Другая Блу

На следующий же день я отдала ему чек на шесть сотен долларов, сказав, что все знаю, денег на дополнительные расходы у меня нет, а подарки я принимать не могу. Так что я загрузила инструменты в пикап, отказалась от аренды мастерской и собрала свои немногочисленные пожитки. Наверное, это был самый простой переезд в истории. Шерил слегка опешила, но волноваться не стала. Разве что немного беспокоилась, что не сможет сама платить по счетам, но когда я съезжала, уже искала потенциальных жильцов. Интересно, увидимся ли мы еще. Свой новый адрес я ей записала, сказав, что если буду нужна, мой номер у нее есть. Она кивнула, ответив: «У тебя тоже». И все.

Недалеко от дома был мусорный контейнер, где-то там стоял и мой пикап. Я посмотрела на мешки, куда сложила одежду, потом снова на контейнер. Скоро мои вещи станут мне малы, и все они воняли, как квартира Шерил. Не хотелось везти их в новый дом. Вот если бы размахнуться и зашвырнуть их туда, поверх остального мусора. Тиффа звонила несколько дней назад, сказать, что еще три мои работы купили. За все вместе мне полагалась тысяча долларов, так что, если буду экономной, смогу позволить себе новую одежду. Тиффа пообещала привезти чек домой к Уилсону, когда я обустроюсь. Похоже, она была в курсе всех мелочей относительно моего переезда, что стало для меня неожиданностью. Однако было приятно, что он упоминал меня в своих разговорах с сестрой.

Выкопав из сумок ботинки и туфли, а также пару других вещей, которые мне хотелось оставить, я сложила их на пассажирском сиденье. В конце концов, нельзя же было купить заново весь гардероб. А потом с большим наслаждением я выкинула все вещи до единой.



Самым приятным в моей квартире была вентиляционная решетка в потолке. Если встать прямо под ней, было слышно, как Уилсон играл на виолончели. Не знаю, почему звук шел именно так, но как только я это заметила, сразу поставила кресло прямо под решеткой, в центре маленькой гостиной, и каждый вечер сидела там в темноте, покачиваясь и прислушиваясь, а его музыка тихо струилась сквозь металлические пластины, укутывая меня в безмятежность. Он бы посмеялся, увидев, как я сижу, запрокинув голову, улыбаясь, слушая, как струны под его пальцами поют без слов. Одну конкретную мелодию он играл каждый вечер, и я ждала ее, довольно вздыхая при знакомых звуках. Названия я не знала. Никогда раньше не слышала эту мелодию, но каждый раз, когда он ее играл, я чувствовала, что наконец попала домой.

Недели после моего переезда были самыми счастливыми за всю мою жизнь. В секонд-хендах и на гаражных распродажах нашлось все необходимое для нового дома, а также гардероба, который изменился до неузнаваемости. Больше никаких обтягивающих джинсов и глубоких вырезов, коротких топов и шортиков. Как оказалось, мне очень нравятся цветные вещи, и чем цветастее, тем лучше. А в платьях в Неваде было даже прохладнее, чем в шортах, так что теперь на вешалках были сплошные сарафаны радостных цветов, из прохладных материалов, и туда как раз влезал мой увеличившийся животик.

Дом стал надежной гаванью, моим маленьким раем, и мне хотелось себя ущипнуть каждый раз, когда я переступала порог новой квартиры. Даже страх перед будущим не мог испортить мне наслаждение. Если на гаражной распродаже мне что-то очень нравилось и я могла себе это позволить, то покупала сразу. Так в квартире появилась ярко-желтая ваза с отколотым краешком, покрывало сочного яблочного цвета и декоративные красные и желтые подушки, отданные миссис Дарвин. Разноцветные тарелки из разных сервизов разместились в кухонных шкафчиках, а коврики с мягким ворсом – на полу.

