Ее нежеланный лорд

* * *


Дни слились в бесконечную серую череду. Бьянка сама себе казалась дорогой куклой – с красивым фарфоровым личиком, изящными кистями рук и лодыжками, а тело мягкое, тряпичное, набито соломой и совершенно безвольное. Она с трудом понимала, зачем каждое утро ее будит Тутта и при этом смотрит со странной смесью сочувствия и брезгливости, как будто даже ей есть дело до репутации Бьянки Эверси. Не понимала, зачем умывается, одевается и причесывается – все равно ведь папенька не выпускает из дому. Наконец, не понимала, зачем жует листья салата, заправленные соусом из квашеного молока, – если ее теперь никто не возьмет замуж, то можно бы пропустить и пончик-другой, да еще и в чашку кофе добавить сливок и сахара.

Внутри что-то сломалось, треснуло и разлетелось мелкими осколками, и как раз таки эта жалящая боль Бьянке была понятна: впервые в жизни папенька и маменька повернулись к ней новой, совершенно до этого незнакомой стороной. Неожиданно те, кого она любила всю сознательную жизнь, оказались как будто чужими, глухими и слепыми. И хоть кричи, хоть плачь, хоть все волосы себе выдергай – они твердят как заведенные: что ж теперь будет, да кто ж с нами будет иметь дело, с такой-то дочерью. И вот это-то и приносило самую едкую, противную подсердечную боль. С каждым прожитым днем Бьянка ощущала, как отдаляется от матери и отца, или наоборот – как они все дальше и дальше отталкивают ее, и во взглядах снова брезгливая жалость.

«Мама, он же ничего со мной не сделал. Я по-прежнему невинна».

«Даже если и так, то все видели тебя… в таком виде, что, прости Всеблагий, хоть под землю от стыда провалиться. Никто не поверит в то, что у тебя ничего не было с узурпатором Ксеоном».

Каждое утро отец, садясь завтракать, спрашивал у дворецкого, нет ли корреспонденции. И каждое утро получал один и тот же ответ: никто больше не писал семейству Эверси, никто не звал на ужины и балы. Вся семья и вправду оказалась отрезанной от столичной жизни. Роланд Эверси окидывал Бьянку хмурым взглядом, а потом принимался за еду, всем своим видом говоря: вот видишь, что ты наделала? И у Бьянки в горле застревал очередной лист салата, она отодвигала тарелку, уходила к себе, чтобы всласть нарыдаться в подушку. А потом она засыпала, но сон не приносил облегчения: приходили кошмары.

В этих кошмарах раз за разом из темноты выливался ненавистный широкоплечий силуэт, тенью склонялся к Бьянке и, обдавая запахом крепкого табака, лука и винного перегара, шептал: «Укради у короля амулеты. Не сделаешь – пришлю маменьку по частям. И папеньку. А сделаешь – получишь их живыми». И Бьянка, захлебываясь слезами и ненавистью, снова одевалась – как тогда – и шла во дворец разыскивать его величество. Чтобы прикинуться влюбленной дурочкой, соблазнить и снять с его шеи столь нужные артефакты.

Только вот во сне было все иначе. И Ксеон отнюдь не засыпал, навалившись на нее тяжелым телом. Резкая, ноющая боль охватывала низ живота, и Бьянка орала, выгибалась дугой… И ничего не могла сделать. Ни-че-го. Она была совершенно беспомощна.

На этом, как правило, кошмар заканчивался, и Бьянка вскидывалась на кровати с бешено колотящимся сердцем, в ледяном поту.

Бьянка так и не поняла, отчего снится такое. Она ведь не знала, каково это – быть с мужчиной. А призрак боли преследовал, не отпуская. Бьянка даже подумала, не пожаловаться ли матери, но вовремя прикусила язычок. Затрагивать подобную тему было явно не лучшим решением, матушка и без того смотрела на Бьянку как на какое-то ходячее недоразумение.

