Драконий коготь

Он рискнул — и не просчитался. Кончик вертела дернулся только на дюйм — и тут же замер.

— Один к одному — вылитый мэтр магии, — проговорила она сквозь зубы. — Бесстыжий и наглый. Хоть и в драных портках и вонючей накидке. Сразу видно, кто таков. Его просят: не лезь. А он лезет. Просят: следи за словами, а он не следит. Истинный чародей, ни убавить, ни прибавить.

— А ты, похоже, не любишь чародеев, княжна, — слегка усмехнулся он.

— Вычитали это в моих мыслях, господин Дебрен?

— Я не читаю мыслей. Эти трудно и непорядочно. А в данном случае совершенно излишне, княжна, — добавил он.

— Поосторожней, — буркнула она. — Я видывала магов на войне. И нормальных, которые всякие разные полезные боевые заклинания выкрикивали, и магунов, сканировавших магию неприятеля и предупреждавших, чего можно ожидать, и задиравших носы, советуя командирам. Все они погибали точно также, как простые смертные. Только иногда сильно удивлялись, что меч пробил их чарозащиту. Принцип «Бог троицу любит» не отменен пока что. Как мужичок ты лимит не исчерпал, но как мэтр магии… уже да. Попробуй объяснить это или быстренько выколдуй себе оружие.

— Слишком я стар привычки менять. — Он не спеша скинул кожаную накидку, бросил в угол, подставил обнаженную спину теплу огня. — У меня зуб на зуб не попадает.

— Я жду, уважаемый.

— Я тоже жду, крошка. Когда же ты назовешь себя. Или хотя бы намекнешь на свою профессию, положение… Не знаю, как к тебе обращаться. Так что на всякий случай беру повыше.

— Для начала перестань ехидничать, — буркнула она. — Встречались мне такие, которые посмеивались над моим ростом. И у них тоже зуб на зуб не попадал. Из-за отсутствия таковых.

— Не шути. Вопреки распространенному мнению не каждый из нас — наглый хам. Поэтому у меня к тебе просьба, прекрасная дама. Окажи мне услугу и присядь на табурет, вместо того чтобы думать, как бы поудачнее запустить им в меня. Потому что, понимаешь ли, вежливость требует, чтобы я стоял, если дама стоит. А я ног под собой не чую.

Она нерешительно придвинула табурет ногой.

— Я не прекрасная дама. И не сестрица. Чтобы упредить. Не лягушка, не уточка, не сердечко, сладкая дырочка, хозяюшка, красотка… — Она осеклась, видя хорошо отработанную искусственную серьезность на лице Дебрена. Уселась с размаху так, что табурет ойкнул. — Я Ленда Брангго, с двойным «г». Но не называй меня так.

— Не буду. Благодарю, Ленда.

Они некоторое время посидели молча. Рядышком. Между их босыми ногами поместилась бы еще одна, но не больше. Далековато для хорошего пинка, но для укола — в самый раз.

— Придвинься ближе к огню, — тихо сказал он. — Я же вижу, как тебе холодно.

— И что ты еще видишь, уважаемый? — не пошевелилась она.

— Не называй меня так. Вполне достаточно будет: Дебрен. Я же вижу, что ты примчалась прямо из бадьи. Даже не обтерлась как следует, и тебе холодно. В основном потому, что… — Он осекся.

— Не стесняйся, Дебрен. Мне ужасно интересно знать, сколько истины в том, что говорят о магунах. Что они такие… проницательные.

— У тебя температура, — осторожно улыбнулся он. — Ничего страшного, просто… Ну, ты ведь женщина. Знаешь, о чем я.

