Дурная кровь
Часть 112 из 141 Информация о книге
Во время разговора с Мисс Джоунз она не прекращала составлять на компьютере график дежурств, и это занятие при ее временной непригодности к наружке и при бесповоротном отсутствии Морриса было сродни решению заковыристого уравнения первой степени. В течение сорока минут она лишь невнятно поддакивала, когда Мисс Джоунз переводила дух. Их клиентка, по мнению Робин, поставила своей целью висеть на телефоне вплоть до возвращения Страйка в офис. Робин с трудом от нее избавилась, лишь когда якобы получила от секретаря сообщение о том, что Страйк сегодня в агентстве не появится. Это была единственная ложь за весь день, думала Робин, пока Страйк и Пат в приемной обсуждали накладные расходы Барклая. Поскольку Страйк в полной мере владел искусством жонглирования словами, он должен был заметить, что Робин ни разу не пообещала ему держаться подальше от Мутного Риччи. 61 Второй дозор уж близился к концу, И в дверь вошла без страха Бритомарт… Эдмунд Спенсер. Королева фей В первых числах июня бесплатная газета «Метро» опубликовала анонимную заметку о том, что некто в день рождения отца коротал вечер в «Американском баре». Какой знаменитый сын в день рождения своего знаменитого старика-отца предпочел не веселиться с родными, а отправиться в ближайший бар, да еще учинить там дебош? По сообщениям наших наблюдателей, он стал распускать руки, и даже преданная помощница не смогла его «Удержать». Схватка на публику между отцом и сыном? В этом раунде победа, бесспорно, досталась отцу. Один из альбомов Джонни Рокби назывался «Удержать», поэтому ни у кого не возникло сомнений, о каких отце и сыне идет речь. Несколько раз в агентство звонили журналисты, но Страйк (как, впрочем, и Рокби) комментариев не давал, и за отсутствием подробностей шумиха вокруг этого эксцесса вскоре сошла на нет. Страйк только и сказал: – Отделались легким испугом. Ни тебе фоток, ни упоминаний Бамборо. Сдается мне, у Оукдена пропала охота приторговывать историями о нашем агентстве. Робин чувствовала себя немного виноватой, поскольку за время дежурства у дома бойфренда Мисс Джоунз успела пролистать в новостной ленте фотографии с юбилея Джонни Рокби. Гости Рокби, голливудские знаменитости и звезды рок-н-ролла, пришли на модную тусовку в костюмах восемнадцатого века. Среди снимков всех этих известных личностей как-то терялось единственное фото Рокби в окружении его шестерых из семи взрослых детей. Ал, которого Робин узнала, улыбался из-под съехавшего набок пудреного парика. При всем желании она не могла представить среди них Страйка, наряженного в парчу и с прилепленными к лицу мушками: наверное, легче было бы вообразить его в роли прыгуна с шестом. И хотя Робин была только рада, что Оукден, по всей видимости, отказался от идеи общаться с прессой и распускать сплетни об агентстве, на протяжении всего июня у нее нарастало тревожное чувство. В деле Бамборо, которое значило для нее больше, чем многое другое, наступил полный застой. Глория Конти ответила молчанием на просьбу Анны о сотрудничестве; Стивен Даутвейт так и не прорезался; никакого ответа на запрос о беседе с Деннисом Кридом не поступало, а Мутный Риччи был надежно скрыт в стенах дома престарелых, с которого агентству пришлось снять наблюдение из-за нехватки персонала. Найти замену Моррису, хотя бы временную, оказалось непросто. Страйк переговорил со всеми знакомыми из Отдела специальных расследований, Хатчинс использовал старые связи в столичной полиции, а Робин заручилась поддержкой Ванессы, но желающих подписать контракт с агентством не находилось. – Лето, однако, – изрек в субботу Барклай, столкнувшись в офисе с Робин. – Никто новую лямку тянуть не