А однажды ей приснилось другое. Вернее, все начиналось как обычно, снова Ксеон задирал ей юбки на голову, но потом… он перевернул Бьянку на спину, и она поняла, что на этот раз с ней отнюдь не узурпатор. У Ксеона были темно-русые волосы, а этот, новый, оказался пшеничным блондином без лица. Там, где у нормальных людей находятся щеки, глаза, нос, оказалось мутное пятно, как будто кто-то размазал акварель. Бьянка хотела кричать, но вопль застрял в горле, как это часто бывает в кошмарах, и только противная режущая боль вышибала слезы из глаз. Неизвестный мужчина хохотал как сумасшедший, а у Бьянки по всему телу словно цыганской иглой протыкали кожу.

А потом железные пальцы сомкнулись на горле, и Бьянка поняла: все. Теперь точно все. Он ее придушит, как цыпленка, и она попросту умрет во сне.

И проснулась.

– Что кричите, леди? – грубовато поинтересовалась Тутта. – Его величества с вами нет.

– Пошла… вон… – с трудом прохрипела Бьянка.

К боли в душе добавилась еще и боль в шее. И девушке стало действительно страшно – до ледяных рук, до тошноты, до озноба, от которого зубы стучали. Она спустилась к обеду, твердо намереваясь поговорить с матушкой и попросить позвать мага-лекаря, но…

Отец с видом победителя помахал в воздухе маленьким розовым листком.

– Амалия! Ама-а-а-а-алия! Наконец-то! Наконец стали забывать о… – Он умолк, встретившись взглядом с Бьянкой.

– Что, Роланд? – матушка спешила навстречу по коридору, ухоженная и красивая, в светлом домашнем платье и ажурной шали.

Даже в столь тяжелые времена, когда семейство Эверси оказалось отвергнутым всеми, графиня умудрялась выглядеть томно и одновременно величаво. Бьянка же видела в зеркале взъерошенного белобрысого воробья.

– Нас пригласили на бал, на день рождения Вериты Ларно!

– Ларно? А ну-ка, дорогой, дай сюда приглашение, – оживилась матушка.

Розовый листок перекочевал в холеные ручки графини, она пробежалась взглядом по строчкам, затем почему-то окинула Бьянку пристальным, оценивающим взглядом.

– Нас пригласили в полном составе, – радостно сообщила матушка. – Дитя мое, нужно, чтобы к завтрашнему вечеру ты привела себя в надлежащий вид. Думаю, что там будут Шико. Возможно, это шанс…

И тут Бьянка не удержалась и фыркнула.

– Верита Ларно – старая дева, страшная и глупая. У нее изо рта воняет и зубы порченые. А Левран Шико – косоглазый, и, когда разговаривает, у него слюни брызжут так, что утонуть можно. Сомнительная радость…

Она не договорила, потому что затылок ожгла резкая боль. Бьянка с удивлением уставилась на отца, который только что отвесил ей подзатыльник.

– Помолчи, – он хмурился, – не в твоем положении перебирать. Так что мы поедем на бал, поздравим Вериту Ларно, и ты станешь ее лучшей подругой. И – да. Я не буду возражать, если ты покажешь Леврану Шико то же, что показывала королю… тьфу, узурпатору Ксеону. Ты поняла? Замуж тебя надо выдать.

– Поняла. – Бьянка заморгала быстро-быстро, чтобы не расплакаться. Кровь ударила в голову, и щеки защипало. Наверное, сейчас она стала похожа на свеклу.

Если с Веритой Ларно еще можно было перемыть кости общим знакомым, то Левран Шико, старший сын виконта Шико, вызывал физическое отвращение. Нет, у младшего сына Шико как раз все было в порядке, и с ним Бьянка была бы не прочь водить дружбу. Но вот старший не удался. У него была отвратительная привычка никогда не смотреть в глаза собеседнику и постоянно склонять голову к левому плечу. А еще Левран периодически ковырялся в носу и потом съедал добытую оттуда козявку. И что, Всеблагий, целоваться с ним после этого?

– Может быть, вы меня отправите в монастырь? – жалобно спросила она.

