Другая Блу

– Нет смысла бежать от прошлого. Мы можем избавиться от него и притвориться, что ничего этого не было, мисс Экохок. Но, возможно, мы можем чему-то научиться у него? У вас интересная история, я хотел бы, чтобы вы рассказали мне больше. – Он повернулся, чтобы уйти.

– Мне кажется, это немного нечестно, – выпалила я, тут же пожалев об этом, когда заметила тридцать пар уставившихся на меня глаз.

Уилсон поднял брови, вопросительно склонив голову, и скрестил руки на груди.

– Что вы имеете в виду? – спокойно спросил он. Я думала, что он побагровеет от ярости или вышвырнет меня из класса. Так обычно и случалось на других уроках, когда я не могла удержать свои нахальные замечания при себе. Я пожала плечами и лопнула пузырь из жвачки, которую, вообще-то, не должна была жевать на уроке.

– Вы сказали нам выложить все как есть, написать все наши секретики, наши худшие воспоминания, но что-то не похоже, чтобы вы сами делились с нами чем-то личным. Может, я не хочу, чтобы вы знали мою историю.

Класс затих. Вот это да. Все даже задержали дыхание в ожидании его реакции, спрашивая себя, неужели Блу Экохок в конце концов зашла слишком далеко. Уилсон не разразился гневной тирадой, а просто смотрел на меня несколько долгих секунд, по-совиному наклонив голову. Напряжение ослабло.

– Ладно. Это справедливо, – легко согласился Уилсон. – Но я – учитель, это значит, что я учу, а вы – учитесь, так что не обязательно все должно быть справедливо, так как роли у нас разные. И времени у нас не так много, чтобы я тратил его на разговоры о самом себе.

– Как насчет двадцати вопросов? – спросил кто-то с задней парты.

– Или поиграем в «бутылочку», – крикнул другой голос.

Послышались смешки.

– Сделаем вот что. Я расскажу вам про свою жизнь вкратце, как сделали вы, а потом расскажу о своем Рубиконе. Договорились? Так мисс Экохок будет уверена, что все честно. – Он подмигнул мне, и я еле сдержалась, чтобы не показать ему язык. Учителя не должны быть такими молодыми и классными. Почему-то это по-настоящему меня раздражало. Я только презрительно изогнула бровь и отвернулась.

– Я родился в Манчестере, это в Англии. У меня есть две старшие сестры. Одна все еще живет в Англии, как и моя мама. Моя старшая сестра, Тиффа, живет в Лас-Вегасе, что, кстати, и привело меня сюда. Мне двадцать два года, я окончил то, то мы называем колледжем, когда мне было пятнадцать лет. Полагаю, это то же самое, как очень рано закончить среднюю школу.

– Ничего себе! Так вы правда умный, да? – это блестящее умозаключение сделала девушка с голосом Мэрилин Монро, которая писала блестящими ручками, используя для каждой буквы своего имени разные цвета, еще и рисуя сердечки и звездочки сверху. Я окрестила ее «Блестяшкой».

Я громко фыркнула. Уилсон бросил на меня взгляд, и я решила, что пора бы уже сдерживаться.

– Мы переехали в Штаты, когда мне было шестнадцать, так что я смог рано поступить в университет, в Англии так нельзя. Моя мама – англичанка, а отец – американец. Он был доктором, работал в Институте Хантсмана в штате Юта, там занимаются исследованиями рака. Я закончил университет в девятнадцать лет, и тогда же был мой переломный момент. Мой отец умер. Он хотел, чтобы я стал доктором, как и он: на самом деле в нашей семье мужчины целых четыре поколения выбирали эту профессию. Но когда он умер, я был не в себе и решил выбрать другой путь. Два года я провел в Африке в «Корпусе мира», преподавал английский. Так я понял, что мне по-настоящему нравится эта профессия.

– Вам стоило стать доком, – с придыханием заявила Блестяшка. – Они больше получают. И вы бы суперски смотрелись в их форме. – Она захихикала, прикрыв рот ладошкой.