— Представь себе, знаю. — Она, кажется, не обиделась. — Я ненавижу это и всегда злюсь, когда это случается. Легко заметить. Я готова лопнуть от злости, как подумаю, что папочка не захотел как следует постараться и не родил сына. Вам-то хорошо. — Она уперлась вертелом в табурет, закинула ногу на ногу, слегка наклонилась, потянулась рукой к ступне. — Холерная Дюннэ, кругом занозы… Не бойся, Дебрен, это уже к концу идет. Еще одна ночь, а потом месяц покоя. Злость у меня на исходе, ничего плохого я тебе не сделаю… Разумеется, если ты пришел сюда с добрыми намерениями.

— С добрыми. Я не медик, но немного в этом разбираюсь. Если позволишь…

— Обойдется. Ногти у меня длинные, да и глаза неплохие. Вытащу сама…

— Я не о занозах, — сказал он, хотя таращился-то именно на сильно приоткрытую ногу девушки. — У тебя что-то болит, Ленда. Какая-то плохо заживающая рана… Немного гноится, видимо… Водка с травами хороша на плохо заживающие раны, но…

Она застыла, наклонив голову, угрюмо поглядывая из-под смолисто-черной челки. Потом спросила глухим голосом:

— Кто ты такой? Кто тебя прислал?

— Я уже сказал, я магун, никто меня не присылал. Я вообще не шел в Виеку. Мы должны были ночью под стенами проплыть.

— На юг, на Желтые Поля? — Она недобро прищурилась. — И далеко? Не до самого же устья Пренда?

— Именно до устья, а потом — за море. Я получил работу на галере. Не языческой, не смотри так. Генза все еще держит у Мрачного моря несколько колоний. В истоках реки у меня захромал конь, вот я и пересел к сплавщикам леса. Это быстрее и дешевле, хоть ретман [4] не скрывал, что не совсем легально. Кажется, у вас здесь введено эмбарго на сплав леса.

— Я от политики сторонюсь. — Она говорила медленно, внимательно глядя на него. — Бордели должны быть вне политики, не считаешь? Но с другой стороны… За контрабандистов ратуша платит. Почему бы мне не донести на тебя?

— Потому что ты добрая девушка. Да и я тоже вне политики. А на плоту плыл, чтобы получить работу и на хлеб заработать, потому что как тебе, так и мне наша работа не особенно по душе и хлеб сладким не покажется. И наконец: я магун. Это означает, что моя дружба оправдывает себя гораздо лучше, чем неприязнь.

— До первых петухов еще есть немного времени, — глянула она на висящую над прилавком клепсидру. — Ратуша заперта, спешить некуда. Продолжай, Дебрен.

— История короткая и прозаичная: плотогоны взяли плату за проезд, а потом решили, что этого мало. Поэтому ночью напали на меня спящего, веревку с камнем на шею накинули и в воду спихнули. Имущество мое поплыло на юг по реке, а я догоняю его пешком. Третий день.

— И много было? Ты богатый господинчик?

— Одежда, волшебная палочка, несколько грошей серебром. Ну и книги. В основном речь о них.

— Догадываюсь, ты не мчишься так яро за «Королевной и семью бесстыжими краснолюдами» Флинтуса или чем-то подобным. — Она снова принялась вытаскивать занозы из ноги. — Каков хозяин, таковы и книги. Твои наверняка о чарах. А значит, немало стоят.

— Похоже, ты разбираешься в литературе. Только той профессиональной, которую мама Дюннэ в порядке профусовершенствования вам читает, или так, в общем?


— В общем. А что касается твоего напрямую не высказанного вопроса: нет, я не тружусь здесь в классической для длинноногих девок роли. Длинноваты, понимаешь, у меня ноги-то, только клиентов отпугивать. Официально я — привратница. В этом я разбираюсь, как ты, вероятно, заметил. — Дебрен перестал растирать послюнявленным пальцем шишку, а может, букву «о» на лбу и неискренне улыбнулся. — Видишь ли, здесь есть отсталые горожане, девушек не уважают. Любят начать трах-тарараханье с нескольких тычков и тем и кончить, а это товар портит и цену сбивает.