Папенька начал краснеть, и маменька бросилась за стаканом воды.

– Бьянка! Как тебе не совестно? Мы столько для тебя сделали. Мы растили тебя для того, чтобы ты продолжила род Эверси, а не для того, чтобы высохла в молитвах и постах.

– Я не хочу иметь ничего общего с Шико, – решительно объявила Бьянка.

– Претемный, – прохрипел папенька, – какая эгоистичная девица выросла, а, Амалия? Сперва опозорила нас на все королевство, теперь упирается… Знаешь, дочь, ты поедешь на бал и приложишь все усилия, чтобы Левран обратил на тебя внимание. Потому что… в противном случае мы с матушкой окончательно убедимся в том, что ты своенравная, избалованная, неблагодарная и крайне эгоистичная особа, которая совершенно не думает о родителях!

И тут Бьянку накрыло волной совершенно неконтролируемой ярости.


Это она-то не думает о родителях? Да как же так? Неужели они… в самом деле именно такие, какими она их видит именно сейчас? Неужели так и не поняли, что она сделала только ради них?

– Я никуда не еду, – тихо сказала она.

Амалия Эверси закатила глаза и побледнела, граф бросился ее поддержать.

– Нет, ты посмотри, что творишь с матерью! – крикнул зло. – Амалия, душа моя… Давай я тебе помогу дойти до кушетки.

Но графиня потянулась к Бьянке, дотронулась до ее щеки – очень нежно, как никогда раньше – и прошептала:

– Милая… пожалуйста. Мы очень, очень просим тебя. Я прошу…





* * *


Особняк Ларно давно начал ветшать, на его боках строгого серого цвета краснели кирпичом пятна отвалившейся штукатурки. Если ехать из центральной части города, спускаясь при этом с горы в сторону моря, можно было увидеть, что над правым крылом провалилась крыша, и никто ее не чинит, потому что у семейства Ларно попросту нет на это средств.

Впрочем, некоторые стеснения в средствах испытывала и семья Эверси. Разница была лишь в том, что род Ларно обеднел на пару поколений раньше, а особняк Эверси был отремонтирован дедом Бьянки.

Одно было хорошо у Ларно: дом окружал старый яблоневый сад, пронизанный узкими, полузаросшими тропинками, украшенный старинными беседками. Весна была в самом разгаре, деревья стояли в цвету, прекрасные, словно невесты перед алтарем Всеблагого, и Бьянка, так долго просидевшая взаперти, не могла надышаться вкусным свежим воздухом.

Выглядывая из окна кареты, она с интересом наблюдала за жизнью, кипящей на улицах столицы. С некоторым сожалением отметила, что у ее платья безнадежно устарел фасон рукава и что богато одетые горожанки предпочитают вырез в виде буквы «V», а вовсе не квадратный, выставляющий напоказ грудь. В моду снова входили пышные веера и сапожки на высоком каблуке, а она была обута в старые атласные туфельки с изрядно стоптанными подметками.

«Для Ларно сойдет», – ухмыляясь, решила Бьянка.

Может быть, эти же подметки отпугнут от нее Шико-старшего, и тогда можно будет с чистой совестью отчитаться папеньке, мол, я старалась, а он и внимания не обратил.

Бьянка ехала на бал с безмятежной улыбкой на губах, но мысленно готовилась к битве, по масштабам сравнимой с Великим Эшвотским сражением, когда враждебные ависийцы были раз и навсегда изгнаны с островов Рехши.

Будут ли ее обсуждать? Конечно.

Попытаются ли вывалять в грязи и облить помоями? Вне всяких сомнений.

