Дурная кровь

Новость: я нашел д-ра Динеша Гупту, работавшего в 1974 вместе с Марго в кларкенуэллской амбулатории. Ему за 80, но в здравом уме; сегодня после обеда еду к нему домой в Амершем. Сейчас вижу, как Балерун завтракает в Сохо. Попрошу Барклая меня подменить и поеду к Гупте. Сможешь отменить встречу с Синоптиком и подключиться?



У Робин упало сердце. Один раз она уже вынужденно отменила отчетную встречу с синоптиком и считала, что будет нечестно кинуть его во второй раз, тем более в последний момент. Но ей очень хотелось воочию увидеть доктора Динеша Гупту.

Не могу подвести его вторично, напечатала она. Сообщи, как пройдет встреча.

Да, ты права, ответил Страйк.

Робин еще немного посмотрела на дисплей телефона. В прошлом году Страйк не вспомнил про ее день рождения и, спохватившись только через неделю, купил ей цветы. Поскольку он, судя по всему, устыдился своей оплошности, Робин вообразила, что он сделает себе пометку в ежедневнике и, возможно, установит напоминание в телефоне. Однако никакого «Да, кстати, с днем рождения!» она не дождалась, убрала мобильный в карман и, мрачнее тучи, зашагала к агентству.





10




Известно: ум написан на челе.

Старик был с виду мудр, в сужденьях трезв…





Эдмунд Спенсер. Королева фей



– Вы считаете, – заговорил престарелый, сухонький доктор, казавшийся еще меньше из-за массивных очков в роговой оправе, своего костюма и высокой спинки кресла, – что я похож на Ганди.

Страйк изумленно хохотнул: именно эта мысль крутилась у него в голове.

Доживший до восьмидесяти одного года, этот врач, казалось, ужался внутри своей одежды: ворот и манжеты сорочки зияли круглыми отверстиями, из брючин торчали костлявые лодыжки в черных шелковых носках. Из ушей и над ушами торчали пучки седых волос. На добродушном коричневом лице выделялись орлиный нос и черные птичьи глаза, сверкающие, проницательные, будто неподвластные старости.

На отполированном до блеска кофейном столике не было ни пылинки; гостиная, по-видимому, использовалась лишь по торжественным случаям. Обои цвета темного золота, диван и кресла светились первозданной чистотой в осеннем свете, проникавшем сквозь тюлевые занавески с бахромой. По бокам от окна попарно висели четыре фотографии. Из золоченых рамок смотрели четыре девушки-брюнетки, каждая в академической шапочке и мантии, с университетским дипломом в руках.

Миссис Гупта, крошечная, глуховатая, седая, успела рассказать Страйку, какие факультеты окончили ее дочери (две – медицинский, одна – иностранных языков и одна – информационных технологий) и насколько преуспели каждая в своей области. Она также показала ему фотографии шестерых внуков, которыми дочери на данный момент осчастливили их с мужем. Бездетной оставалась только младшая, «но у нее еще все впереди», непререкаемо, как Джоан, добавила миссис Гупта. «Без детей счастья не будет».

Подав мужу и Страйку чай в фарфоровых чашках и тарелку печенья – рулетиков с инжиром, миссис Гупта удалилась в кухню, где горланило реалити-шоу «Бегство в деревню».

– К слову: мой отец в юности познакомился с Ганди, когда тот в тридцать первом году приехал в Лондон, – сказал доктор Гупта, выбирая себе рулетик с инжиром. – Папа тоже оканчивал юридический факультет, но после Ганди. Наша семья была побогаче: в отличие от Ганди, моему отцу хватило средств, чтобы приехать в Англию вместе с женой. Когда папа получил диплом судебного адвоката, родители приняли решение остаться в Соединенном Королевстве. А мои близкие родственники стали жертвами раздела Индии. Нам еще повезло, но оба моих деда с семьями, а также две тетушки были убиты при попытке выехать из Восточной Бенгалии. Их зарезали, – добавил доктор Гупта, – а тетушек перед тем изнасиловали.