– Спасибо, Крисси, – вздохнул Уилсон и недовольно покачал головой.

Так вот как ее звали. Не сильно лучше «Блестяшки».

– Это – первый год, когда я преподаю в Штатах. На этом все. – Уилсон посмотрел на часы. – Моя жизнь в двух минутах. Теперь ваша очередь. У вас есть время до конца урока.

Я посмотрела на свои строчки. Жизнь Уилсона шла ровной линией событий и достижений. Значит, он правда был умен, что ж, вполне очевидно. И он был милым. И привлекательным. И из хорошей семьи. Вообще у него все было хорошо, в отличие от моей истории. Был ли у меня момент, который определил все? Точка, когда все изменилось? Даже несколько. Но в один из таких моментов мир закружился, а когда все успокоилось, я была уже другой девочкой.

Тогда я уже три года я жила с Шерил, и за все время от Джимми не пришло ни слова. Служба поиска и спасения штата Невада в конце концов прекратила поиски, отчаявшись отыскать хоть что-то, хотя бы след. Не было никакой шумихи, никто и не знал о его исчезновении, не требовал продолжить поиски. Никто о нем ничего не слышал. Это был просто человек, который для одной маленькой девочки был целым миром.

В течение тех трех лет я изо всех сил старалась не терять надежды на его возвращение. Ни когда социальный работник сообщил мне, что мою собаку, Айкаса, пришлось усыпить. Ни когда шла неделя за неделей, а Джимми все не было. Даже когда Шерил без конца курила в квартире, и я ходила в школу, вся пропахшая сигаретным дымом, не зная ничего из программы, без друзей, неуклюжая и странная. Так меня видели одноклассники, да и я сама. Я не хотела верить, что Джимми больше нет, и только чистое упрямство делало меня сильнее, заставляло смотреть вперед и идти дальше.

Если бы не насмешки моих одноклассников, мне бы понравилось в школе. Находиться рядом с другими детьми для меня было ново, а школьные обеды казались пиром после готовки на походной печке. А еще там можно было брать книги и читать. Учителя говорили, что я смышленая, и я много училась, пытаясь догнать своих одноклассников, зная, как Джимми будет гордиться мной, когда увидит книжки, которые я прочитала, и рассказы, которые написала. Я записала все истории, которые он рассказывал, все, что было важно для него, а значит, важно и для меня. И я ждала.

Как-то я пришла домой, а у дверей меня ждал социальный работник. Она сказала, что они нашли моего отца. Они с Шерил повернулись ко мне, завидев меня на подходе. Шерил курила, выпуская огромные кольца дыма, помню, я еще удивилась такому «таланту». А потом я увидела ее выражение лица, глаз, заметила опущенные уголки губ социальной работницы. И я поняла. Альпинист перелезал через расщелину и что-то увидел глубоко внизу, будто застрявшее, и подумал, что это похоже на человеческие останки, каким-то образом защищенные от непогоды и зверей, иначе бы их давно растащили. Он позвонил в соответствующие службы, и туда отправили людей. Тело Джимми подняли наверх несколько дней спустя. Он явно упал с большой высоты. Разбился или не смог подняться наверх? В кармане его штанов нашли бумажник, так его и опознали. Вот и разгадка. И больше никакой надежды.

Когда социальный работник ушла, я отправилась к себе и легла на кровать. Оглядела комнату, чистенькую и безликую, которую никогда не считала своей. Это был дом Шерил, а я просто жила с ней. На полке все еще лежала та змея, которую я вырезала тем днем, когда Джимми исчез. Я сохранила и те работы, которые он не успел продать или закончить, они тоже лежали в углу, собирая пыль, а инструменты – под кроватью. Все, что осталось от жизни Джимми Экохока, все, что осталось от моей собственной жизни… прежней жизни. Снаружи стемнело, а я все лежала, уставившись в потолок, прямо на бежевое пятно от воды, которое смутно напоминало неуклюжего слоненка. Я назвала это пятно Долорес и даже иногда разговаривала с ним. Пока я смотрела, Долорес начала расползаться и расти как одна из тех губок, что раздуваются, если их положить в воду. Через мгновение стало понятно, что это я плачу, и не Долорес, а меня уносит куда-то далеко. Далеко-далеко…