— Просвещенный Восток нашел нужный рецепт, — заметил Дебрен. — Хороший вышибала с толстой палкой творит чудеса.

— И здесь так было, пока Церковь не вмешалась. Когда появился новый епископ, года три тому, так сразу же заявил, что надобно божий порядок блюсти и с моральным разложением он в два счета покончит. Ну и запретил парней в борделях держать, поскольку-де мужская проституция — сатанинский вымысел, и бороться с ним надо крепче, чем с язычеством. Я думаю, он пересолил, потому что ежели парням нравится в мужской компании водку хлестать, драться и мечами размахивать там, куда баб не допускают, так они, наверно, и в постели неплохо друг с дружкой управляются. Но судиться с преосвященным я не стану, потому что нам, женщинам, от этого только польза одна. Во-первых, некоторые из-за отсутствия мужской клубнички к женам вернулись, а во-вторых, много рабочих мест освободилось. Ну а поскольку власть, как всякая власть, дурна и слепа, постольку вообще-то пригожие парнишечки продолжают втихаря задницу подставлять. Зато всех конюхов, прислугу, вышибал и барменов на улицу выгнали. Девки все в синяках ходили, клиенты взбесились. Так я и получила работу. В самое время, потому как военная рана еще не затянулась, а денежки испарились. Была сила, опыт, ну и юбку носила, вот мама Дюннэ меня и приветила. Платят мало, но я не жалуюсь. Зато у них в подвале мойня есть.

— Понимаю. — Он не без сожаления оторвал глаза от ее колена, поднял выше, поглядел на первого в его жизни человека, который при выборе места работы руководствовался наличием мойни. Или хотя бы так необычно шутил. — А шрамы — после стрелы? — Она зло прищурилась и натянула рубашку пониже. — Прости, не мое дело.

— Верно. Мои шрамы, раны и бабские кровотечения тебя никак не касаются. Ты — магун, твоя неприязнь не окупается, так что оцени мой жест, отправляйся в конюшню и проспись как следует. До утра. Один и на сене, зато с удовольствием. И без забот. Я решила не отправлять тебя в ратушу. От конюшни иди прямо и налево, найдешь и без магии. По запаху. Спокойной ночи, Дебрен.

— Спокойной ночи, княжна.

— И еще вот что. Во-первых, не колдуй, пока ты здесь. Даже если это будут совершенно невинные чары. А во-вторых, как только тебя утром петухи разбудят, отряхни солому и отправляйся своей дорогой. Не желаю тебе зла, но мы здесь последнее время не любим чароходцев. Подкину тебе кусок хлеба, может, какую-нибудь обувку. Клиенты немало оставляют, ты удивишься. Но не заходи сказать «до свидания». Мы видимся в последний раз. Не обижайся. И не выходи из конюшни до восхода солнца. Пообещай.

— Не выйду.



Лошадей в конюшне не было, зато сена — хоть отбавляй. Конюшня соседствовала с жилым помещением. Дебрен взобрался по лестнице на перекрытие, на ощупь, без колдовства, отыскал участок стены потеплее и принялся устраивать себе уютное гнездышко. Похоже, не первый: вначале нащупал ногой бутылку, правда, пустую, но еще явно отдающую травяным ликером, сладкой дрянью, по непонятным причинам пользующейся у городских девушек славой напитка истинно светской публики, а потом, уже повесив на стропило насквозь промокшие штаны, еще и дырявую подседельную попону. Попона была старая, почти ничего не стоила, но перед тем, как принести сюда, ее кто-то выстирал. Сейчас от нее несло мышами, женским потом и по меньшей мере тремя мужиками. Дебрен завернулся в нее, зарылся в сено и мгновенно уснул.

Он не мог сказать, что его разбудило. Крыша конюшни, мало того что ее все время обстукивали пальцы дождя, была покрыта глиняной черепицей, надо было здорово наколдовать, чтобы установить, где висит луна и сколько времени прошло с тех пор, как он видел слабый отсвет над углом частокола. Во всяком случае, было совершенно темно. Спал он недолго. Слишком недолго, чтобы слабое посапывание могло его разбудить.