жаждет, всем на отдых охота. Уж мне ли не знать. Барклай и Хатчинс давно подали заявления на летний отпуск, и начальство с пониманием отнеслось к желанию подчиненных провести пару недель с женами и детьми. В итоге к середине июля в офисе остались только Страйк и Робин. В то время как Страйк целиком посвятил себя слежке за бойфрендом Мисс Джоунз, все еще не оставляя надежду найти хоть какие-нибудь доказательства того, что этот человек не вправе быть опекуном своей крошки-дочери, Робин безуспешно пыталась свести знакомство с референткой Жука. В этом месяце, меняя парики и цветные контактные линзы, Робин попробовала заговорить с ней в баре, намеренно споткнулась о ее ногу в ночном клубе и даже проследовала за ней в дамскую комнату универмага «Харви Николс». Хотя референтка понятия не имела, что ей кстати и некстати попадается на пути одна и та же особа, она не проявляла ни малейшего намерения вступать в разговор, а уж тем более уличать босса в развратных действиях или употреблении кокаина. После неудачной попытки сесть с референткой за один столик в сэндвич-баре в районе Холборна во время обеденного перерыва Робин, которая благодаря мелкам для окрашивания волос и контактным линзам превратилась сегодня в брюнетку с карими глазами, решила, что настал момент переключиться с молодой красотки на дряхлого старика и попытаться вытянуть информацию из него. Такое решение далось ей нелегко и было принято не с кондачка. Хотя Робин в некоторой степени восхищалась старым приятелем Страйка Штырем, у нее не было иллюзий относительно того, кто сумел нагнать страху на этого парня, с девяти лет знакомого с криминальным насилием. Поэтому Робин разработала план, который в первую очередь требовал от нее полной и надежной маскировки. Сегодня маскировка удалась ей на славу: за годы работы у Страйка она многое узнала об искусстве грима и даже иногда получала удовольствие, если сам партнер не с первого взгляда мог угадать, с кем имеет дело. Робин придирчиво осмотрела свое отражение в зеркале туалета в «Макдональдсе» и, удостоверившись, что она начисто лишена сходства с Робин Эллакотт, а постороннему человеку никогда не догадаться, что недавно она щеголяла с фингалами, направилась в сторону подземки и через двадцать минут приехала на станцию метро «Энджел». Она прошла через пустующий, несмотря на теплую погоду, сквер, где проводили время старожилы пансионата «Сент-Питерс. Анютины глазки уже отцвели, а на их месте розовели астры; широкая, залитая солнцем улица, на которой располагался пансионат, почти полностью вымерла. Робин подошла к входу; на двери блестела золотом в лучах солнца цитата из Первого послания Петра: …не тленным серебром или золотом искуплены вы от суетной жизни… но драгоценною Кровию Христа… Робин позвонила. Через несколько секунд дверь открыла черноволосая толстушка в типичном медицинском костюме голубого цвета. – Добрый день, – произнесла она с испанским акцентом. – Привет, – ответила Робин, копируя говор кокни, усвоенный от подруги Ванессы, живущей в северной части Лондона. – Приехала вот навестить Инид. Я ей правнучка. Это было единственное имя, которое запомнилось ей после просмотра списков обитателей дома. Больше всего Робин боялась, что у здешней Инид нет родни или что бедняжка не дожила до этого дня. – Отлично, – улыбнулась санитарка и жестом указала на книгу посетителей прямо за дверью. – Зарегистрируйтесь, пожалуйста, и не забудьте расписаться при выходе. Она у себя в комнате. Может, конечно, спит. Робин шагнула в темный коридор, отделанный деревянными панелями. Она специально не поинтересовалась номером комнаты Инид: хотела притвориться, будто заблудилась. Вдоль стены выстроились в ряд ходунки и складные