Что-то скользнуло по моей щеке и разбилось о предплечье, и я встряхнулась, непонимающе глядя вниз на свои руки, держащие лист, который Уилсон положил передо мной. Я нагнулась и схватила сумочку, тайком вытирая лицо. Открыла пудреницу, проверяя, не появилось ли предательских дорожек на щеках. Что вообще со мной происходит?! Плакать в классе истории? Я швырнула сумочку вниз и сжала в руке карандаш, собираясь поскорее покончить с заданием.

«Жила-была одна птичка, маленький черный дрозд. Его вытолкнули из гнезда, никому не нужного птенца. Лишнего. Птичку увидел Ястреб, подхватил и унес с собой. Он приютил ее в своем гнезде, научил летать. Но однажды Ястреб не вернулся домой, и маленькая птичка снова осталась одна-одинешенька. Она хотела улететь».

Я остановилась, вспоминая. В тот день, дождавшись, пока Шерил уйдет на работу, я зашла в ванную и включила воду. Сняла одежду и нырнула туда, отказываясь думать о том, как Шерил найдет меня, увидит меня без одежды. Мое тело уже начало меняться, превращаться в девичье, и мысли о том, что кто-то увидит меня, как сейчас, было почти достаточно, чтобы передумать. Я заставила себя представить не влажные стены с отваливающейся краской и грязным линолеумом на полу. И велела себе лететь, как ястреб, которого я увидела в день исчезновения Джимми. Он прилетел к нашей стоянке и уселся на ветке низкорослой сосны прямо над моей головой. Задержав дыхание, я наблюдала за ним, а он за мной, и я не смела шевельнуться. Джимми говорил мне, что ястребы – особые посланники. Мне было интересно, что же за сообщение он принес. Теперь я знала. Он тогда прилетел сообщить, что Джимми больше нет. Мои легкие горели, требуя воздуха, требуя поднять голову из-под воды, но я не обращала внимания на боль. Я собиралась улететь, как девушка со звезд из моей любимой сказки. Улететь высоко-высоко, в заоблачный мир, и танцевать с другими звездными жителями. Может, там я снова увижу Джимми.

Вдруг я почувствовала, как кто-то вцепился мне в волосы и потащил из воды, а потом уронил на пол ванной, несколько раз стукнув по спине. Я кашляла и отплевывалась, пикируя вниз, с неба на землю.

– Какого черта, девочка?! Ты напугала меня до смерти! Что ты пыталась сделать? Ты что, заснула? Черт возьми! Я думал, ты умерла!

Парень Шерил, Донни, согнулся надо мной. И вот он уже обшаривает меня взглядом, тут же прекратив свое бормотание. Я подтянула ноги к груди, прикрываясь, отползая в укрытие между туалетом и дешевым шкафчиком под раковиной. Он смотрел на меня.

– Ты в порядке? – Он подобрался поближе.

– Уйди, Донни, – приказала я, но из-за сотрясающего меня кашля прозвучало не так убедительно.

– Я просто пытаюсь тебе помочь. – Донни не отводил взгляда от моих мокрых ног, единственной части тела, которая была ему видна. Все, что мог, он уже увидел, когда вытаскивал меня из ванны. Я сжалась, стараясь уменьшиться, насколько было возможно; волосы прилипли к коже длинными тонкими прядями и ничего не прикрывали.

– Ну что ты, девочка, – уговаривал он, – думаешь, меня волнуют твои кожа да кости? Господи! Да ты выглядишь как намокший птенец!

Он встал, взял полотенце и передал его мне, после чего с тяжелым вздохом вышел из ванной, показывая, насколько смешными он считал мои страхи. В полотенце я закуталась, но из своего уголка не вылезла. Вдруг мне стало так тяжело двигаться. Тяжело даже бояться Донни.

