Элмет

Кэти, вдруг охваченная паникой, кинулась к двери и замолотила кулаками по стальным створкам.

— Выпустите нас! — кричала она. — Выпустите нас!

Я остался на месте, крепко вцепившись в боковую стойку кузова. Чахоточный движок зачастил, поймал нужный ритм; машина тронулась, затем остановилась и вновь рванула с места. Кэти упала и скорчилась на полу. Я удержался, но зацепил правым локтем что-то острое. Почувствовал, как намокает в этом месте одежда. Могла быть кровь, а мог быть и пот. В темноте толком не разберешь.

Кэти прокашлялась и восстановила дыхание, а фургон все мчался вперед. Я шире расставил ноги, балансируя на подпрыгивающем и качающемся полу. На здешних разбитых дорогах быстрая езда очень напрягала. Я вроде расслышал собачий лай в отдалении. Это могли быть и наши собаки. Я не видел Джесс и Бекки с тех пор, как они выбежали из дома и умчались вниз по склону. Они часто предпринимали дальние прогулки, но всегда находили дорогу домой.

Мы успели отъехать не очень далеко, когда фургон с содроганием затормозил. Люди что-то кричали и выскакивали из кабин. Хлопали двери. Послышался топот ног по траве, асфальту и гравию.

Кэти подползла к тому месту двери, где светилась тоненькая щель в резиновом уплотнении. Сплющила нос о металл, пристраиваясь глазом к этой щелочке.

— Видишь что-нибудь? — шепотом спросил я.

Она изменила позу, наклонила голову под другим углом и попробовала еще раз.

— Не могу понять, где мы находимся.

Вновь раздались крики. Слов было не разобрать. Но интонации говорили о многом. В них слышался гнев. И злобное возбуждение.

Кэти отодвинулась от двери и села. Я смутно видел контуры ее фигуры. Разглядеть выражение лица в темноте было невозможно, но я достаточно хорошо ее изучил, чтобы понять, насколько она испугана. Ее ребра вздрагивали при каждом вдохе. Все-таки она была еще очень юной.

— У меня плохое предчувствие, Дэниел. Если у тебя появится шанс удрать, не медли. Беги без оглядки.

— Я тебя не оставлю.

— Как раз об этом я и говорю. Беги, не думая обо мне. За меня не волнуйся, я буду в порядке. Что бы со мной ни сделали, что бы ни случилось. Я буду в порядке. Внутри себя, я хочу сказать. Что бы они там ни вытворяли, я могу внутри себя перенестись в иные места, куда угодно, и оставаться там сколь угодно долго, так что я в любом случае не пропаду. Мы сами творим свое ощущение жизни. Достаточно сказать себе: «Это не проблема», и все — проблемы как не бывало. Так что беги при первой возможности. Пообещай мне.

— Я не дам такого обещания.

— Прошу тебя. О себе одной я смогу позаботиться, это у меня еще как-то выходит. Но мысль о том, что ты попал в беду, для меня куда страшнее любой беды, в какую попаду я. Серьезно. Я ничуть не преувеличиваю. Мысль об этом меня доконает. А если что-то плохое случится со мной… Что ж, я смогу представить это так, будто все происходит не на самом деле. А когда представлю, для меня оно и впрямь станет невсамделишным. Ты понимаешь, о чем я?

Я сказал ей, что не понимаю.

— Ладно, не бери в голову. Просто пообещай, что дашь деру при первой возможности. А я буду чувствовать себя увереннее, буду лучше готова ко всему, зная, что ты сбежал, что ты в безопасности.

Я долго ничего ей не отвечал. Крики и беготня снаружи прекратились. Наступила пугающая тишина. Я подсел к Кэти и взял ее за руку, как делал ранее в сарае.

— Если там, куда нас везут, мы встретим Папу, — сказал я, — все закончится хорошо, я уверен.

Кэти слабо сжала мою ладонь.

— Обещай мне, что сбежишь, — сказала она.

— Обещаю.

Фургон снова набрал скорость, и нас начало швырять из стороны в сторону при попадании колес в колдобины. Затем мы разом скатились в самый конец кузова. Перед машины сильно приподнялся. Мы въезжали на крутой холм. На наш холм. Я понял это сразу — возможно, по знакомым неровностям дороги. А может, уловил какие-то родные запахи.

Машина остановилась, водитель выбрался из кабины и открыл дверь кузова. За время поездки успели сгуститься, а затем и миновать сумерки, и теперь мы смотрели в ночную тьму. При свете луны и звезд я опознал ту же троицу, что сопровождала нас от самого сарая в усадьбе Прайса. Мы с Кэти поднялись на ноги.

Она прошептала:

— Делай, как я скажу. Мы пойдем с ними, притворимся покорными, и они не станут нас держать. А когда я скомандую, беги.

Мы вылезли из фургона.

Конвоиры стояли рядом, но нас пока не трогали.

— Дэниел, — произнесла Кэти громко, тем самым давая мне сигнал к бегству.

Я остался на месте.

— Дэниел, — повторила она.

Мы все направились ко входу в дом.

— Дэниел! — сказала она вновь.

Я продолжал идти следом за ней. Два человека шли по бокам от нас, а третий был впереди, задавая направление.

Мы уже почти достигли крыльца. Роща находилась справа от меня, за ней была гряда холмов с перелесками, а далее тянулись поля.

— Дэниел, беги! — заорала Кэти, раздраженная тем, что я не реагирую на ее команды.

Я даже не дернулся. Конвоир хмыкнул, а потом внезапным движением заломил ей руки за спину под столь жутким углом, что только плечи и локти очень гибкой, тоненькой девушки могли такое выдержать.


