Другой путь

Вечером заходил Антон.

– Попросила чаю с лимоном, – шепотом отчиталась Мирра. – Лимона, правда, нет. Где его в феврале месяце возьмешь? А просто от чаю отказалась.

– Будет лимон, – сказал Антон.

Пропадал где-то час, вернулся с двумя лимонами, колбасой, шоколадом.

– Я бы с тобой посидел, но надо дежурить в реанимации. Проблемный пациент.

– Значит, у нас обоих ночное дежурство. Нормально, мы же врачи, – улыбнулась ему Мирра и еле удержалась, чтобы не поцеловать.



Клевала носом, но не ложилась, чтобы не отрубиться вчистую. Мало ли что.

Задремлет – вскинется, задремлет – вскинется.

Рано утром, но еще в темноте, Лидка зашевелилась и говорит, жалобно:

– Миррочка, я ужасно голодная… У нас что-нибудь есть?

Уф. Слава богу.

– Поди умойся, на черта похожа, – сказала Мирра. – Сейчас чаю вскипячу.

В пустом коридоре столкнулась с Антоном. Он был усталый, с красными глазами, но довольный.

– Всё, своего вытащил. А у тебя как?

Она сообщила, что и у них с Лидкой вроде на поправку пошло.

– Теперь лучше оставить ее одну, – стал объяснять Антон. – Пусть справится с горем самостоятельно. Это называется «солитарная автотерапия». Ты ведь не можешь состоять при ней нянькой всю жизнь. Ничего, самое тяжелое позади. Иди на занятия. Вечером в общежитие не возвращайся. Следующую ночь Лида должна провести наедине с собой. Это важно. А ты… – Он отвел глаза. – …Ты можешь переночевать у меня. – И быстро так: – Я тебе кровать уступлю, сам в кресле устроюсь…

Мирра потерла щеку – как бы в задумчивости, а на самом деле, чтоб скрыть бурно выступивший счастливый румянец. В кресле или не в кресле – там видно будет.

– Спасибо. Если у кого-нибудь из девчат не пристроюсь, может, и приеду. Ты иди, тебе после дежурства отдохнуть надо.

Сегодня вечером! Сегодня!





* * *


Пока Лидка наворачивала колбасу, запивала душистым чаем, Мирра сходила за газетами – точь-в-точь как вчера. Сегодня должны были поступить новые подробности злодейского преступления. Антон сказал: пускай читает, теперь это только на пользу. Всё, шок миновал.

Из деликатности Мирра даже не стала, как обычно, заглядывать на ходу в «Правду». Положила пахнущие типографией серые листы перед Лидкой неразвернутыми. Чтоб прочитала первой.

Лидка скорбно сдвинула брови, раскрыла газету. И вдруг как закричит, как отшатнется! Чуть вместе со стулом не опрокинулась.

– Господи, что же это!? Мирра, Миррочка, ну что же это?!

И дальше заболботала непонятное, давясь рыданиями.

Ничего не понимая, Мирра схватила «Правду». Первое что увидела – снова большие траурные буквы и чье-то фото в черной рамке.

Лицо было женское. Очень красивое. Знакомое.

Лариса Рейснер, Лидкина богиня. Нет, в самом деле. Как нарочно!

Стала читать, пробегая глазами и выхватывая главное.

Нет, не убита. Умерла в Кремлевской клинике от брюшного тифа. Мать, дежурившая у постели больной, не вынесла горя и покончила с собой.

Ну дела…



Всё по новой: клацающие о стакан зубы, валерьянка, вой в подушку, потом мертвое лежание лицом к стене.

И утренняя колбаса с чаем впрок не пошли – от судорог Лидку вырвало.


Не жизнь, а тридцать три несчастья.

Единственная разница заключалась в том, что теперь Эйзен много говорила. Какая Рейснер была красивая. Как само ее существование придавало красоту революции – страшной и совершенно чужой. Как Лидка следила за поворотами рейснеровской судьбы, за ее подвигами и Любовями – и думала, что жить нужно именно так и что она тоже хотела бы, если б была сильной и смелой. Как в Теодора она была влюблена по-женски, а в Ларису по-человечески.

