключенья

В злоключенья обратятся;

Радость станет сновиденьем»

Небылицей станет верность.



О, Бирен жестокий, о, Эней беглец,

Да пошлет же черт тебе лихой конец!



Имя будь тебе изменник

От Севильи до Марчены,

От Гренады и до Лохи

И до Англии до самой.



Сядешь ли играть ты в карты,

Например, в пикет ил ломбер,

Пусть бегут тебя семерки,

И тузы, и короли все.



Станешь ли срезать мозоли,

Пусть польется кровь рекою;

Если будешь дергать зубы,


В деснах пусть торчат осколки.



О, Бирен жестокий, о, Эней беглец,

Да возьмет же черт тебе лихой конец!





Пока опечаленная Альтисидора так скорбела, Дон-Кихот пристально смотрел на все, потом, не отвечая ни слова, повернул голову в сторону Санчо и сказал ему: – Спасением твоих предков, мой добрый Санчо, я тебя заклинаю и умоляю сказать мне правду. Не уносишь ли ты с собою трех ночных платков и подвязок, о которых говорит эта влюбленная девица?

– Три платка я уношу, – отвечал Санчо, – а подвязок у меня так же нет, как тут на ладони.

Герцогиня была сильно поражена дерзостью Альтисидоры и хотя она и знала, что она смела и смешлива, но на такую вольность не считала ее способною. Кроме того, так как она не была предупреждена об этой выходке, то тем более была поражена. Герцог хотел поддержать шутку и сказал Дон-Кихоту: – Мне кажется, что после доброго приема, оказанного вам в этом замке, с вашей стороны, господин рыцарь, дурно, что вы осмеливаетесь унести с собою три платка или, по меньшей мере, если не по большей мере, подвязки этой девицы. Это доказывает дурное сердце и служит уликами не соответствующими вашей славе. Возвратите ей ее подвязки, или я вызываю вас на смертный бои, не опасаясь, что злые волшебники меня превратят или исказят мне лицо, как они сделали с коим лакеем Тозилосом, который вышел на поединок с вами.

– Да сохранит меня Бог, – отвечал Дон-Кихот, – обнажать шпагу против вашей сиятельной особы, от которой я видел столько милостей! Я возвращу платки, так как Санчо говорит, что они у него; что же касается подвязок, то возвратить их невозможно, потому что ни я их не получал, ни Санчо, и если ваша девица поищет их в своих шкатулках, она их найдет непременно. Никогда, господин герцог, никогда я не был вором и думаю, что никогда им не буду во всю мою жизнь, если рука господня меня не покинет. Эта девица, по собственным ее словам, влюбленная, говорит вещи, в которых я невинен» поэтому мне не приходится просить прощения ни у нее, ни у вашей светлости; вас я умоляю быть обо мне лучшего мнения и дать мне еще раз позволение продолжать мое путешествие.

– Дай Бог, чтобы путешествие ваше было благополучно, господин Дон-Кихот, – воскликнула герцогиня, – и чтобы мы получали постоянно хорошие известия о ваших подвигах! Отправляйтесь с Богом, потому что чем больше вы здесь остаетесь, тем больше усиливаете вы пламя любви в сердцах девиц, смотрящих на вас. Что касается моей камеристки, то я ее накажу так, что впредь она не будет распускать ни своих глаз, ни языка.

– Я хочу, чтобы ты услышал еще одно только слово, о доблестный Дон-Кихот, – заговорила тотчас Альтисидора, – я прошу у тебя прощения за то, что обвинила тебя в краже подвязок, потому что клянусь душой своей и совестью, они у меня на обеих ногах, и я оказалась рассеянною, как тот, кто стал искать своего осла после того, как сел на него верхом.

– Ну, не говорил ли я? – воскликнул Санчо. – О, я право мастер скрывать кражи. Клянусь Богом, если бы я только хотел я бы нашел подходящий к тому случай в моем губернаторстве.

Дон-Кихот наклонил голову, сделал глубокий поклон герцогу, герцогине, всем присутствующим и, повернув за повод Россинанта, имея позади себя Санчо на Сером, он покинул замок и поехал по направлению к Сарагоссе.





