Эдгар Аллан По и Перуанское Сокровище

– Примите мои поздравления, миссис Рейнольдс.

А это был чистый, нежный голос моей жены. Я двинулся сквозь редеющую толпу вперед, дабы присоединиться к Сисси и разглядеть предмет ее восхищения получше. Первым, что бросилось мне в глаза, оказался густой слой белого театрального грима. Вблизи он превращал лицо миссис Рейнольдс в жуткую, зловещую маску, однако вздрогнуть, очнувшись от праздного созерцания, меня заставило иное – ее фиалковые глаза, подведенные сурьмой и устремленные прямо на меня.

– Благодарю вас. Вы очень любезны, миссис По, – отвечала актриса, не сводя взгляда с моего лица. Немало удивленная ее словами, Сисси, однако ж, изо всех сил постаралась не выказывать этого. – А как поживаете вы, мистер По? Давненько мы с вами не виделись.

Миссис Рейнольдс склонилась в намеке на насмешливый реверанс, и в этот миг я наконец-то понял, кто передо мною на самом деле.

– Миссис Фонтэн? – пролепетал я. – Простите, я не…

– Боюсь, вы ошибаетесь, – надменно сказала она. – Я – миссис Рейнольдс. Со времени нашего лондонского знакомства многое изменилось.

– Да, понимаю, – откликнулся я, хотя на деле не понимал ровным счетом ничего. – Мы с женой весьма восхищены вашей игрой.

Последнее было добавлено в надежде увести разговор прочь от Лондона и гнусных бесчинств, сотворенных там ею и ее возлюбленным.

– Благодарю вас. Пьеса написана моим мужем, Джорджем Рейнольдсом. Понравилась ли она вам?

Вызывающие нотки в ее голосе так и подталкивали отринуть такт в угоду честности, но тут в беседу вмешалась жена.

– Конечно же, пьеса привела зрителей в восторг. Нечасто мне доводилось слышать столь долгие овации, – с искренне любезной улыбкой сказала Сисси.

Дама, известная мне как миссис Фонтэн, возлюбленная моего злейшего врага, Джорджа Ринвика Уильямса, повернулась к ней и взглянула на нее так, словно видит ее впервые в жизни.

– Я спрашивала не совсем об этом, миссис По, но благодарю вас за восхитительно деликатный ответ. У мужа есть некоторый, недавно открывшийся в этом прекрасном новом мире талант к сочинению мелодрам, способных затрагивать чувства, и наше сотрудничество оказалось весьма успешным. Да, критики не всегда к нам столь благосклонны, однако наши ужины оплачивают не они.

С этими словами она улыбнулась, что оказало потрясающий эффект на ее грим: гладкая белая маска подернулась множеством глубоких морщин, разом состарив актрису лет этак на двадцать. Леди слегка пошатнулась, будто вот-вот лишится чувств, и я поспешил подхватить ее под локоть.

– Пожалуй, мне необходимо ненадолго присесть, – пробормотала она.

– Разумеется, – поддержала ее жена. – Должно быть, вы очень устали, а тут еще мы не даем вам отдохнуть.

Миссис Рейнольдс покачала головой, словно бы собираясь с мыслями, и вновь устремила взгляд на меня.

– Прошу вас… и вас, миссис По: пройдемте со мною в гримерную. Чашечка чаю поможет взбодриться, а между тем мне нужно кое-что вам сказать.

Не дожидаясь моего ответа, она скрылась за дверью, из которой вышла, и мы со сгорающей от нетерпения Сисси не без душевного трепета последовали за ней.

По-видимому, небольшая гримерная была превращена в особое место отдохновения «миссис Рейнольдс, актрисы, бесспорной королевы театральных подмостков», как утверждала одна из приколотых к стене театральных афиш. Прочие афиши изображали хозяйку комнаты в разнообразных драматических позах и затейливых одеяниях. В углу, под газовым рожком, висело зеркало. Перед зеркалом стоял стол, а на столе – невероятной величины ящик с множеством разнообразных снадобий, непременных принадлежностей актерского ремесла. Миссис Рейнольдс уселась в кресло перед зеркалом, и в тот же миг из сумрака, заставив меня вздрогнуть от неожиданности, возникла невысокая пухлая леди средних лет.

– Ну, вы готовы уделить мне время, дорогая? – спросила она.

– Еще минутку, миссис Лэрд.

– Ваш следующий выход через час, а на смену грима понадобится не меньше тридцати минут, – возразила миссис Лэрд. – Позвольте, я смою краску и причешу вас, пока вы беседуете с поклонниками.

– Ну хорошо, – раздраженно ответила миссис Рейнольдс, – делайте, что там следует.

Миссис Лэрд кивнула, встала у стола и, смачивая мягкие губки различными притираниями, начала долгую и, очевидно, весьма трудоемкую процедуру удаления белой краски с лица актрисы.

– Прошу прощения за малоизящное зрелище, но мне хотелось бы избавить душу от бремени, пока вы, мистер По, здесь, передо мной.