Стол и стулья, извлеченные из подвала, я отшлифовала и покрасила в бордовый цвет. Три стеклянные банки с деревянными крышками заняли свое место на столе: одна с мармеладными мишками с корицей, вторая – с драже «скиттлз», а третья – с шоколадными конфетами «поцелуйчиками». Целые банки со сладостями только для меня одной! На другой гаражной распродаже нашла часы с синей птичкой, которая вместо кукушки чирикала в начале каждого часа, и двух бронзовых Юлиев Цезарей за пять долларов, чтобы держать книги на полке. Они рассмешили меня и напомнили Уилсона, так что мимо пройти я не смогла. Книжную полку я сделала сама – умение работать по дереву пригождалось и в бытовых вопросах. Покрасила ее в яблочно-зеленый цвет, чтобы подходила к покрывалу, и расставила там все свои книги и книги Джимми. Два Цезаря охраняли их, выстроив в ряд, как послушных солдат. Моя деревянная змейка и скульптура, которую мы с Джимми вырезали вместе, стояли сверху, вместе с подарком на новоселье от Уилсона, который снова смог поразить меня.

Тем первым вечером я вернулась домой, весь день проходив по магазинам, и обнаружила у двери небольшой сверток. Сверху лежал конверт, на нем печатными буквами было написано: «БЛУ». Я открыла дверь и бросила сумки в прихожей, не в силах сдержать любопытства.

Первым развернула сверток, не могла удержаться. Записка могла подождать. Внутри лежал маленький фарфоровый дрозд с ярко-синими глазками. Очень изящный, вылеплен с большим вниманием к деталям, с перышками чернее сажи. Он с легкостью помещался в ладони, от лапок до макушки в нем было где-то десять сантиметров. Аккуратно поставив его на столик, я разорвала адресованный мне конверт.

«Блу, ты так и не закончила свою историю. Маленькой черной птичке нужно безопасное место. Надеюсь, она его нашла. Поздравляю с новым гнездышком,

Уилсон».

Моя история, которую я пыталась написать и так и не смогла, тоже была в конверте. Еще раз перечитав ее, я заметила, что оставила свою черную птичку падать вниз, к земле, ее слабые крылышки уже не могли держать ее в воздухе.

«Жила-была одна птичка, маленький черный дрозд. Его вытолкнули из гнезда, никому не нужного птенца. Лишнего. Птичку увидел Ястреб, подхватил и унес с собой. Он приютил ее в своем гнезде, научил летать. Но однажды Ястреб не вернулся домой, и маленькая птичка снова осталась одна, никому не нужная. Она хотела улететь. Но когда она подобралась к краю гнезда и посмотрела на небо, то поняла, какие маленькие у нее крылышки, какие слабенькие. А небо было таким огромным. И лететь было так далеко. Она почувствовала себя в ловушке. Птичка могла улететь, но куда? Она боялась… потому что знала, что она – не ястреб.

И не прекрасная птица-лебедь. Не орел, перед которым все трепещут. А маленький черный дрозд. Она свернулась в гнезде, пряча голову в крылышках, моля о спасении. Но никто не пришел. Птичка знала, что пусть она еще слаба, еще недостаточно подросла, но выбора у нее не было. Ей нужно было попытаться. Улететь и не оглядываться назад. Она глубоко вздохнула, расправила крылышки и оттолкнулась от гнезда, прямо в бескрайнее голубое небо. Минуту она продержалась в воздухе, даже смогла немного подняться вверх, но потом бросила взгляд на землю. Она запаниковала, и поверхность резко поднялась ей навстречу. Кувыркаясь, птичка начала падать».

Порывшись в сумке, я вытащила ручку и, усевшись за стол, добавила еще несколько строк:

«В последнюю секунду птичка подняла головку, ища взглядом горизонт. Выровнявшись и распрямив крылышки, она полетела, и ветер, подхватив, унес ее ввысь».

Звучало глупо и убого. Но я почувствовала себя лучше, написав эти строчки. Не совсем конец, но, возможно, начало. Сложив письмо Уилсона вместе со своим рассказом, я засунула их в книгу Данте, «Божественная комедия», которую уж точно не прочитаю, но она всегда мне будет напоминать о гарпиях и истории, о горе и о том, что нужно держаться до последнего.

Следующие недели я провела в счастливом безвременье. Ребенок должен был родиться еще нескоро, так что можно было пока не думать о грядущем материнстве, даже несмотря на регулярные визиты к врачам, и не принимать никаких решений, кроме того первого. Не прерывать беременность. У меня будет ребенок. Я должна была взять на себя эту ответственность. Что я и сделала. У меня есть работа в кафе, мои скульптуры покупают, и я сама себе хозяйка. Действительно счастье. Ну а дальше… будет дальше.