До меня донеслись звуки разговора. Наверное, он позвонил Шерил. Она этому вряд ли обрадуется, ему пришлось вызвать ее из казино. Мне было запрещено звонить на работу. Я прислонилась к шкафчику под раковиной и закрыла глаза. Просто немножечко посплю здесь. Подожду, пока Донни уйдет, а потом залезу назад в ванну, где было так тепло, и снова смогу попробовать улететь.


Прозвенел звонок. С благодарностью я отбросила карандаш и схватила сумку, отталкивая задание, будто это была не бумага, а раскаленные угли.

– Просто оставьте работы на столе. Я сам их соберу! – предупредил нас Уилсон, чтобы не быть снова погребенным под горой тридцати листов бумаги.

Он молча собрал оставшиеся листочки и остановился, подойдя к моей парте. Я наблюдала за ним, пока он читал единственную строку, которую я добавила. Он вопросительно взглянул на меня.

– Вы не так много написали.

– Рассказывать особо не о чем.

– Почему-то я в этом сомневаюсь. – Уилсон снова взглянул на мою работу. – То, что вы написали, звучит почти как… легенда или что-то в этом роде. Напоминает мне о вашем имени. Так задумано?

– Экохок – фамилия мужчины, который вырастил меня. Я не знаю, как меня зовут. – Я думала, что если сказать прямо, это заставит его отступить, почувствовать себя некомфортно. Ну же, ответь что-нибудь или дай мне уйти.

– Меня зовут Дарси.

У меня вырвался смешок, так неожиданно это прозвучало, и он тоже улыбнулся, разбивая лед между нами.

– Терпеть не могу это имя. Так что все зовут меня Уилсоном. Кроме мамы и сестер, конечно. Иногда мне кажется, что не знать своего имени было бы счастьем.

Я немного расслабилась и откинулась на спинку стула.

– И почему вас назвали Дарси? Звучит как имя из «Спасателей Малибу». – Пришел черед Уилсона усмехаться.

– Моя мама любит классику. Она очень старомодна, и мистер Дарси из книги Джейн Остен – ее любимый персонаж.

Мои познания в классической литературе были невелики, так что я просто ждала.

– Послушайте, мисс Экохок…

– Кошмар, перестаньте, – простонала я. – Меня зовут Блу. А вы говорите как старичок в галстуке бабочкой! Мне девятнадцать лет, может, двадцать. Вы не настолько старше меня, так что… просто перестаньте.

– Что ты имеешь в виду, «может двадцать»? – Уилсон вопросительно поднял брови.

– Ну… я не знаю точной даты своего рождения, так что, думаю, мне уже может быть двадцать лет.

Мы с Джимми праздновали мой день рождения в день, когда меня оставила мать. Он был уверен, что тогда мне было около двух лет. Но у него не было возможности узнать, сколько мне было на самом деле. Когда меня наконец записали в школу, они отправили меня в класс помладше, так как нужно было много нагонять.

– Ты… не знаешь, как тебя зовут… и даже когда ты родилась? – Уилсон смотрел на меня, широко распахнув глаза, почти с недоверием.

– Так что мне не так-то просто написать свою историю, согласитесь. – Я насмешливо улыбнулась, снова рассердившись.

Уилсон выглядел потрясенным, и я почувствовала прилив энергии, поняв, что выбила его из привычной колеи.

– Да… пожалуй, – прошептал он.

Я протиснулась мимо него и направилась к двери. Когда прошла половину коридора, то оглянулась через плечо: Уилсон стоял в дверях класса, руки в карманах, и смотрел мне вслед.





Глава четвертая

Камень




Впервые я пошла в школу, когда мне было около десяти лет. Джимми Экохок никогда не останавливался где-либо так надолго, чтобы можно было записаться в школу. К тому же у меня не было свидетельства о рождении, справки о прививках, даже постоянного адреса. И ему было страшно, хотя тогда я и не знала этого.