инвалидные кресла. Центральное место занимало огромное распятие, обращенное лицом к двери: на кресте висел мертвенно-бледный гипсовый Иисус; его брюшной пресс был вылеплен с поразительным натурализмом, из рук, ног и ран от тернового венца капала алая кровь. Пахло не так противно, как в социальном доме у Бетти Фуллер: хотя в воздухе и угадывались въевшиеся запахи готовки, они перемешивались с ароматом полироля для мебели. Солнечный свет проникал сюда через вентиляционное окошко за спиной Робин, которая, склонившись над книгой посетителей, вписывала дату, время прибытия и вымышленное имя – Ванесса Джонс. Над столом, где лежала книга, висела доска со списком проживающих. Рядом с каждым номером была небольшая заслонка, открывающая или закрывающая фамилию пациента в зависимости от того, где он находится – у себя в комнате или в другом месте. Никколо Риччи сейчас – а скорее, даже постоянно, как подумалось Робин, – находился у себя. Хотя здание было оборудовано лифтом, Робин предпочла подняться по лестнице с деревянными перилами, устланной красной ковровой дорожкой; навстречу спускался санитар с Тринидада, частенько попадавшийся ей на глаза во время наружного наблюдения. Он улыбнулся поверх стопки защитных прокладок, необходимых при недержании мочи, и пожелал Робин хорошего дня. За первым дверным проемом скрывалась лестничная площадка с небольшим указателем номеров комнат с 1-го по 10-й. Робин прошла по коридору, читая фамилии на дверях. К несчастью, миссис Инид Биллингс жила в комнате номер два, а Риччи, как Робин очень скоро установила, обретался на другом этаже. Понимая, что данное обстоятельство – при неблагоприятном развитии сценария – сделает ее историю с поиском Инид неправдоподобной, Робин вернулась назад и поднялась по лестнице на этаж выше. Сделав пару шагов по коридору, как две капли воды похожему на нижний, она услышала неподалеку женский голос с явно выраженным польским акцентом и тут же вжалась в нишу со встроенной раковиной и шкафчиком. – В туалет хотим? Вам… в туалет… нужно… мистер… Риччи? Ответом ей был низкий глухой стон. – Хотим? – спросил тот же голос. – Или нет? И снова в ответ послышался стон. – Нет? Ну ладно тогда. В коридоре возник топоток приближающихся шагов: все та же сиделка почти поравнялась с нишей, и Робин с бесстрашной улыбкой шагнула ей навстречу. – Мне только руки ополоснуть, – сообщила она белокурой, плоскостопой сиделке, на что та лишь слабо кивнула в ответ: ее определенно занимали совсем другие проблемы. Стоило женщине скрыться из виду, как Робин скользнула по коридору до двери с номером пятнадцать, на которой висела табличка: «М-р Нико Риччи». Инстинктивно задержав дыхание, Робин тихонько постучала и толкнула дверь. Внутренний замок, как оказалось, отсутствовал, и створка легко распахнулась. Комната, хотя и небольшая, выходила окнами на юг и сейчас была залита солнцем. Здесь немало потрудились над созданием домашнего уюта: на стенах висели акварели, в том числе одна с изображением Неаполитанского залива. На каминной полке теснились семейные фотографии, а к дверце платяного шкафа скотчем крепились детские рисунки, один из которых имел название: «Мы с дедой и воздушный змей». В кресле у окна сидел согнутый почти вдвое престарелый обитатель этой комнаты. За ту минуту, что прошла после ухода сиделки, он успел крепко заснуть. Робин неслышно затворила за собой дверь, на цыпочках подошла к Риччи и присела на краешек его односпальной кровати, лицом к бывшему сутенеру, порнодельцу, организатору групповых изнасилований и заказных убийств. Вне сомнения, персонал на совесть заботился о своих подопечных. Ногти Риччи, его темные с проседью волосы были так же безупречно чисты, как и широкий