Когда Тиффа продала еще четыре скульптуры, я перестала относить их в кафе просто потому, что уже не успевала сделать так много, а в галерее они продавались гораздо дороже. Я все объяснила Беверли и извинилась.

– Блу, это же чудесно! – твердо заявила она, взяв меня за руку. – Тебе не за что просить прощения. Не извиняйся за свой успех! Ты с ума сошла? Стоило бы отвесить тебе подзатыльник! – Она стиснула меня в объятиях, уводя в свой кабинет, и закрыла за нами дверь.

– На днях я разбирала шкафы с папками и нашла старую пленку, отнесла в проявку. Тут кое-что для тебя.

Она вытащила из пластикового пакета «Уолмарт» рамочку размером двадцать на двадцать пять сантиметров и протянула мне.

– Думаю, тебе понравится.

На фотографии мы с Джимми щурились от солнца, стоя у кафе Беверли, Айкас сидел рядом. Потеряв дар речи, я смотрела на эту фотографию и не могла насмотреться.

– Тогда я только купила новый фотоаппарат и в тот день снимала своих постоянных клиентов. Там есть и Дуби с Уэйном, пьют тот же самый утренний кофе, что и последние тридцать лет. Барб и Шелли тогда работали у меня официантками, они тоже есть. Болтают с Джоуи на кухне, в этих своих фартучках. Барб с тех пор располнела. Да и я тоже, раз уж на то пошло. – Она печально погладила себя по животу. – Даже забыла, какой она была ладненькой и маленькой. Ей я фотографии не показала. Подумала, вдруг расстроится. Не знаю, почему тогда эту пленку не проявили, но ты же меня знаешь, всегда все бегом, бегом.

Беверли постучала по стеклу рамки, указывая на серьезного Джимми.

– Он приехал в тот день, вынырнул из ниоткуда, как всегда. Думаю, мне повезло. Велела ему красиво встать для фотографии. Ты была такой милашкой, улыбалась и прыгала от восторга, что тебя сфотографируют. Я еще подумала тогда, что ж Джимми за чудак такой. Совсем не обрадовался, хотя ничего и не сказал. Только заставил пообещать, что не повешу вашу фотографию в кафе. Ну, он хотя бы тебя обнял. Сразу видно, что вы – семья, похожи как две капли воды вы с папой, да?

Ее слова были как удар под дых, еще и так искренне сказаны.

– Ты так считаешь? – прошептала я, стараясь совладать с эмоциями, сдавившими горло. – Думаешь, мы были настоящей семьей?

– Даже не сомневайся, золотце, – заявила Бев, кивая.

Мне удалось выдавить из себя улыбку, и я прижала фотографию к груди. Беверли я так и не сказала, что Джимми не был моим отцом. На самом деле Уилсон был единственным человеком (кроме Шерил), кто про это знал. Осознание поразило меня. С Уилсоном я делилась тем, что не говорила ни одной душе.

Бев кашлянула и поправила блузку. Было видно, что она хочет сказать что-то еще, и я замерла. Конечно, она наверняка заметила изменения в моей фигуре.

– Ты меняешься, Блу, – она слово в слово повторила мои мысли, и я крепче прижала фотографию к груди, пытаясь создать невидимый щит и закрыться от неприятной темы.

– Ты стала как будто мягче, и тебе это идет. И я сейчас не про набранный вес. – Она бросила на меня выразительный взгляд, сделав паузу для вящего эффекта, дав понять, что она все знает. – Я о том, как ты говоришь, как выглядишь, каких мужчин выбираешь. Как тот Шон Коннери, с которым ты подружилась. Надеюсь, ты сможешь его удержать. И очень надеюсь, что он знает о ребенке, потому что, как я понимаю, он не от него.

– Нет. Мы не… Точнее, мы не в таких отношениях, – запинаясь, ответила я. – Но да, он знает. Он хороший друг.


Но Бев оказалась права, хотя я не была готова все признать вслух. Со мной что-то происходило, и все это было из-за Дарси Уилсона.

– Тогда хорошо. – Бев кивнула самой себе и поправила бумаги на столе. – Я тоже твой друг, Блу. Знаешь, со мной же тоже такое было. Мне даже было меньше, чем тебе. И я справилась. Ты тоже справишься.

– Спасибо, Бев. За фотографию и… вообще за все. – Я повернулась, чтобы уйти, но она остановила меня.