– Мои соболезнования. – Страйк не ожидал, что беседа повернет в такое русло: он успел раскрыть блокнот и теперь, занеся ручку, сидел с самым глупым видом.

– Мой отец, – жуя рулетик, задумчиво покивал доктор Гупта, – до конца своих дней мучился угрызениями совести. Он считал, что обязан был либо остаться и защитить их всех, либо погибнуть вместе с ними. Кстати сказать, Марго не желала знать правду о разделе Индии, – сообщил вдруг доктор Гупта. – Естественно, мы все жаждали независимости, но подготовительный этап был организован плохо, из рук вон плохо. Около трех миллионов человек пропали без вести. Изнасилования. Зверства. Расколотые семьи. Были допущены непростительные ошибки. Совершались омерзительные акции. Как-то у нас с Марго разгорелся спор на эту тему. Спор, конечно, дружеский, – улыбнулся он. – Просто Марго романтизировала народные восстания в дальних странах. Она не подходила к цветным насильникам и палачам с той же меркой, что к белым истязателям, которые топили детей иноверцев. По-моему, она разделяла взгляды Сухраварди, который считал, что кровопролития и хаос – не абсолютное зло, если вершатся во имя правого дела. – Задумчиво покивав, доктор Гупта проглотил печенье и добавил: – А ведь не кто иной, как Сухраварди, инспирировал Великую калькуттскую резню. За сутки погибли четыре тысячи человек.

Из уважения Страйк выдержал паузу, нарушаемую только кухонным телевизором. Убедившись, что тема кровавого террора исчерпана, он воспользовался моментом.

– Вы хорошо относились к Марго?

– О да, – улыбнулся Динеш Гупта. – Притом что иногда ее взгляды и убеждения меня поражали. Я родился в традиционной, хотя и европеизированной семье. До того как мы с Марго стали вместе работать в амбулатории, я никогда тесно не общался с самопровозглашенной эмансипированной дамой. Мои друзья по медицинскому факультету, предыдущие партнеры – все были мужчинами.

– А она оказалась феминисткой, да?

– До мозга костей! – с улыбкой подтвердил доктор Гупта. – Поддразнивала меня за мои косные, как ей казалось, воззрения. Марго стремилась всех воспитывать, хотели того окружающие или нет. – У доктора Гупты вырвался тихий смешок. – На добровольных началах вступила в ПАР. В Просветительскую ассоциацию рабочих, понимаете? Сама она происходила из бедной семьи и горячо отстаивала идею образования взрослых, особенно женщин. Уж кого-кого, а моих дочерей она бы похвалила. – Развернувшись в кресле, Динеш Гупта устроился лицом к фотопортретам. – Джил по сей день горюет, что у нас нет сына, а я не жалуюсь. Ничуть не жалуюсь, – повторил он и вновь повернулся к Страйку.

– Согласно реестру Генерального медицинского совета, – сказал Страйк, – в той же амбулатории «Сент-Джонс» занимал кабинет еще один врач общей практики, некий Джозеф Бреннер. Это так?

– Доктор Бреннер, как же, как же, совершенно верно, – подтвердил Гупта. – Подозреваю, что его, бедняги, уже нет в живых. Ему бы сейчас было за сотню лет. В том районе он много лет трудился в одиночку, а уж потом пришел к нам – в новую для себя амбулаторию. С собой привел Дороти Оукден, которая двадцать с лишним лет печатала для него на машинке всю документацию. Мы взяли ее на должность секретаря-машинистки. Женщина в возрасте… по крайней мере, такой она мне виделась в ту пору. – Гупта опять усмехнулся. – Теперь-то я понимаю, что было ей не более пятидесяти. Замуж вышла поздно, вскоре овдовела. Не знаю, как сложилась ее судьба.

– Кто еще работал с вами в амбулатории?