воротник белой рубахи. Сидя в тепле, Риччи был тем не менее облачен в бледно-голубой свитер. На испещренной венами руке, безвольно лежащей на соседнем стуле, блестела золотая печатка в виде головы льва. Пальцы скрючились таким невероятным образом, что Робин даже не поняла, сохраняют ли они подвижность. Вероятно, Риччи перенес инсульт – тогда надеяться на разговор не приходилось. – Мистер Риччи? – тихо позвала Робин. Слегка раздув ноздри, он фыркнул и медленно поднял голову с отвисшей челюстью. Огромные глаза с набрякшими веками, пусть не такие затуманенные, как у Бетти Фуллер, были напрочь лишены блеска и с годами будто бы увеличивались в размерах вместе с ушами и носом, тогда как сам он скукоживался, да так, что смуглая кожа висела складками. – Хочу задать вам несколько вопросов, – негромко сказала Робин. – О женщине по имени Марго Бамборо. Риччи уставился на нее с раскрытым ртом. Может, он совсем оглох? Разучился воспринимать речь? Слухового аппарата ни в одном, ни в другом ухе не было. Самым громким звуком в этой комнате оставался тяжелый стук сердца Робин. – Помните, да: Марго Бамборо? – спросила она. К ее удивлению, у Риччи вырвался слабый стон. Что же это значило, «да» или «нет»? – Помните? – переспросила Робин. Старик опять застонал. – Она исчезла. Вам известно… – По коридору кто-то шагал; Робин мигом вскочила и разгладила складки на покрывале; Боже милостивый, сделай так, чтобы сюда никто не вошел. Но Господь, по-видимому, остался глух к молитвам Робин Эллакотт. Шаги приблизились, дверь распахнулась, и в проеме возник громила с рубцами от угрей на лице и голым шишковатым черепом, приплюснутым, по словам Барклая, «так, будто ему на башку рояль сбросили», – Лука Риччи. – Кто такая? – поинтересовался Лука. Он произнес это таким неожиданно вкрадчивым и тонким голосом, что у Робин волосы встали дыбом. На пару секунд ее сковал ужас, грозивший сорвать тщательно продуманный запасной план. Самой большой неприятностью, какую она только могла предусмотреть, было столкновение с сиделкой. В будние дни родные старика сюда не наведывалась. А из всего клана Риччи ей менее всего хотелось столкнуться с Лукой Риччи. – Вы ему родственник? – спросила Робин, включив простецкий говорок Северного Лондона. – Ох, слава богу! Уж он так стонал. Я-то к бабуле пришла, ну, думаю, худо человеку, что ли? По-прежнему стоя в дверях, Лука оглядывал Робин с головы до ног. – Ну штонал чуток, и что такого? – прошепелявил Лука. – Уж и поштонать человеку нельзя, что ли? Верно говорю, отец? – громко обратился он к старику, который, глядя на старшего сына, только моргал. Лука хохотнул. – Тебя как жвать? – спросил он Робин. – Ванесса, – выпалила она. – Ванесса Джонс. Робин сделала шажок вперед, надеясь, что Лука посторонится, но тот стоял как вкопанный и лишь осклабился еще шире. Она не могла точно сказать, чем продиктовано его неприкрытое желание задержать ее в этой комнате: то ли он хотел немного поиграть, то ли заподозрил неладное. У Робин вспотели подмышки и кожа головы; оставалось только молиться, чтобы с волос не заструился оттеночный мелок. – Как-то мы ш тобой тут не шовпадали, – сказал Лука. – Я в первый раз пришла, – ответила Робин с натянутой улыбкой. – Тут за стариками хороший уход? – Пожалуй что неплохой, – проговорил Лука. – Я обычно по будням не прихожу, но жавтра мы во Флориду улетаем. Пропущу день его рождения. Но про днюху швою он, понятное дело, не жнает… верно говорю, а? – обратился он к отцу, который, застыв с отвисшей челюстью, вперился в сына безучастным взглядом. Лука вынул из-за пазухи небольшой сверток, наклонился и положил его на комод, не сдвинув ни на шаг свои огромные ступни. – Ой, до чего ж мило, – сказала Робин.