Эксперимент «Исола»

С этими словами он требовательно взглянул на Франциску и Юна, и вся компания вышла из кухни.

Я задумалась, как мне быть теперь, когда общество разделилось, и в конце концов решила спуститься к экранам, чтобы видеть обе группы одновременно. В следующие полчаса я наблюдала, как обе группы ищут там и сям, в разумных и неразумных местах, как Лотта и Генри обыскивают сначала кухню, потом салон и дальше, во всех шкафах и углах, пока Полковник, Юн и Франциска ищут наверху. Лотта все это время не выпускала сумку из рук, отставляя ее, только когда ей нужны были обе руки. Мне показалось, что Генри косится на сумку, пока Лотта занята, и предположила, что он тоже думает про телефон. Может, он искал случая вытащить его, может, как и я, просто думал о нем. Судя по всему, он не заговаривал с Лоттой о телефоне; наконец они ушли на кухню, готовить завтрак. Через какое-то время к ним присоединилась группа с верхнего этажа; я оставила экраны и поднялась в кухонную стену. Не потому, что собиралась услышать что-то особенное. Пятеро собравшихся там завтракали в гнетущем молчании; за окнами серый свет незаметно приближался к полудню, а ветер усиливался.

Генри вдруг встал и подошел к окну, потом повернулся к остальным.

– Что это? Вон там?

Полковник встал рядом с ним и выглянул в окно.

– Не знаю. Кто-нибудь может принести бинокль? Кажется, я видел в холле.

Лотта поднялась и скрылась из виду, а потом снова появилась и протянула бинокль Полковнику. Поднеся бинокль к глазам, тот тихо вскрикнул.

– Сто чертей, да это же причал!

Все повскакали со стульев, Полковник рванул к себе куртку и бросился к двери. Остальные кинулись следом. Возле стула Лотты осталась ее сумка.

Я поняла, что это мой шанс. Сейчас или никогда.



Убедившись, что все убежали к причалу, я вылезла из морозильной камеры в медпункт. Не особо раздумывая, я подошла к полке с медикаментами, нашла, что искала, и сунула пузырек в карман. Потом я заторопилась на кухню. Теперь, когда все ушли, дом казался огромным. Я вбежала в кухню, пригибаясь, чтобы не было видно в окно. Рванула к себе сумку Лотты, повозилась с замочком и наконец открыла. Лотта, кажется, была из тех, у кого в сумке есть все на все случаи жизни. Кошелек, ключи, жвачка, расписание автобусов, тампоны, пластыри, чеки, прихваченные скрепкой, полплитки шоколада, шпильки, захватанный детский рисунок с какими-то оранжевыми каракулями, наручные часы, по виду – купленные в дешевом магазине.

Когда я была маленькой, у Нур был большой портфель, который она всегда носила с собой. Мне запрещалось в него заглядывать, и, наверное, именно поэтому я обожала рыться в нем, когда Нур не видела. Портфель был как тайный словарь, способ понять ее.

Я собирала улики – чеки, свидетельствующие о том, что она пила кофе, и о том, что именно она купила, я заглядывала в ее ежедневник, чтобы узнать, с кем она встречалась. Иногда, охваченная своеобразной паранойей, Нур не записывала информацию полностью, а только выставляла заглавные буквы или время. Все это я запоминала, отправляла в свои внутренние запасы, словно собиралась шантажировать Нур, не зная точно зачем.

Теперь я так же методично просматривала сумку Лотты, хотя сразу убедилась, что телефона в ней нет. Я забрала несколько шпилек, снова защелкнула замочек и отставила сумку в сторону. Осторожно выглянула в окно: никто пока не шел назад, к дому. Потом я шмыгнула на лестницу и поднялась в коридор второго этажа. Сосчитала двери по левой стороне и подошла к двери Лотты. Я уже готовилась отомкнуть замок шпилькой (искусство, которому я обучилась еще в детстве и которое отточила в Кызылкуме), но дверь оказалась не заперта, и я шагнула в комнату. В ней стоял полдень, жалюзи наполовину спущены, одежда разбросана. На полу валялись белые, явно ношеные трусы, винтом закрученные в нейлоновые колготки, кровать не застелена, словно кто-то просто откинул одеяло и вскочил. Наверное, так оно и было. Если, бегая в стенах, я чувствовала себя очень странно, то сейчас меня охватила едва ли не паника. Совершенно неприемлемо, с какой точки зрения ни глянь, что я шарю в комнате постороннего человека, роюсь в вещах и одежде Лотты, в ее шкафу, ее ванной. Я чувствовала себя сумасшедшей, которая переходит всякие границы. И хотя я пряталась всего полдня, стоять полностью на виду в комнате, а не скрытой в темном коридорчике, мне уже казалось чем-то неестественным. Я перевела дух, собралась и приступила к поискам.