Жена искоса взглянула на меня, но ничего не сказала.

– Присядьте. Вон там пара кресел – придвиньте их поближе.

Я выполнил ее просьбу, и мы с Сисси устроились так, чтобы она могла видеть в зеркале отражения наших лиц.

– Поскольку мы вряд ли еще когда-либо встретимся вне присутствия мужа – а при нем я того, что собираюсь сказать, не повторю ни за что, – перейду прямо к делу.

Если миссис Лэрд и питала хоть какой-то интерес к тому, что должно воспоследовать далее, она ничем этого не выказывала, а попросту без остановки трудилась над лицом хозяйки, удаляя с кожи толстый слой белой краски.

– Прошу, говорите, – кивнул я. – Мне весьма интересно услышать, что вы хотите сказать.

– Я объявила мужу, что прошлое пора предать забвению. Ожесточенность сердца пожирала его изнутри и тем разрушала связующие нас узы. Теперь мы живем той жизнью, какой нам хотелось, и я полагаю, что с этим… делом меж вашими семьями покончено.

Разумеется, я всею душой желал бы того же самого, однако не верил, что ее супруг склонен с этим согласиться. Неужто эта леди ни сном ни духом не ведает об ужасающей посылке, оставленной им на ступенях моего крыльца?

– О свершенных несправедливостях вам известно, – продолжала миссис Рейнольдс, – и сетовать на его, вернее на наши действия, вам, конечно же, не следует: в сравнении с тем, что были вынуждены претерпеть Джордж с отцом, все это пустяки.

В ее устах все эти умопомрачительные слова звучали, будто неоспоримая истина. Потрясение лишило меня дара речи. Сисси также молчала, старательно скрывая замешательство.

– Продолжившись, эта война между вами уничтожит все, что нам дорого, – объявила актриса, и на сей раз я ничуть не усомнился в правдивости ее слов.


Тем временем миссис Лэрд покончила с удалением остатков грима. При виде лица миссис Рейнольдс, лишенного всяких прикрас, я едва сумел не выказать охватившего меня ужаса. Кожа под краской имела цвет прогорклого масла, текстурою же напоминала изношенный детский башмак. Когда же миссис Лэрд сняла с хозяйки роскошный парик, явив нашим взорам корни волос надо лбом и заметно поредевшие седые локоны, боюсь, скрыть потрясения мне не удалось, о чем наглядно свидетельствовал вонзившийся в мой бок локоть Сисси.

Увидев собственное отражение, миссис Рейнольдс поморщилась.

– Да, мистер По, последние три года обошлись с моей внешностью далеко не так любезно, как с театральной карьерой. Я изо всех сил скрываю это от поклонников и верю: вы не обратите моих стараний в прах.

– Разумеется, – отвечал я (иного ответа мне в голову не пришло).

– Сидите смирно, дорогая, – велела миссис Лэрд, принимаясь накладывать на лицо, шею и декольтированную грудь хозяйки свежий слой белого грима.

Будто завороженный, смотрел я, как полужидкий крем покрывает ее черты слоем белой эмали, пряча от посторонних глаз их нездоровый оттенок.

– Давайте же пообещаем: пока мы обе живем на этой земле, наши мужья более не посрамят нас враждою и жаждой мести, – сказала миссис Рейнольдс, не сводя фиалковых глаз с отражения Сисси.

– Уверяю вас, миссис Рейнольдс, все ссоры между моим и вашим мужем забыты. Сама судьба свела нас сегодня вместе, чтоб мы смогли объясниться.

Лицо жены хранило абсолютную невозмутимость. Казалось, она прекрасно понимает, о чем говорит ее визави, хотя это, конечно же, было невозможно.

– В этом даю вам слово, – продолжала Сисси, пожимая руку спутницы жизни моего врага. – И желаю вам доброго здравия.

– Как и я – вам, – в свою очередь заверила ее миссис Рейнольдс.

Обе обменялись загадочными взглядами, словно бы проникающими в самую душу собеседницы, затем моя жена крепко пожала руку актрисы, поднялась и с искренним состраданием на лице двинулась к выходу. В этот момент миссис Лэрд приступила к работе более тонкой и принялась выводить на белоснежной коже миссис Рейнольдс синеватые вены. С трудом оторвав взгляд от ее макабрического художества, я пробормотал: «Прощайте», – и поспешил следом за женой.





Глава четвертая




По пути домой мы обсуждали достоинства пьесы, но о самой актрисе не обмолвились ни словом. Только после того, как мы расположились в гостиной, с чашками подогретого сидра в руках, дабы прогнать прочь холод зимней ночи, Сисси устремила на меня ожидающий взгляд. В экипаже я лихорадочно размышлял, что ей сказать, и решил не изменять истине, но и не раскрывать ее всю целиком.

