Дурная кровь
Часть 34 из 141 Информация о книге
22 В грядущем день сегодняшний сокрыт. Но отчего считают повсеместно, Что сущее – лишь то, что нам известно? А если лик Луны, что видит глаз, Сквозь сонм далеких звезд, сей свет небесный, Иных миров вдруг донесет нам глас? Эдмунд Спенсер. Королева фей В тот вечер Страйк купил готовую еду навынос, чтобы поужинать в одиночестве у себя в мансарде. Вываливая на тарелку сингапурскую лапшу, он мысленно признал иронию судьбы: неудержимое стремление Илсы выступить повитухой при рождении его романтических отношений с Робин не позволило ему легко и весело отпраздновать свой день рождения у Илсы с Ником на Октавия-роуд, куда он, конечно же, мог прийти с Робин, чье общество никогда ему не надоедало, несмотря на долгие часы их совместной работы. За ужином Страйк то и дело возвращался мыслями к своей напарнице, к поцелую-крестику на выбранной со смыслом поздравительной открытке, к наушникам и к тому обстоятельству, что с недавних пор в минуты раздражения или шутливой пикировки она стала обращаться к нему «Страйк» – это были явные признаки нарастающего сближения. Пусть у нее затягивался тяжелый бракоразводный процесс, подробностями которого она практически не делилась, пусть в ее поступках никогда не сквозило сознательного намерения закрутить роман, она тем не менее обрела свободу действий. Уже в который раз Страйк спрашивал себя: не граничит ли с самонадеянностью его надежда, что Робин может испытывать к нему не только чисто дружеские, но и более теплые чувства? Общаться с ней ему было проще, чем с любой другой женщиной в прежние годы. Их взаимная приязнь выдержала все трудности совместного ведения бизнеса, испытания личного свойства, пережитые каждым в отдельности за время их знакомства, и даже одно крупное разногласие, в результате которого он ее уволил. Когда ему случилось остаться с находившимся в критическом состоянии племянником, она примчалась в больницу, невзирая – в чем у него не было сомнений – на злость своего бывшего мужа, о котором Страйк про себя неизменно говорил «этот козел». Помимо всего прочего, Страйк был далеко не равнодушен к внешности Робин – с того самого дня, когда она в первый раз сняла пальто у него в его офисе. Но даже ее миловидность не представляла такой угрозы для его душевного спокойствия, как глубинное и немного виноватое тяготение к нему как к главному на данный момент мужчине в ее жизни. Теперь, когда впереди замаячила возможность чего-то большего, когда муж исчез с горизонта и Робин жила одна, он невольно задумывался, к чему может привести отсутствие препятствий на пути их взаимного притяжения. Сумеет ли выстоять агентство, которое от обоих потребовало многих жертв и стало для Страйка кульминацией всех устремлений, если совладельцы окажутся в одной постели? Этот вопрос он мог формулировать как угодно – ответ всякий раз сводился к решительному «нет», поскольку он был уверен, что по причинам, связанным не с какой-то особой пуританской жилкой, а с психологической травмой прошлого, она по большому счету видит для себя надежность и постоянство только в замужестве. А он был не из тех, кто грезит законным браком. Готовый мириться с любыми неудобствами, в конце рабочего дня он желал как можно скорее замкнуться в своем собственном чистом и аккуратном мирке, организованном по его вкусу, свободном от эмоциональных бурь, угрызений совести и взаимных упреков, от навязанных сериалами романтических бредней, от такого уклада жизни, при котором ты ответствен за счастье другого человека. По правде говоря, он всегда нес ответственность за какую-нибудь женщину: за Люси, с которой они вместе росли в нищете и хаосе, за Леду, которой не жилось ни с одним из любовников и подчас требовалось физическое заступничество подростка-сына; за Шарлотту, чья переменчивость и склонность к саморазрушению получали самые разные названия у невропатологов и психиатров, но не могли убить его любви. Нынешний его уклад предполагал одиночество и относительный душевный покой. После Шарлотты никакие романы, никакие мимолетные связи не затрагивали его потаенного существа. Порой ему казалось, что Шарлотта заморозила в нем способность к истинным чувствам. Но почти против своей воли он все же оказался небезразличен к Робин. В нем не раз и не два шевельнулось знакомое желание сделать ее счастливой, что тревожило его намного сильнее, чем выработанная привычка бескомпромиссно отводить