– Так, дайте подумать… Дженис Битти, процедурная медсестра, весьма квалифицированная, лучшая из всех мне известных. Вышла из лондонских низов. Как и Марго, не понаслышке знала тяготы и лишения бедности. В ту пору Кларкенуэлл еще не стал престижным районом.

– Адрес ее у вас, случайно, не сохранился? – спросил Страйк.

– Надо проверить, – ответил доктор Гупта. – Я спрошу Джил.

Он начал выбираться из кресла.


– Потом, потом, когда мы закончим беседу, – остановил его Страйк, боясь прервать нить стариковских воспоминаний. – Продолжайте, пожалуйста. Кто еще работал с вами в амбулатории «Сент-Джонс»?

– Надо подумать, надо подумать… – повторил доктор Гупта, – медленно устраиваясь в кресле. – Было у нас две регистраторши, молоденькие, но с ними, к сожалению, связь потеряна… Как же их звали?…

– Случайно, не Глория Конти и Айрин Булл?

Эти имена Страйк выудил из старых газетных репортажей. Он даже нашел выцветшее фото, на котором были изображены две девушки скорбного вида, одна стройная, темноволосая, другая – блондинка (скорее всего, крашеная, решил Страйк), у входа в амбулаторию. В статье из «Дейли экспресс» сообщалось, что «Айрин Булл, медрегистратор, 25 лет», высказалась так: «Это ужас. Нам ничего не известно. Мы все еще надеемся, что она вернется. Возможно, у нее потеря памяти или что-то в этом роде». Глория фигурировала во всех газетных материалах, которые попадались на глаза Страйку, потому что оказалась последней, кто видел Марго живой. «Она только сказала: „Счастливо, Глория, до завтра“». Вид у нее был совершенно обычный, ну, может, немного усталый после рабочего дня, тем более что она задержалась – там был экстренный случай. На встречу с подругой она немного запаздывала. В дверях раскрыла зонт и ушла».

– Глория и Айрин, – покивал доктор Гупта. – Да, именно так. Обе молодые – очевидно, живут и здравствуют по сей день, но где их искать, ума не приложу.

– И это весь персонал? – уточнил Страйк.

– Да, кажется, весь. Нет, постойте, – спохватился Гупта, поднимая руку. – Была еще уборщица. Родом с Ямайки. Как же ее звали? – Он наморщил лоб. – Боюсь, не припомню.

Страйк впервые слышал, что в амбулатории служила уборщица. У себя в конторе он поддерживал порядок сам, Робин тоже не гнушалась наводить чистоту, а в последнее время подключилась и Пат. Он записал: «уборщица, Ямайка».

– Какого она была возраста, не подскажете?

– Затрудняюсь сказать, – ответил Гупта и деликатно добавил: – У темнокожих дам возраст определить сложнее, вы согласны? Они дольше сохраняют моложавый вид. Но у той, по-моему, были дети, так что не совсем уж молоденькая. Между тридцатью и сорока? – с надеждой предположил он.

– Итак: три врача, секретарь-машинистка, два медрегистратора, процедурная сестра и уборщица? – подытожил Страйк.

– Совершенно верно. Все составляющие успешного медучреждения, – заключил доктор Гупта. – Но нам не везло. С самого начала – одна встряска за другой.

– Вот как? – Страйк встрепенулся. – Из-за чего?

– Из-за личной несовместимости, – не задумываясь ответил Гупта. – С возрастом я все отчетливее понимаю, что в любом деле главное – команда. Квалификация, опыт чрезвычайно важны, но если команда не срослась… – он сцепил костлявые пальцы, – успеха не жди. Поставленных целей не достигнуть. Так и вышло в «Сент-Джонсе». Жаль, конечно, очень жаль – потенциал у нас был неплохой. Наша амбулатория пользовалась особой популярностью среди женщин – они зачастую предпочитают наблюдаться у врачей своего пола. У Марго и Дженис от пациенток отбоя не было. Но внутренние трения не прекращались. Доктор Бреннер присоединился к нашей амбулатории ради более современного помещения, но всегда держался обособленно. А впоследствии даже стал проявлять кое к кому открытую неприязнь.