ГЛАВА LVIII

Как на Дон-Кихота посыпалось столько приключений, что они следовали одно за другим без передышки




Когда Дон-Кихот увидал себя среди чистого поля, свободным и избавившимся от преследований влюбленной Альтисидоры, ему показалось, что он попал в свою сферу, и что жизненные силы снова ожили в нем для продолжения и распространения своей рыцарской деятельности, он обратился к Санчо и сказал ему: – Свобода, Санчо, есть один из драгоценнейших даров неба людям. Ничто с ней не сравнится ни сокровища, заключенные в недрах земли, ни сокровища, которые скрывает море в своих глубинах. За свободу, как и счастье, можно и должно рисковать своей жизнью; рабство, напротив, есть величайшее несчастие, которое только может постигнуть человека. Я тебе говорю это, Санчо, потому, что ты хорошо видел изобилие и наслаждение, которыми мы пользовались в замке, сейчас нами покинутом. Так вот, среди этих изысканных блюд и замороженных напитков, мне казалось, что я страдаю от голода, потому что я не мог пользоваться ими с той свободой, как если бы они мне принадлежали, ибо обязанность благодарности за благодеяния и милости, которые получаешь, как бы сковывают их, не давая ему свободного полета. Счастлив тот, кому небо дает кусок хлеба, за который он должен благодарить только небо и никого другого!

– И все-таки, – возразил Санчо, – не смотря на все, сказанное мне вашей милостью, нехорошо было бы оставить без признательности с нашей стороны те двести дукатов золотом, которые даны мне мажордомом герцога в кошельке, каковой кошелек ношу я на груди, как крепительный бальзам, для случаев, какие могут представиться. Мы не всегда будем встречать замки, где нас будут угощать, может быть, мы попадем в такие гостиницы, где нас убьют палками».

Так беседуя, странствующий рыцарь и оруженосец ехали дальше до тех пор, пока, проехав несколько более мили, не увидали около дюжины человек, одетых по-крестьянски, и обедавших на траве среди зеленой равнины, подостлав вместо скатерти свои плащи. Около них виднелись в недальнем расстоянии одна от другой как бы белые растянутые простыни, которые, по-видимому, что-то собою покрывали. Дон-Кихот приблизился к обедавшим и, вежливо им поклонившись, спросил их, что скрывалось под полотнами. Один из них ответил: «Сударь, под этими полотнами лежат выпуклые и лепные изображения святых, которые предназначены для кладбища, устраиваемого в нашей деревне. Мы их несем покрытыми из опасения, чтобы они не слиняли, и на наших плечах им опасения, чтобы они не сломались».

– Если бы вы позволили, – сказал Дон-Кихот, – я бы с удовольствием посмотрел их, потому что образа, несомые с такой осторожностью, конечно, должны быть хороши.

– Еще как хороши, – возразил собеседник, – достаточно сказать их цену: здесь нет ни одного, который стоил бы менее пятидесяти дукатов. А чтобы ваша милость видели, что я говорю правду, подождите мгновение, и вы увидите это собственными глазами». Встав со стола, человек этот открыл первое изображение, которое оказалось изображением св. Георгия, верхом на своей лошади, попирающего ногами дракона и вонзающего в него копье с гордым видом, какой ему обыкновенно придают. Все изображение было, как говорится, словно точеное.

– Этот всадник, – сказал Дон-Кихот, увидав его, – был один из лучших странствующих рыцарей божественного воинства; он назывался св. Георгием и был, кроме того, великим защитником девушек. Посмотрим другого.

Крестьянин открыл его, и глазам присутствующих предстало изображение св. Мартина, также на лошади, разделяющего свой плащ с нищим. Едва лишь увидав его, Дон-Кихот воскликнул: – Этот всадник, был тоже одним из христианских авантюристов, и я думаю, более щедрым, нежели храбрым, как ты можешь видеть, Санчо, потому что он делит свой плащ с бедным и отдает ему половину, и кто было, должно быть, еще зимою, потому что иначе он отдал бы ему весь плащ, до такой степени был он благотворителен.

– Вовсе не в этом дело, – отвечал Санчо, – а дело в поговорке, которая говорит: «На Бога надейся, а сам не плошай». Дон-Кихот рассмеялся и попросил открыть другое полотно, под которым оказался патрон испанцев на лошади, с окровавленным мечом, убивающий мавров и попирающий ногами их головы. Увидав его, Дон-Кихот воскликнул: «О, это рыцарь и притом из Христоваго воинства. Его зовут св. Иаковом Матаморосом,[282] это один из наиболее храбрых святых и рыцарей, какие когда-либо бывали на свете и какие в настоящее время находятся на небе». Затем поднято было еще одно полотно, под которым находился апостол Павел, изображенный падающим с лошади и со всеми обстоятельствами, с какими соединяют обыкновенно изображение его обращения ко Христу. Увидав его настолько хорошо переданным, что можно было сказать, что Иисус с ним говорить, а Павел отвечает, Дон-Кихот сказал: – Этот был величайшим врагом церкви нашего Господа Бога в свое время и величайшим защитником ее после, какого она когда-либо видела, странствующим рыцарем во всю свою жизнь, покойным святым только после смерти, неустанным тружеником в винограднике нашего Бога, врачом народов, школой которому служили небеса, а учителем и наставником был сам Иисус Христос.