Мирра слушала, поддакивала. Товарища Рейснер, конечно, было ужасно жалко, но Лидку жальчей. Только начала в себя приходить от одного горя, и снова.

Вечером заглянул Антон. Он караулил Мирру после занятий и, узнав, что она сегодня не приходила, забеспокоился.

– Не поеду я к тебе ночевать, – хмуро сказала Мирра, выйдя к нему в коридор. И объяснила про новую напасть. – Шприца американского с собой нет?

– Нельзя злоупотреблять. Но я думаю, что кризис будет не таким острым. Все-таки это любовь совсем уже умозрительная. Хотя я слышал, что на прощание с телом выстроилась огромная очередь из плачущих девушек…

Вздохнул.

– Завтра перед университетом зайду.



В восемь утра Мирра спустилась на вахту – Клобуков уже стоял.

– Решил подождать. Вдруг спите еще?

Мирра первым делом боязливо, как бомбу, взяла газету. Поглядела, нет ли еще какой пакости.

Нет, сегодня было нормально. Больше никто не умер. Первой новостью шло что-то про Чемберлена.

Доложила:

– Ночью не спала. Ворочалась, плакала. Но тихонько. Сейчас сидит перед зеркалом, смотрит на себя. Просто смотрит и всё. Видок жуткий. Но, кажется, ничего. Спрашиваю: завтракать будешь? Говорит, буду.

Он проводил ее до самой комнаты.

– Ты ужасно устала. Тут и физическая нагрузка, и нервная. Не ходи на лекции, поспи.

Мирра кивнула. Ей хотелось его потрогать. Самое лучшее было бы, чтобы снять нагрузку. Как нервную, так и физическую.

– А вечером, если хочешь, все-таки сходим в консерваторию. Музыка – лучшее лекарство от стресса. Билеты я достану.

Он запнулся.

Хочет опять медицинской статьей заманить к себе домой, но не решается, догадалась Мирра.

И поскольку она действительно очень устала, сказала попросту:

– Я к тебе сегодня безо всякой консерватории приду. И на ночь останусь. Вот только Лидку постерегу еще. Хочу убедиться, что она в порядке.

Он, кажется, такого не ждал. Замигал, щеки порозовели.

Терять было уже нечего, слово не воробей. Поэтому Мирра сдернула у него с носа очки, обхватила руками, впечатала в дверь и стала жадно, сочно целовать куда придется – в губы, в щеки, в глаза.

– Мирра, это ты? – донеслось из комнаты. – Иди сюда!

Задыхаясь, отодвинулась. Глаза у Антона были закрыты. Грудь быстро вздымалась. Но когда Мирра отодвинулась еще, он схватил ее за плечи – не отпустил.

Только тогда она и поняла, что всё будет хорошо. Никуда золотая рыбка из ведерка не выпрыгнет.

– Пойду. Зовет…



Лидка всё разглядывала себя в зеркале.

– Смотри, какая я некрасивая. Я похожа на выгоревшую свечку.

– Глаза заплыли от рёва, – весело сказала Мирра. – Сколько жидкости потеряла. Обезвоживание организма. Что правда, то правда. С красотой лица у тебя, Эйзен, в настоящий момент не очень. В гроб краше кладут.

– И очень хорошо, что я стала такая некрасивая, – странным, каким-то пустым голосом произнесла Лидка. – Знаешь, что я поняла? Все красивые умирают. Выживают только некрасивые. Я – некрасивая. Значит, поживу. – Она обернулась, усмехнулась. – Хватит меня караулить. У тебя своя жизнь, свои проблемы.

Со мной всё будет нормально. Сейчас поем чего-нибудь. До вечера посплю. А вечером пойду на работу. Надо жить. Вот и весь смысл жизни: надо жить, даже если в этом нет смысла.

– Ну и правильно, – кивнула Мирра. Она прислушивалась – Антон никуда не ушел. Переминался с ноги на ногу в коридоре. – Я щас…

Выскочила за дверь. Антон стоял весь красный, щурился – очков так и не надел.