– Ты оставишь ребенка?

– А ты своего оставила? – спросила я, пытаясь избежать ответа.

– Да… оставила. Вышла замуж за отца ребенка, родила сына и развелась год спустя. Вырастила своего мальчика сама, и мне было непросто. Врать не буду.

– А ты не жалела?

– Что родила сыночка? Нет. А вот что забеременела, что вышла замуж… Конечно. Но сожалений не избежать. Не верь, если будут говорить по-другому. Сожаление – вечное послевкусие жизни. Не важно, что ты выберешь, ты все равно будешь думать: «А что, если бы все случилось по-другому?» Мой выбор не обязательно был ошибкой. Я просто выбрала, и все. И жила с этим выбором, послевкусием, как ни назови. Мне приятно думать, что у моего мальчика было все, что я могла ему дать, даже если я не была идеальной матерью. – Бев пожала плечами и открыто встретила мой взгляд.

– Зная тебя, уверена, что так оно и есть, – искренне ответила я.

– Надеюсь, что так.





Глава шестнадцатая

Звездно-полосатый флаг




– Четвертое июля – это же американский праздник. – Я скорчила Уилсону рожицу. – С какой это радости англичане празднуют День независимости США?

– А как ты думаешь, кто больше счастлив, когда ребенок съезжает: он сам или родители? Англия была на седьмом небе, когда вы уехали за океан, уж поверь. И мы закатили такую вечеринку, когда Америка провозгласила независимость! Наконец-то! Скатертью дорожка, смотрите, как бы дверью не наподдало, – проворчал Уилсон.

– Так я и поверила. А как же Война за независимость, а, товарищ профессор?

– Ладно, ладно. На самом деле ко мне приехала мама вместе с Элис, Питером и тремя моими племянниками. Для барбекю сейчас чертовски жарко, но из квартиры Тиффы открывается чудесный вид на город, так что фейерверки как на ладони. И, самое приятное, на крыше есть бассейн.

Всю неделю столбик термометра в среднем держался на уровне сорока восьми градусов. Слово «жарко» уже стало чудовищным преуменьшением. И мысль о бассейне была такой притягательной, что сомневаться дольше было странно. А потом я представила себя в купальнике и сразу сникла.

– А почему ты зовешь меня? Где Памела? – Я была довольна тем, как невинно прозвучал вопрос. А что, мы же просто беседуем.

– Ты сама мне сообщила, что у тебя закончилось дерево, тебе скучно, жарко и тебя все раздражает, потому и позвал.

Что ж, это правда. Уилсон спустился в подвал с корзиной для белья и обнаружил там меня, едва не растекшуюся горячей лужицей по бетону, тоскливо рассматривающую пустой рабочий стол. В последнее время я забросила поездки за материалом. Жара вместе с беременностью превратили меня в полную размазню. И вот она, расплата. Целый выходной, а вырезать нечего.

– А Памела в Европе, – добавил Уилсон, раскладывая стопку одежды в сушилке.

Ну конечно. Такие, как Памела, болтались по всей Европе вместе со своими приятелями из золотой молодежи. Но раз Памела уехала…

– Хорошо, – согласилась я. – Пусть будет барбекю!



Уилсон с мамой оказались совсем не похожи. Она – стройная блондинка, сразу видно – аристократка. Она отлично бы смотрелась в одной из этих широкополых шляп на матче по поло, делая замечания о подготовке того или иного игрока. Зато с Тиффой у них было много общего: такая же грациозная фигура и огромные голубые глаза, а Элис так вообще была ее копией, только не такой безмятежной. Возможно, это из-за трех рыжеволосых малышей, прыгающих вокруг нее и на ней. Элис выглядела измученной и раздраженной, а ее мама держалась с потрясающим хладнокровием. Интересно, Уилсон был похож на папу? Если бы не кудри Тиффы, можно было подумать, что у его мамы был бурный роман. Я подавила смешок. «Бурный роман» и Джоанна Уилсон были несовместимы, голову даю на отсечение. Но она обожала Уилсона, никаких сомнений. Держала его за руку, когда они говорили, ловила каждое слово, гладила по щеке.