– И кто же вызывал у него особую неприязнь? – спросил Страйк, уже предугадывая ответ.

– К сожалению, – грустно начал доктор Гупта, – он невзлюбил Марго. Положа руку на сердце, Джозеф Бреннер, как мне кажется, вообще недолюбливал женщин. Грубил девушкам из регистратуры. Конечно, они, в отличие от Марго, не могли ему ответить. По-моему, он уважал Дженис – она, знаете ли, была профессионалом высшей пробы и не такой задирой, как Марго, а с Дороти всегда был корректен, и та отвечала ему безраздельной преданностью. Но против Марго ополчился с самого начала.

– А по какой причине, как вы считаете?

– Ох… – Воздев ладони, доктор Гупта жестом безнадежности уронил их на колени. – Положа руку на сердце, у Марго… не поймите превратно, я хорошо к ней относился, наши споры никогда не выходили за пределы дружеской пикировки… но у нее был взрывной характер. Доктор Бреннер отнюдь не сочувствовал феминизму. Он считал, что место женщины – дома, с детьми, а Марго работала на полную ставку, хотя дома у нее оставалось новорожденное дитя; Бреннер этого не одобрял. Наши совещания проходили в обстановке постоянной напряженности. Он выжидал, когда слово возьмет Марго, и сразу начинал ей перечить, причем громогласно. Вот таким он был грубияном, этот Бреннер. Считал, что регистраторши должны знать свое место. Придирался к длине юбок, к прическам. На самом-то деле, притом что хамил он в основном женщинам, мое мнение таково: он попросту не любил людей.

– Странно, – заметил Страйк. – Докторам такое несвойственно.

– Ну, знаете, – усмехнулся Гупта, – вам только кажется, что это большая редкость, мистер Страйк. Мы, доктора, – такие же люди, как и все остальные. Это миф, что мы как один призваны любить все человечество. Однако по иронии судьбы самым слабым звеном нашего коллектива оказался сам Бреннер. Наркозависимый!

– Да что вы говорите, неужели?

– Употреблял барбитураты, – подтвердил Гупта. – Да-да, барбитураты. Нынче такие номера не проходят, но он заказывал их в неимоверных количествах. Хранил у себя в кабинете, под замком, среди лекарственных препаратов. Очень сложный был человек. Эмоционально закрытый. Без семьи. И это пагубное пристрастие…

– Вы не пробовали с ним потолковать? – спросил Страйк.

– Нет, – с грустью ответил Гупта. – Раз за разом откладывал. Хотел удостовериться на сто процентов, прежде чем затрагивать такую тему. Я потихоньку наводил справки, так как подозревал, что он использует адрес своей прежней практики в дополнение к нашему, чтобы удваивать объем заказов, и пользуется услугами разных аптек. Поймать его за руку не удавалось. Сам бы я, наверное, вообще ни о чем не догадался, если бы не Дженис, которая пришла ко мне и сказала, что своими глазами видела у него в открытом шкафу нешуточные запасы. А потом призналась, что как-то вечером, после ухода последней пациентки, застукала его за рабочим столом в сумеречном состоянии. Не берусь утверждать, что от этого он хуже работал. По большому счету нет. Бывало, я в конце рабочего дня замечал у Бреннера несколько остекленелый взгляд и прочее, но ведь ему было уже недалеко до пенсии. Мне думалось, он просто утомляется.

– А Марго знала о его зависимости? – поинтересовался Страйк.

– Нет, – сказал Гупта. – Я с ней не делился, хотя, наверное, зря. Мы с ней были деловыми партнерами – уж ей-то я должен был сказать, чтобы мы смогли прийти к общему решению. Но я боялся, что она тут же помчится к нему в кабинет и устроит скандал. Марго, если была уверена в своей правоте, всегда рвалась в бой, и я временами думал, что ей недостает такта. Неизвестно, чем закончилась бы ее стычка с Бреннером. Здесь требовалась деликатность… ведь неопровержимых доказательств у нас не было… а после исчезновения Марго пристрастие доктора Бреннера к барбитуратам уже стало наименьшей из наших бед.