глаза, когда Робин склонялась над рабочим столом. Они сдружились, и он, рассчитывая на прочность таких отношений, подозревал, что залогом этого будет никогда не видеть друг друга обнаженными. Помыв тарелку, Страйк распахнул окно, чтобы впустить холодный ночной воздух, и при этом напомнил себе, что все знакомые ему женщины вечно жаловались на сквозняк. Потом закурил, открыл ноутбук, принесенный наверх из конторы, и набросал письмо в Министерство юстиции, указав, что выполняет поручение Анны Фиппс, имеет подтвержденные сертификатами полномочия следователя, как военного, так и гражданского, и просит разрешения на встречу и беседу с Деннисом Кридом, содержащимся в лечебнице тюремного типа Бродмур. Закончив, он зевнул, прикурил бог знает которую за этот день сигарету и залег на кровать, но, по обыкновению, перед тем расстегнул брюки. Он взял «Демона Райского парка» и открыл последнюю главу. Офицерам полиции, которые в 1976 году спустились в подвал Крида и своими глазами увидели оборудованное там помещение, нечто среднее между тюрьмой и камерой пыток, не дает покоя вопрос: исчерпывается ли список его жертв теми 12 женщинами, которые, как доподлинно известно, подверглись нападению, изнасилованию и/или убийству. Во время нашей последней беседы Крид, который в то утро был лишен всех послаблений из-за агрессивной выходки по отношению к охраннику, держался не столь общительно, как ранее, и выражался уклончиво. – Есть мнение, что жертв могло быть больше. – Правда? – Луиза Такер. Ей было шестнадцать лет, она сбежала… – Вас, журналистов, хлебом не корми – дай только подчеркнуть возраст, так ведь? Зачем вы это делаете? – Для полноты картины. Возраст – это подробность, которую каждый может примерить на себя. Вам что-нибудь известно о Луизе Такер? – Известно. Ей было шестнадцать лет. – У вас в подвале обнаружили неопознанные женские украшения. Неопознанные предметы одежды. – […] – Вы не хотите говорить о неопознанных ювелирных изделиях? – […] – Почему вы не хотите говорить об этих неопознанных предметах? – […] – Не возникает ли у вас мысли: «Мне уже терять нечего. Я мог бы избавить этих людей от сомнений. Чтобы родные не терзались неизвестностью»? – […] – Вам не кажется, что этим вы отчасти загладили бы свою вину? Отчасти смогли бы себя реабилитировать? – [смеется]: «Реабилитировать»… по-вашему, я только и делаю, что днями напролет беспокоюсь о своей репутации? Вы что, действительно не [неразборчиво]. – А Кара Вулфсон? Пропала в семьдесят третьем. – Сколько ей было? – Двадцать шесть. Платная партнерша для танцев в одном из ночных клубов Сохо. – Шлюх не люблю. – За что? – Погань. – Но вы часто посещали проституток. – За неимением лучшего. – Вы пытались… Хелен Уордроп была проституткой. И она от вас вырвалась. Составила для следователей ваш словесный портрет. – […] – Вы пытались похитить Хелен в том же районе, где в последний раз видели Кару. – […] – А как насчет Марго Бамборо? – […] – Видели, как фургон типа вашего на большой скорости мчался по району, где она исчезла. – […] – В случае похищения Бамборо она оказалась бы в вашем подвале одновременно со Сьюзен Майер, верно? – …Оно и неплохо. – Для той это оказалось неплохо? – Неплохо, когда есть с кем словом перемолвиться. – Вы подтверждаете, что удерживали у себя Бамборо и Майер одновременно? – [улыбается] – А что Андреа Хутон? Бамборо была уже мертва, когда вы похитили Андреа? – […] – Тело Андреа вы сбросили со скал. И тем самым нарушили схему действий. Это был первый случай, когда вы там сбросили тело с высоты? – […] – Вы не хотите сознаться в похищении Марго Бамборо? – [улыбается] Отложив биографию, Страйк некоторое время лежа курил и думал. Затем он потянулся за тетрадью в кожаном переплете, которую бросил на кровать, когда снимал пальто. Пролистывая убористо исписанные страницы в попытке найти что-нибудь вразумительное, привязанное к неопровержимому факту или ориентиру, он вдруг заложил тетрадь своим толстым пальцем: в глаза ему бросился написанный большей частью на непонятном языке фрагмент, показавшийся знакомым. Чтобы встать и сходить за рабочим блокнотом, Страйку потребовалось совершить над собой некоторое усилие. Рухнув обратно на кровать, он нашел предложение, которое Пат по его просьбе расшифровала из питмановской скорописи. «И это последний из них, двенадцатый, и круг замкнется после того, как найдут десятого – неизвестное слово – Бафомет. Перенести в истинную книгу».