Я методично обыскивала комнату время от времени поглядывая в окно. Остальные, кажется, были полностью заняты тем, что творилось у подножия скалы, и я молила судьбу, чтобы они подольше оставались там. Поиски продвигались до нелепости медленно, руки все еще плохо слушались меня из-за лекарств, которые Катя ввела мне несколько часов назад, и из-за головной боли. Несколько раз я обнаруживала, что стою с какой-нибудь вещью в руках, не понимая ни как я здесь оказалась, ни как долго стою. Я пыталась мыслить стратегически, даже подняла крышку сливного бачка в туалете, но сколько ни искала – телефона не нашла. Конечно, Лотта могла забрать его с собой и спрятать как-нибудь на себе, но я в это не верила – телефон был довольно большой. Носить его в кармане – все равно что изо всех сил обращать на себя внимание. И тут мне кое-что пришло в голову. Про Лоттин телефон знал еще один человек, и именно он жил в соседней комнате.





Анна




Комната Генри тоже оказалась незапертой; входя, я на миг задержалась на пороге. В свете дня комната выглядела по-другому, но вещи оставались самими собой: ничто не свидетельствовало о жильце. У Лотты все было в лихорадочном беспорядке, здесь же царил покой, словно в монашеской келье. Ничто в комнате не указывало, что здесь обитает Генри, что здесь вообще кто-то живет. Постель с туго натянутым покрывалом словно застелила гостиничная горничная, все вещи были убраны, за исключением книги в мягкой обложке на ночном столике. Для начала я заглянула под кровать и нашла пустой чемодан. Генри явно распаковал все, что привез с собой, а потом педантично задвинул простой синий чемодан с заполненным багажным ярлыком под кровать.

По непонятной мне самой причине его аккуратность подстегивала меня. Одежда тоже висела в безупречном порядке. Пара коричневых кожаных ботинок на полу. Два пиджака. Темные брюки. Свежевыглаженные рубашки на вешалках, пара фуфаек. На полке лежали два вязаных свитера каких-то строительных цветов. Один свитер я узнала по первому вечеру. Этот безликий порядок в гардеробе бесил меня, но и странным образом привлекал. Было что-то чувственное в том, чтобы смотреть на одежду Генри, трогать ее. Одежда, которая прикасалась к его коже, прилегала к его груди, рукам. Я протянула руку и погладила светло-серую рубашку. Наклонилась, понюхала. Тонко пахло стиральным порошком. Заломы от глажки казались почти острыми, и я рассеянно подумала, гладит он свои рубашки сам или отдает в химчистку.

Роясь у Генри в шкафу, я ощущала некое превосходство, словно я наконец могла наблюдать за ним, сколько хочу, а он даже не знает. Я взяла в руки свитер с первого вечера и вдохнула запах. Легкий запах воды после бритья и человеческой кожи.

Мелькнула мысль, не забрать ли свитер с собой, но я поняла, что идти на такой риск неразумно. Я положила его на место и продолжила рыться. И нашла. За одеждой оказался шкафчик, встроенный в стену. Дверца походила на дверцу сейфа, но когда я ее тронула, она оказалась не заперта и открылась. И хотя в гардеробе было темно, я сразу поняла, что содержится в шкафчике. Пачка бумаг, личное дело с копией моей фотографии на первой странице. И пистолет.