– Вы продолжали сотрудничать с Бреннером после исчезновения Марго? – спросил Страйк.

– Да, пару месяцев, но вскоре он вышел на пенсию. Я еще немного поработал в «Сент-Джонсе», но потом перебрался в другое место. Чтобы только унести ноги. Амбулатория «Сент-Джонс» у всех вызывала слишком много неприятных ассоциаций.

– Как бы вы могли охарактеризовать отношения Марго с другими сотрудниками?

– Ну, давайте разберемся. – Гупта взял с тарелки второй рулетик с инжиром. – Дороти, секретарь-машинистка, всегда ее недолюбливала, но, думаю, из преданности доктору Бреннеру. Как я уже сказал, Дороти была вдовой. Женщины такого сорта – фанатичные – прикипают к своему начальнику и стоят за него горой. Всякий раз, когда Марго или я чем-нибудь вызывали нарекания или претензии Джозефа Бреннера, вся наша с нею рукописная корреспонденция и отчеты, которые полагалось представлять в отпечатанном виде, неизменно перекочевывали в самый низ стопки. Анекдот, да и только. Компьютеров в те годы не было, мистер Страйк. Не то что нынче… Айша, – он указал через плечо на верхнее фото с правой стороны от окна, – печатает сама, у нее в кабинете компьютер, вся диагностика компьютеризована, это, конечно, большое подспорье, а мы зависели от милостей секретаря-машинистки: куда же без нее? Да, Дороти не любила Марго. Общалась с ней вежливо, но холодно. Впрочем, – Гупта явно что-то припомнил, – Дороти, как ни удивительно, все же пришла на барбекю. Как-то в воскресный день Марго устроила у себя дома барбекю, тем летом, которое предшествовало ее исчезновению, – пояснил он. – Она понимала, что коллектив у нас недружный, вот и пригласила всех в гости. Предполагалось, что барбекю поможет… – Он вновь сцепил пальцы, молча изобразив сплоченность. – Ну и удивился же я появлению Дороти, зная, что Бреннер отказался сразу. Приехала она с сыном-подростком, лет, наверное, тринадцати-четырнадцати. Очевидно, у нее были поздние роды, особенно по меркам семидесятых годов. Мальчишка вел себя нагло. Помню, муж Марго его отчитал, когда тот разбил ценную вазу.

Почему-то частному сыщику вспомнился родной племянник Люк, как ни в чем не бывало раздавивший его наушники в Сент-Мозе.

– У Марго с мужем был прекрасный дом в Хэме. Муж работал врачом-гематологом. Большой сад. Мы с Джил привезли с собой дочек, но, поскольку Бреннер от приглашения отказался, а Дороти разобиделась за выговор сыну, план Марго, к сожалению, провалился. Разобщенность никуда не делась.

– Значит, все остальные приглашение приняли?

– Насколько я помню, да. Нет… постойте. Кажется, не пришла уборщица… Вильма! – Похоже, доктор Гупта был доволен собой. – Вот как ее звали – Вильма! Не ожидал, что вспомню… Я и тогда нетвердо знал… Точно: Вильма не пришла. А остальные – да, все собрались. Дженис тоже сына привела, мальчуган был помладше отпрыска Дороти и вел себя, помнится, куда приличнее. Мои дочери весь вечер играли с ним в бадминтон.

– Дженис была замужем?

– Разведена. Муж ее бросил – ушел к другой. Она не отчаивалась, ребенка поднимала в одиночку. Дженис была из тех, кто никогда не опускает руки. Молодчина. Жилось ей тогда нелегко, но, если не ошибаюсь, она потом опять вышла замуж, и я, когда об этом узнал, за нее порадовался.

– Дженис и Марго неплохо ладили?

– Конечно. Даже когда у них случались размолвки, ни та ни другая не обижались – это особый дар.