Он делал для меня все, что мог, и так, как мог. Когда я была еще маленькой, он вырезал мне несколько игрушек из кусочков дерева, оставшихся от работы. Одно из самых ранних моих воспоминаний – Джимми за работой. Меня завораживали его движения, и как дерево завивалось в стружки под стамеской. Он будто всегда знал, что получится в конце, словно мог видеть сквозь кору, как если бы само дерево направляло его, подсказывало точные движения. А когда он переставал работать, то садился рядом со мной и смотрел на незаконченную скульптуру. Долго-долго вглядывался, и мне казалось, что он мысленно продолжал вырезать и шлифовать, уйдя куда-то в свой мир, куда мне уже было не попасть. Джимми зарабатывал на жизнь, продавая свои скульптуры в магазины для туристов и даже галереи классом повыше, где выставлялись картины местных художников и традиционное творчество региона. У него были неплохие отношения с владельцами магазинов по всей западной части США, и мы обычно ездили от одного к другому, пусть с трудом, но живя на деньги от продажи его работ. Не то чтобы их было много. Но у нас всегда была еда, тепло, и я не помню никаких серьезных огорчений.

Другой жизни я не знала, так что и одинокой себя не чувствовала. А так как я росла в тишине, то и не считала нужным чем-то заполнять свободное время, когда оставалась одна. Бывало, что Джимми уходил на несколько часов, если ему нужна была передышка от навязанных ему родительских обязанностей. Но он всегда возвращался. До того дня.

Мы жили в основном в штатах с теплым климатом, в Аризоне, Неваде, Южной Юте и Калифорнии. Так просто было легче. Но в тот день было ужасно жарко. Джимми ушел рано утром, сказав только, что вернется позже. Он пошел пешком, оставив пикап жариться на солнце за трейлером. У нас был пес по кличке Айкас, на языке индейцев пауни – «черепаха». Айкас был медлительным, слепым и большую часть времени просто спал, так что имя ему подходило. Айкас должен был пойти с Джимми тем утром, и это меня расстроило и взволновало. Обычно нас обоих оставляли дома, да и Айкас не хотел никуда идти. Джимми пришлось звать его дважды. Я пыталась как-то отвлечься, чем-то себя занять, насколько это было возможно. Но способов у десяти-одиннадцатилетней девочки не так и много, так как ни видеоигр, ни кабельного телевидения у нас не было, и поговорить или поиграть мне было тоже не с кем. Зато я могла вырезать по дереву, тем более что Джимми разрешал мне брать его инструменты.

Поэтому все утро я шлифовала изогнутую ветку, которую превратила во что-то вроде извивающейся змеи. Джимми сказал, что даже смог бы ее продать, так хорошо у меня получилось. Это была моя первая работа, и я прилежно трудилась под рваным навесом, протянутым от двери трейлера метра на три, дающим благословенный тенек в эту сорокаградусную жару. Мы разбили лагерь недалеко от городка Маунт-Чарлстон у подножия одноименной горы, к западу от Лас-Вегаса. Джимми нужно было горное красное дерево для работы – такое низкорослое вечнозеленое растение, но отнюдь не того насыщенного цвета, которого ждешь, судя по описанию. Его древесина была красно-коричневого цвета и очень твердой, но Джимми почти всегда вырезал свои скульптуры из твердых сортов.

День тянулся очень медленно. К одиночеству я привыкла, но в тот день мне было страшно. Уже стемнело, а Джимми так и не вернулся. Я открыла пачку пюре из фасоли по-мексикански, разогрела ее на маленькой печке в трейлере и намазала на тортильи, которые мы испекли накануне. Пришлось заставить себя поесть, потому что это было хоть какое-то занятие, но я только плакала и глотала еду большими кусками, потому что нос был заложен, и я не могла дышать и жевать одновременно.

Джимми уже как-то раз уходил на всю ночь. Он вернулся домой странным, натыкался на все, упал на кровать и проспал весь день. Я думала, что он болен, и делала ему холодные примочки для головы, но он отмахивался от меня, говорил, что здоров, просто пьян. Что это значит, я не знала, и спросила, когда он наконец проснулся. Он выглядел смущенным, извинился, сказал, что алкоголь делает мужчин отвратительными, а женщин – доступными.

Я долго об этом размышляла.