Я отскочила назад, словно дверца сейфа обожгла меня, и тихо вскрикнула. Отбежав к окну, я к своему ужасу увидела, что остальные быстро шагают по направлению к дому. Не вполне понимая зачем, я рванула оружие к себе, надавила на дверцу сейфа, занавесила ее одеждой, закрыла шкаф и сбежала по ступенькам; уже залезая в морозильную камеру, я услышала, как открылась входная дверь. Кто-то крикнул: “Принесите одеяло с подогревом!” Шаги приблизились; на сей раз мне удалось закрыть камеру с первой попытки. Сердце сильно билось; я замерла, слушая, как кто-то нервозно шарит по комнате. Человек, кажется, нашел, что искал, – я услышала удаляющиеся торопливые шаги, после чего хлопнула дверь. Я попыталась сосредоточиться и принялась медленно считать до ста. Потом с усилием полезла через люк вниз. Я старалась спускаться по узкой лестничке как можно тише, и вот наконец я снова в своем подземелье, едва дышу, а руку оттягивает оружие.





Генри




– Где он? Где? – раздался у меня под ухом крик Лотты.

Я собрал в кулак всю свою волю, чтобы не попросить ее заткнуться, и продолжил подниматься по лесенке. Пропитавшаяся ледяной водой одежда стала тяжелой. Выбравшись наверх, я упал на спину и постарался отдышаться. Расстегнул спасательный жилет и стащил с себя мокрую тяжелую куртку, одновременно переворачиваясь набок и кашляя. Соленая вода отрыжкой выливалась у меня изо рта. Я прижался лбом к грязной затоптанной лужайке, стараясь дышать нормально. Еще немного – и мне бы не выбраться на берег.



Примерно за четверть часа до этого мы бегом спустились к причалу. Или точнее – к тому месту возле лестницы, где он был раньше. Причал уплывал все дальше от берега у нас на глазах. Без причала подойти к острову на чем-нибудь, кроме маленькой лодки, будет невозможно – во всяком случае, пока не утихнет непогода. Без причала мы будем полностью отрезаны от мира.

– Попробуем вернуть его! – прокричал я остальным. Ветер к этому времени еще усилился, обещая шторм. Дождь хлестал сбоку.

– В сарае есть резиновая лодка! – крикнул Юн.


– Неси! – крикнул я в ответ, и через несколько минут он вернулся, таща большой надувной ялик вроде флотского, с небольшим подвесным мотором.

Ветер подхватил лодку, и она потащила Юна за собой. Лотта ринулась ему на помощь, и вместе они стали спускать ее вниз. Ветер дергал лодку в разные стороны, и несколько раз она едва не сбила меня с лестницы. Оказавшись на узкой полоске берега, я с трудом, но спустил лодку за собой. Мне удалось столкнуть ее в воду там, где скала немного закрывала берег от ветра.

– Вы идете? – позвал я Полковника.

Он с сомнением посмотрел на меня, но потом решился и полез вниз. Юн хотел последовать за ним.

– Лодка будет перегружена! Ждите здесь!

Юн постоял на первой перекладине и полез наверх. Он явно испытал облегчение. Полковник, дрожа от холода, прошел мимо меня на корму. Я подобрал весла, лежавшие на дне лодки; мы с усилием отгребли на несколько метров от скалы, я запустил мотор, и мы стали прокладывать путь по беспокойному морю – к причалу, который уплывал все дальше от нас.

Когда мы оказались на безопасном расстоянии от острых скал и вне зоны слышимости остальных, я сел так, чтобы моя спина по возможности закрывала нас от оставшихся на берегу.

– Мне надо поговорить с вами, – наполовину прокричал я Полковнику, заглушил мотор и придвинулся ближе.



Рассказав все, я тяжело перевел дыхание и стал ждать реакции. Полковник пристально смотрел мне в лицо. Его взгляд больше не был отсутствующим, глаза перестали слезиться. Я понял, какое уважение к себе вызывал этот человек в своей прежней жизни. Передо мной был человек, точно знавший, что делать.

– Вы в этом уверены? – спросил он.

– Абсолютно. – Я постарался, чтобы мой ответ прозвучал правдиво.

Полковник отвел взгляд, посмотрел на берег и усмехнулся.

– Вот ведь черт, – сказал он.

Потом качнулся всем телом и одним привычным движением, словно проделывал такое много раз, перевернул лодку. Оба мы очутились в ледяной воде.