Я держалась поодаль от семейного собрания, в основном в бассейне, играя с детьми, бросая им в воду кольца с грузиками, а они ныряли за ними, точно неутомимые щенки. Через какое-то время Тиффа присоединилась ко мне, и дети радостно облепили ее, карабкаясь друг на друга, пытаясь удержаться, а она смеялась и ныряла под воду вместе с ними. Она так охотно включилась в игру и так явно выражала свою привязанность к племянникам… Интересно, почему у нее нет своих детей? Она больше подходит на роль мамы, чем бедняжка Элис, сидевшая в шезлонге у бассейна, потягивающая коктейль и вскрикивающая, чуть только брызги долетали до нее от слишком бурной игры мальчишек. О чем она думала, заводить сразу троих детей одного за другим? А может, как и я, она просто не думала.

Муж Тиффы, Джек, родился и жил в Лас-Вегасе, они познакомились, когда он оканчивал интернатуру в Институте онкологии. Там работал и отец Тиффы – ради этой должности он переехал в Штаты. А Тиффа могла остаться в Англии, когда ее родители и Уилсон перебрались в Америку. Элис уже была замужем к тому моменту и не поехала с остальными. Но чтобы не расставаться с семьей и научиться чему-то новому, Тиффа нашла работу в картинной галерее в Верхнем Ист-Сайде Солт-Лейк-Сити. Они с Джеком обручились, а потом и поженились всего через полгода после знакомства. И шесть лет спустя они были влюблены друг в друга ничуть не меньше, это чувствовалось.

В Лас-Вегас они переехали, когда Джеку предложили постоянное место в онкологическом отделении больницы, тогда же Тиффа и стала куратором галереи в «Шеффилде».

Джек был красив: загоревший, в бледно-голубом поло и шортах цвета хаки, он ловко управлялся с барбекю, как настоящий американец.

Муж Элис, Питер, участия в готовке не принимал, но держался рядом с Джеком, смеясь над его историями. Они были совершенно разными, но оба сразу же мне понравились.

Дядя Питера оказался графом – вот это открытие, оказывается, в Англии еще существуют герцоги и графы, а иные даже побогаче самой королевы. Тиффа так сказала. Понятия не имею, чем занимаются графы, но, очевидно, раз ты превосходишь богатством королеву, то только на контроль за всей собственностью уходит куча времени, к чему у Питера, как мне сказали, талант. Может, это и привлекло Элис, хотя мне он понравился не из-за этого. Он был таким домашним, а Элис – яркой, он молчал, а она сердилась, он реагировал мягко, а она жестко. Даже улыбался он как-то застенчиво и вел себя скромно. И вот в кого пошли детки – его шевелюра тоже была ярко-рыжей. Я искренне надеялась, что они пользовались солнцезащитным кремом. У меня кожа от природа была смуглой, но даже я от души намазалась одним из самых эффективных.

Выбравшись из бассейна, я быстро прошла к своему месту, где оставила сарафан. Уилсону пришлось остановиться у магазина по дороге, где я быстро схватила самый обычный синий купальник, чтобы не привлекать внимания. Правда, у меня осталось черное бикини, пережившее генеральную чистку гардероба, но его надевать не хотелось. Беременность и бикини для меня как-то не сочетались. Кому-то это казалось нормальным. Но для меня это было просто вульгарно, как те ужасные фотографии на «Фейсбуке», где женщины в положении позируют вместе с мужьями, а те неловко целуют их живот. Шел уже пятый месяц, и талию сменил аккуратный холмик, но по сравнению с моей обычной фигурой он казался просто огромным. Интересно, будет ли он когда-нибудь снова плоским и подтянутым?

Уилсон с мамой так и сидели в шезлонгах под сине-белыми полосатыми зонтиками с самого приезда, поглощенные беседой. Меня представили как «друга, снимающего квартиру», и все. Во всяком случае, у Джоанны Уилсон вопросов не возникло, хотя она и приподняла брови, а когда думала, что я не слышу, спросила про Памелу. Очевидно, они с ее родителями дружили.

Вылезая из бассейна, я старалась держаться к ним спиной, но когда Джоанна резко замолчала на полуслове, стало понятно, что маскировка не сработала. Натянув сарафан через голову, я попыталась притвориться, что не заметила эту выразительную паузу. Она вернулась к разговору всего на полсекунды позже, будто и не останавливалась, но когда я украдкой бросила взгляд на Уилсона, он смотрел на меня с нечитаемым выражением лица. Он тоже это заметил и понял.