– С миссис Рейнольдс и ее мужем мы познакомились в Лондоне, где они были известны под именами миссис Ровены Фонтэн и мистера Джорджа Уильямса. По-моему, в то время она была замужем за кем-то другим, однако и с Уильямсом имела… полное взаимопонимание.

Сисси задумчиво поджала губы.

– Ты хочешь сказать, они были любовниками и обманывали ее мужа?

– Да, – согласился я, радуясь возможности бросить на обоих тень. – В ознаменование сего союза она носила расписную брошь, в точности повторявшую его глаз, а он – копию ее глаза. Отчего они сменили имена, мне неизвестно. Возможно, мистер Фонтэн еще жив, и они скрылись от него за океаном, либо считают, что пятно развода может повредить их театральным успехам.

Сисси согласно кивнула и, не сводя с меня взгляда, поднесла к губам чашку.

– Да, но каково совпадение: ведь миссис Фонтэн приехала в Филадельфию вскоре после твоего возвращения из Лондона. И этот ее портрет, что мистер Стрит выставил в зале Фонда художников… не странно ли, что она или ее возлюбленный заказали такую работу, едва появившись в городе?

С тех пор, как мы увидели портрет миссис Фонтэн на той злополучной выставке, прошло более трех лет. Отнюдь не желая волновать жену всей правдой о миссис Фонтэн и Джордже Уильямсе – особенно об их стараниях погубить меня там, в Лондоне – я всей душой надеялся, что Сисси позабыла о нем. Но нет, не тут-то было…

– Да, дорогая, действительно, выглядит это странно, но не забывай: мистер Стрит утверждает, будто имеет нюх на чужие таланты. Помнишь, как он объявил, что написать мой портрет для него – честь, ведь он-де знает, что мое искусство переживет века. Держу пари, его нос учуял и тщеславие сей леди, и аромат ее таланта, едва она появилась в городе, и посему он предложил запечатлеть ее лик на холсте за символическую плату.

Сисси с улыбкой подняла взгляд на мой портрет, повешенный ею на стену в гостиной. Я в знак протеста, чтобы избавить себя от необходимости лицезреть его, поставил свое кресло прямо под ним. На все уговоры Роберта Стрита позволить ему запечатлеть мой лик для грядущих поколений (и, конечно же, заработка ради) я неизменно отвечал отказом, но затем он предложил выполнить сию работу даром, и я не смог отказать жене в просьбе подарить ей этот портрет ко дню рождения. Конечно, портрет был написан искусно, но мне не слишком понравилось выражение собственного лица, да и идея изобразить меня с пером в руке, над чистым листом бумаги, казалась слишком уж очевидной.

– Что ж, тот потрясающий портрет я прекрасно запомнила, – объявила Сисси, вновь взглянув на меня. – Более того: по-моему, именно этот образ миссис Рейнольдс был отпечатан на афишах «Мстительного духа».

– Должно быть, ныне этот портрет внушает ей противоречивые чувства: ведь с тех пор ее красота понесла столь страшный урон. Полагаю, в ее гриме содержится некий вредоносный элемент. Возможно, мышьяк. И этот зеленый костюм, по всей видимости, также выкрашен мышьячной краской[4]. Воистину, тщеславие – вот мстительный дух, ведущий эту леди к погибели.

– Как это печально, – согласилась жена. – По-моему, она понимает, что ее здоровье серьезно подорвано, вот ей и хочется избавиться от всех мстительных духов и обрести душевный покой.

– Ты проницательна и в то же время добра!

– Однако до сих пор в толк не возьму, что породило вражду между тобой и мужем миссис Рейнольдс.

Во взгляде Сисси чувствовался вызов. Определенно, уклоняться от этого вопроса далее я не мог.

– Отец Джорджа Уильямса провел шесть лет в Ньюгейтской тюрьме. Джордж Уильямс полагает, будто в этом виновны родители моей матери, а значит, я, их потомок, должен поплатиться за их предполагаемые преступления.

– «Сын не понесет вины отца, и отец не понесет вины сына, правда праведного при нем и остается, и беззаконие беззаконного при нем и остается»[5], – процитировала Сисси.

– Суждения более истинного, пожалуй, на свете не сыскать, однако, боюсь, Уильямс ожесточен до глубины души. Могу лишь надеяться, что, взяв себе новое имя, он принял и новый характер. Или что хотя бы жене удалось убедить его забыть обиду.

– По-моему, вполне удалось, – прошептала Сисси. – Я сердцем чувствую. Смерть подступает к ее изголовью, вот ей и не хочется тратить впустую или пятнать раздорами отпущенное время. Наверное, потому-то и игра ее так убедительна. На сцене она воспаряет духом, чтоб люди запомнили ее самые лучшие стороны, а не самые низменные помыслы.

Возможно ли, что ползучего злобного беса по имени Месть более незачем опасаться? Мог ли успех в самом деле изменить эту парочку к лучшему? Так ли, иначе, однако меня все не оставляла мысль: что, если красота актрисы и в самом деле столь немилосердно изглодана тлетворным духом ее дурных намерений?