Анна




Успокоившись в своем подвале, я поняла, что ничего гениального в мысли забрать оружие не было. Генри наверняка что-то заподозрит, ведь пистолет явно исчез из сейфа не сам по себе. Но – теперь я уже не могла отмахнуться от сложных вопросов – почему у Генри был пистолет и почему у него оказалось мое досье? И почему я не забрала с собой и его, если уж взяла пистолет?

Я проклинала себя за то, что думала и слишком быстро, и слишком медленно. Генри совершенно точно не был простым кандидатом на место в проекте; его присутствие на острове, кажется, имело какое-то отношение ко мне. Все это время я исходила из того, что могу доверять Генри, что мы в одной команде. Но увидеть оружие и личное дело в сейфе, спрятанном за одеждой… Я как будто тайком пробралась к нему в голову. То, что я там обнаружила, оказалось для меня неожиданным, и видеть это мне совсем не хотелось.

Я положила пистолет на стол и принялась исследовать его. Раньше мне такие не попадались, но ведь это ни о чем не говорит – единственным оружием, которое я видела вблизи, были старые винтовки, револьверы и советские АК-4, которые носили кызылкумские милиционеры. Пистолет, на который я сейчас смотрела, выглядел гораздо новее. Небольшое механическое оружие с пулями в магазине. Никаких примитивных деталей, характерных, по моим представлениям, для гражданских охотничьих ружей. Я подумала, что он похож скорее на армейское оружие. Я знала, что у Генри в прошлом военная служба, он сам рассказал об этом невзначай, когда мы как-то засиделись за обсуждением проекта, предшествовавшего кызылкумскому. Но военную службу проходили многие, так что это ничего особенного не значило. Если только Генри не продолжил служить. Шпион? Я перевела дух. В его скрытности всегда было что-то странное, почти патологическое. Или профессиональное. Я припомнила его на удивление опрятную комнату, его безликую одежду, его сдержанность. И тот факт, что на самом деле я знала о нем не больше, чем он сам мне рассказывал. До сего дня. Мысли неслись в нескольких направлениях сразу. Я не понимала, параноик я или просто наивная, мне не на что было ориентироваться. У меня не было ни инструкций, ни договоренности о том, как действовать в такой ситуации.

Я сидела, апатично глядя на экраны, передо мной лежал пистолет, и я пыталась решить, что предпринять, как вдруг передо мной на экране возникла вся компания – толпа ввалилась в холл. Хотя на самом деле – не все, поняла я вдруг. Не хватало Полковника. Я не успела обдумать этот факт – Генри сразу начал подниматься по лестнице, наверняка направляясь к себе. Я пустилась в путь, как можно тише и быстрее пробежала вверх по лестнице; не отставая от хозяина, я оказалась в его комнате – только невидимая, за стеной. Первым делом Генри принялся стаскивать с себя мокрую насквозь одежду. Он срывал ее с себя, словно хотел поскорее избавиться от нее – и не мог. Долой одно, другое – и вот он уже голый. Трудно было поверить, что меньше суток назад мы лежали рядом; в сером свете дня его тело казалось одновременно и чужим, и знакомым. Теперь я заметила на нем несколько шрамов – длинный на бедре и похожие на след от пулевого ранения на груди, в опасной близости от сердца. Проводя вчера ладонью по его груди, я чувствовала эти шрамы, но была слишком занята им самим, чтобы обращать на них внимание. Генри прошел в ванную. Я услышала, как зашумел душ, и сделала шаг, чтобы не упускать его из вида. В стене ванной я какое-то время стояла, не решаясь открыть глазок. Дико было подглядывать за чужаками, но это ни в какое сравнение не шло с тем, чтобы последовать за Генри в ванную без его ведома. И я чувствовала себя очень странно не только из-за отвращения. Я хотела увидеть Генри в душе, и от этого мне было стыдно. Я провела пальцами по стене в поисках заслонки, но сколько ни шарила в темноте, ничего не находила. Здесь не было глазка. Сначала я ощутила разочарование и даже немного разозлилась, а потом забеспокоилась. Умышленно ли Генри поселили в комнату, где за ним нельзя наблюдать в ванной? Знал ли он сам об этом? И что означает история с оружием? Я пыталась слушать через стену, но там только со сбивчивой ритмичностью плескала вода, как когда струи ударяют по телу, которое медленно поворачивается под ними.