Так как никаких больше образов не было, то Дон-Кихот велел закрыть показанные и сказал тем, кто их нес: – Я считаю добрым предзнаменованием, братцы, что видел вами показанное, потому что эти святые рыцари имели ту же профессию, что и я, то есть действовали оружием, с той только разницей впрочем, что они были святые, воевали божественным способом, тогда как я грешник и воюю, как человек. Они завоевали небо силой своей руки, потому что небо сдается силе,[283] а я до сих пор не знаю, что я завоевал силою страдания. Но если бы моя Дульцинея Тобозская могла избавиться от своих страданий, может быть с улучшением моей судьбы и возвращением всей силы моего ума я пошел бы по лучшему пути, нежели тот, по которому я пошел.

– Да услышит тебя Бог я да оглохнет грех! – сказал тихо Санчо.

Эти люди были одинаково удивлены и речами Дон-Кихота него видом, хотя они не поняли и половины того, что он говорил. Они кончили обед, подняли образа на плечи и, простившись с Дон-Кихотом, отправились в дальнейший путь.

Что касается Санчо, то он как будто никогда не знал своего господина – так был он поражен его знаниями, и подумал, что нет на свете истории, которую он не знал бы, как свои пять пальцев и не запечатлел бы в своей памяти.

– По истине, сеньор наш господин, если то, что с нами сегодня было, может быть названо приключением, то это было самое приятное, самое сладостное изо всех, какие случались с нами во все время нашего паломничества. Мы вышли из него без шума и без единого удара палкой; мы же взяли шпаги в руку, не ударяли землю нашими телами, не испытали мук голода; слава Богу, что он дал мне собственными глазами увидать такую вещь.

– Ты прав, Санчо, – сказал Дон-Кихот, – но обрати внимание на то, что час к часу не приходится и что не всегда бывает одинаковая удача. Что касается тех случаев, которые в просторечии называются предзнаменованиями и которые не основываются ни на каком естественном основании, то благоразумные люди судят о них и считают их счастливыми встречами. Когда один из суеверных людей встает рано утром, выходит из дому и встречает монаха из ордена блаженного святого Франциска, он отворачивается к нему спиною, как будто бы наткнулся на грифа, и возвращается обратно домой. Другой просыплет соль на стол, и становятся оттого не в духе, как будто бы природа обязана предуведомлять о будущих несчастиях помощью таких малых средств. Благоразумный человек и христианин не должен по таким пустякам судить о том, что небо намерено совершить. Сципион приезжает в Африку, спотыкается сходя на землю, и видит, что солдаты приняли это за дурное предзнаменование. А он, обнимая землю, говорит: «Ты не уйдешь от меня больше, Африка, потому это я тебя держу в своих руках». Так вот, Санчо, встреча с этими святыми иконами была для меня счастливым событием.

– Я думаю, – отвечал Санчо, – но я бы хотел, чтобы ваша милость, сказали мне одну вещь: отчего испанцы, когда идут в битву, говорят, призывая св. Иакова Матамореса: «Святой Иаков, и запрись Испания».[284] Разве Испания отворена и хорошо бы было запереть ее? или что это за церемония такая?

– Как ты прост, Санчо! – отвечал Дон-Кихот. – Ты должен знать, что этот великий рыцарь Гиацинтового креста дан Богом в патроны Испании исключительно для кровавых столкновений, которые бывали у испанцев с маврами. Поэтому они и призывают его как своего защитника во всем битвах, которые, они дают, и много раз он являлся воплощенный и атаковал сламывал и уничтожал саррацин. Эту истину я могу подтвердить множеством примеров из испанской истории, самых достоверных.

Переменив разговор, Санчо сказал своему господину: – Я поражен, господин, наглостью этой Альтисидоры, герцогининой камеристки. Она должно быть порядочно ранена этим плутом, который называется Амуром. Говорят, это слепой охотник, который, хотя и близорук, или, вернее, безглаз, но если избирает себе какую цель, то попадает в нее, как бы мала она не была и пронзает ее то и дело своими стрелами. Я слышал, что о целомудрие и скромность девушек стрелы притупляются и сламываются, но, по-видимому, об эту Альтисидору они еще обостряются, вместо того чтобы притупляться.

– Заметь, Санчо, – отвечал Дон-Кихот, – что Амур в своих замыслах не проявляет ни уважения, ни тени рассудка. Он схож со смертью, которая также поражает одинаково и высокие башни королевских дворцов и скромныя хижины пастухов, а когда она совершенно овладевает душой, она, прежде всего, отнимает у нее страх и стыд. Потому-то Альтисидора и высказала нескромно свои желания, которые в моей душе отозвались больше смущением, нежели жалостью.