Он лежал не шевелясь. Вслушивался. Больше в ауру этого места, немые шепотки, кружащие в темноте, чем в поскрипыванье досок и приглушенные постанывания где-то внизу. Появилось что-то, чего до того не было.

— Ооооох… миленький… ооох, так… так… — Голос был скорее женский, нежели девичий. — Ты меня распаляешь. Я вся горю.

Дебрен уже знал. Почти. Чтобы удостовериться окончательно, ему пришлось бы пошуметь, а делать этого он не хотел. Он чувствовал присутствие кого-то третьего. Странного, очень нетипичного.

К тому же он обещал Ленде не колдовать.

— О, Махрусе… как ты это… оооох. Чем? Мать моя… словно кто-то кипятком…

Доска скрипела теперь вроде бы помедленнее. Как бы… боязливо. Нет, глупости. Дебрен твердил себе, что должен сосредоточиться и уснуть или же взяться за дело, как пристало профессионалу. Но он был слишком утомлен, и у него болела голова. Немного от чар, немного от удара дверью.

— Да я ничего, разве что селедку на ужине чесноком закусил.

«Доска как доска, но он напуган, — понял магун, — и очень молод».

— Госпожа Дюннэ… это, наверное… Мне тоже жарко сделалось. Что такое?..

— Ооооох, ах ты, мой сладенький. Я добавлю тебе еще пять… нет, четыре… Только не прекращай…

Некоторое время стояла тишина, если не считать скрипа досок.

— Как ты сказал? Сельдь и чеснок… Ооооох!

Дебрен махнул рукой на принципы, помог себе заклинанием и уснул.



Лицо было круглое, налитое. Раздувшееся, как красная вспотевшая луна, и, как луна, покрытое оспинами. Прикрытое сверху копной наэлектризованных волос, словно диск серебряной планеты, над которой проносится горсть комет. Он видел широко раскрытые, черные горящие глаза и непроизвольно разверстый рот. Покрытые слюной губы голодного и скорчившегося от голода человека. Слюны было много, она переливалась через широкие губы покрытой язвинами физиономии, текла сквозь редкие волоски, пробивающиеся на странном подбородке. Она капала… на его голову. Украшенную шишкой, а может, буквой «о».

Дьявольщина, крыша протекала. Точно над ним, хотя дождь прекратился, а перед тем, как зарыться в сено, Дебрен удостоверился, что именно эти-то черепицы целы и уложены как следует.

Он приподнялся, чтобы передвинуть попону. И услышал крик.

Женщина. Где-то за стеной… Кажется. А может, кошка? Ветер?

Он слушал. Лай собаки — далеко, может, даже в пригороде. Пение веселой подвыпившей компании — гораздо ближе, он улавливал даже всплески луж, в которые падали выпивохи, и хохот остальных. Пищалка стражника на валах. Шорох мышей.

Крик не повторился. Дебрен хотел взять штаны и вздрогнул от ледяной влаги. Можно было пойти и без штанов, в конце концов, это же бордель, а вокруг дома палисадник в полтора мужика высотой… Но Ленда…

После недолгого колебания он улегся. Нет, ему не хотелось встретиться с переросшей девицей, во всяком случае, не голым, прикрытым лишь собственными, стыдливо скрещенными руками. Крикнула не она. Интересное дело: может, кошки, может, ветер… Но не она — в этом он был уверен. К ней бы…

Довольно. Это не Ленда Брангго с двойным «г». А за беготню по Виеке с голым… ну, известно чем… здесь берут штраф в размере гривны с гаком. Что за чушь! Не иначе, по поговорке: грубль с четвертью.

Прежде чем вновь погрузиться в сон, он вспомнил об обещании. Любопытно.





* * *