Бьянка, как никто другой, понимала, что женская компания безжалостна к слабым и еще более безжалостна к павшим сильным, и что легко на дне рождения Вериты Ларно ей не будет ни мгновения. Но с каждым новым глотком свежего, напитанного солнечным теплом воздуха в ней поднимала голову прежняя Бьянка Эверси, которая вполне могла, образно выражаясь, откусить положенный в рот палец и у которой хватило дурости натравить ручного механоида на жену верховного инквизитора. Потом, правда, ревела в подвалах инквизиции, а эта сволочь Аламар Нирс допрашивал ее так, словно она была незарегистрированным магом-менталистом и исподтишка командовала королевскими механоидами. Мало того, что женился на другой, так еще и издевался. И уже совсем невозможно было объяснить, что ей всего-то хотелось замуж, а потом стало очень обидно оттого, что предпочли не ее. Родители вон предпочли бы сына. А инквизитор Нирс предпочел Бьянке другую девушку. Сплошное невезение.

Наконец карета остановилась у ажурных ворот, изрядно побитых ржавчиной. Им бросился открывать дворецкий, что весьма прозрачно намекало на бедственное положение владельцев дома. Потом лошади процокали подковами по дорожке, вымощенной разноцветным булыжником, и остановились напротив высокого крыльца, отделанного мрамором с аристократичными черными прожилками, местами обвалившегося.

Папенька строго посмотрел на Бьянку.

Бьянка скромно потупилась, всем своим видом как бы говоря: я буду послушной, я буду делать так, как вы велите, и, если Шико-старший полезет мне под юбку, я буду жеманно хихикать, подкатывать глаза и изображать радость.

На самом же деле Бьянка поклялась себе, что ежели Левран изволит вести себя подобным образом, то, скорее всего, будет вынужден ретироваться с хорошим фингалом.

– Ну, пойдем, – мягко сказала графиня, невесомо погладила Бьянку по открытым плечам, расправила щелчком кружево. – Деточка, постарайся сделать так, чтобы нам не пришлось за тебя краснеть.

– Да, матушка, – улыбнулась Бьянка, – я буду вести себя как лучшая подруга Вериты и как самая смирная невеста королевства.

– Так бы и сразу, – буркнул отец и, кряхтя, принялся выбираться из кареты. Ему мешал объемный живот, но дворецкий оказался смышленым, так что подал графу руку и буквально выволок наружу. Амалия Эверси выбралась самостоятельно, лишь мимоходом оперлась о жесткие пальцы слуги. Бьянка и вовсе сделала вид, что не заметила протянутой руки. Из-за кошмаров, что тревожили ее, касаться мужчин было неприятно.

Перед ними распахнули высокие стеклянные двери, и Бьянка помимо собственной воли ощутила прилив сил и совершенно детского восторга.

Как давно она не была на балу!

Чтобы блестел натертый паркет, чтобы суетилась прислуга, расставляя по столам закуски, чтобы прохаживались важно гости, а хозяева дома…

– Бьянка! – раздался рядом писк Вериты, – о, Бьянка, я так счастлива, что ты смогла приехать!

Еще через мгновение Бьянка оказалась заключена в мягкие, горячие и потные объятия Ларно-младшей.

– О, – сказала она и мягко отстранилась, – дорогая, как я тебя давно не видела!

Быстро оглядев Вериту, добавила:

– Ты похорошела. Всеблагий, как же ты хороша! Не то что я нынче…

И вздохнула.

Разумеется, Верита не похорошела ни капли. Она была невысокого роста, но при этом очень странного телосложения, напоминала квадрат с руками и ногами. Квадрат утягивали корсетом, украшали приторно-розовыми рюшами и розочками, но миловидности это квадрату не добавляло. К тому же у Вериты было такое же квадратное лицо с тяжелой челюстью и не очень чистая кожа. Бьянка на таких девиц смотрела с непониманием и прохладным презрением. Даже если ты не удалась фигурой, всегда можно пошить такое платье, которое скроет недостатки и подчеркнет достоинства (в случае Вериты – весьма аппетитную пышную грудь). Ну а лицо – магов-лекарей никто не отменял. А еще артефакты. И просто очищающие средства.

Но всем этим нужно было заниматься, а Верита заниматься не хотела. И было бы это простительно, если бы сия особа увлекалась чем-нибудь интересным и полезным, например, чтением или вышивкой… Но нет. Верита просто была ленива и оттого оставалась совершенно некрасивой.