Наконец Генри выключил душ и вернулся в комнату; бедра он обмотал белым полотенцем. С моего наблюдательного пункта гардероба видно не было, но я услышала, как Генри роется в нем – видимо, выбирает одежду. Но вот звук изменился, словно движения стали сбивчивыми. Генри сделал шаг назад и дикими глазами оглядел комнату. Я могла истолковать это только одним образом: он обнаружил, что оружие исчезло. Генри вывалил одежду из шкафа, разворошил постель, швырнул чемодан на одежду и все перерыл. Смотреть на него было почти смешно. В совершенном отчаянии он поискал даже под книжкой на ночном столике. Наконец Генри сдался. С минуту он сидел на краю кровати, тупо глядя перед собой. Потом, кажется, на что-то решился, дернул к себе из кучи одежды трусы, торопливо оделся и вышел. Я последовала за ним по проходу в стене.



В последний раз Нур забрали, когда заболел дедушка. За несколько лет до этого он уехал домой. Ему долго не давали разрешения на эмиграцию, так как Босния давно вышла из Союза, но в конце концов разрешили уехать. Дед никогда не выказывал особого восхищения партией, и когда стало ясно, что он готов отказаться от пенсии, наверху поняли, что выгоднее будет от него избавиться. Не знаю, печалилась ли тогда Нур – она ничего не говорила. Проблемы начались, когда дед заболел. Нур захотела поехать к нему, но ей не разрешили. Сказали – она нужна здесь. Сказали – нельзя позволить таким компетентным людям покидать страну. Наверху боялись, что Нур сбежит. Это было уже после того, как я переехала, так что я не так много видела, но знала, что Нур подавала прошение за прошением. “ХОДАТАЙСТВО О ВОЗМОЖНОСТИ УХОДА ЗА УМИРАЮЩИМ ОТЦОМ”, злыми красными буквами значилось на письме, которое она собиралась отправить, – я видела конверт у нее в прихожей. Уже тогда я поняла, что дела с выездной визой обстоят неважно. Я знала, что пути партии и Нур разошлись давно, но вряд ли понимала, какое отчаяние она тогда испытывала.



Однажды Нур позвонила мне, и разговор вышел странный. Она попросила заехать к ней домой и проводить ее в больницу. Это было на нее не похоже – она всегда очень гордилась, что не болеет. Когда я приехала к ней, дверь оказалась не заперта, а в квартире стоял затхлый запах. Я позвала Нур, но ответа не получила. Посуда, похоже, стояла в кухонной раковине уже много дней. К обертке на столе присохли остатки масла. Я на цыпочках прокралась в спальню. Нур спала в кровати. Я не видела ее спящей с самого своего детства. Ее черты стали мягкими и спокойными, морщинка между бровями разгладилась. А в остальном она выглядела ужасающе. Лицо было бледное, почти серо-зеленое, кожа на руках, казалось, стала на несколько размеров больше. Наверное, Нур болела уже очень долго. В комнате стоял сладковатый запах немытого тела, на полу возле кровати теснились стаканы, чашки, тарелки, валялись упаковки из-под болеутоляющего. Я присела на край кровати, взяла Нур за руку. Не знаю, я ли ее разбудила, но через некоторое время она как будто почувствовала, что я в комнате. Нур сонно повернула голову и посмотрела на меня.

– Анна? – Поначалу она, кажется, удивилась.

– Давно болеешь?

Нур непонимающе смотрела на меня.

– Ты давно болеешь? – повторила я.

Нур кашлянула. Я протянула ей стакан – тот, где вода казалась посвежее. Нур взяла стакан, приподняла голову, чтобы отпить, потом снова опустилась на подушку и посмотрела на меня.

– Анна, помоги мне съездить в больницу. Мне надо на освидетельствование.

– Осмотр, – поправила я ее. – Тебе надо на осмотр. Ты больна.

Нур раздраженно мотнула головой.