Как раз для Кэти это было еще терпимо, хоть и не безболезненно. Она издала стон, однако не вскрикнула.

— Не будь конченой дурой, цыпочка, — сказал державший ее мужчина.

Одновременно меня толчком в спину отправили вперед через проем, в котором ранее стояла наша дверь. Все трое были взрослыми крепкими мужчинами, получавшими деньги за причинение страданий другим людям. И они демонстрировали свою крутизну. Толчок был вполсилы, но и от него у меня перехватило дыхание.

Из прихожей мы прошли в кухню. Под ногами хрустели осколки стекла. Окна были разбиты, шкафы распахнуты, а их содержимое разбросано по полу. Оба стула, которые я с любовью и тщанием сделал своими руками под папиным присмотром, были сломаны. Наспех отрубленные ножки кухонного стола валялись в разных концах комнаты. А столешница — капитальная, из длинных и толстых дубовых досок — исчезла.

Нас тащили чуть ли не волоком. По прибытии сюда они стали действовать гораздо жестче и грубее, чем до этого. Развели нас в стороны и держали крепче некуда. Один из этих типов проделал со мной то же, что его приятель сделал с Кэти: рывком заломил мои костлявые руки, сведя локти за спиной. Я был молод, худ и гибок под стать сестре, но от боли это не спасало. Болели плечи, болели сдавленные ребра и кожа на локтевом сгибе, которую он защемил своими клешнями. Я тихонечко поскуливал.

А вот Кэти, похоже, успела оправиться и дышала все глубже по мере того, как ее тело приспосабливалось к дискомфортной позе.

Меж тем комнату заполняли новые люди. Они обменивались хлопками по плечам, кивками и отрывистыми фразами. Меня и Кэти оттянули к боковым стенам, при этом не ослабляя хватку.

Внезапно наступила тишина.

В помещение, в нашу кухню, вошел Прайс. Вошел с таким видом, словно это место было его собственностью. Его приемной. Его мастерской. Его кабинетом для деловых встреч. Словно мы были всего лишь пауками, ползущими по стенам. Слизнями на оконном стекле, заглядывающими внутрь.

Его лицо осунулось, щеки ввалились. Зато теперь оно не было таким бесстрастным, как прежде. Лицо человека, чей сын был задушен в лесу пару ночей назад.

Том Прайс, старший из его отпрысков, шел следом за отцом. Смесь ужаса и злорадства прочиталась в его взгляде, когда он увидел мою сестру и меня, скрюченных руками наемников.

Отец и сын прошли в дальний угол комнаты. Мистер Прайс на нас не посмотрел ни разу. Даже мельком. Его взор блуждал поверх нас и поверх голов остальных. Крепко сжатые челюсти должны были изображать хладнокровную решимость.

По обе стороны комнаты людей набилось полно; они сидели на чем попало, теснились в углах и вдоль стен. Однако стена у двери оставалась свободной — и не случайно, судя по тому, что вновь входящие пристраивались где придется, но только не там.

Пауза тянулась. Ее держал Прайс. Само его присутствие вгоняло подчиненных в безмолвный трепет. А он продолжал водить взглядом поверх голов.

Но вот снаружи донесся стон. И тишина сразу стала еще более глубокой. Стон услышали все. За ним последовал краткий мучительный рев. И звук чего-то перемещаемого волоком. И голоса людей, занятых этим перемещением:

— Толкай. Толкай. Я его направляю.

Было трудно разобрать слова, приглушаемые двумя запертыми дверями и шумом ветра снаружи.

— Черт, угол застрял в этой куче.

Ответ другого человека нас не достиг, унесенный резким порывом ветра. Они продолжали тащить неизвестно что. Шаг за шагом. Толкали и тянули. Слышались скрежет и стук. Все глаза нацелились на дверь. Вновь раздался стон. Отчетливый стон и узнаваемый тембр голоса.

И тут я не смог удержаться. Я позвал его.

— Папа! Папа! — закричал я.

— Кто-нибудь, заткните пасть этому мальцу, — буркнул из угла Прайс. Он не повернул головы. Он и губами-то почти не шевелил, подавая команду.

Державший меня гад высвободил одну руку, сжал ее в кулак и сбоку врезал мне в челюсть. Я почувствовал вкус крови и нащупал языком что-то шаткое. Потом он хорошенько меня встряхнул и завернул мои руки так, что я сложился пополам и рухнул на колени.

Я задыхался от боли. Я ворочал языком выбитый коренной зуб. Я булькал кровью. И опять занимался зубом. Меня почему-то особо заинтересовал этот объект у меня во рту, и я исследовал кончиком языка все неровности его верхней части, а также мягкую, развороченную десну под ним.

Дверь медленно отворялась. Вот-вот должен был показаться тот, кто тянул груз, двигаясь спиной вперед.

Я же сконцентрировался на поисках во рту места, из которого текла кровь. Я шевелил языком свой зуб. Я был рад возможности отвлечься от происходящего перед моими глазами.

А человек, тянувший груз, уже был внутри комнаты и пятился дальше. Ему помогали еще трое. Общими усилиями они волокли широкую доску, в которой я опознал крышку от нашего дубового кухонного стола. Тут же вспомнились его наспех отрубленные и брошенные где попало ножки. Теперь обрубки под столешницей использовались грузчиками для удобства захвата.

Я не переставал мусолить зуб. Поскольку меня держали в согбенном положении, мне приходилось до предела выгибать шею назад, чтобы видеть происходящее вокруг. При этом мои мысли то и дело возвращались к болям в спине, к расквашенным губам, гудящей голове и глотку воды, в котором я сейчас крайне нуждался.

Папа был привязан к столешнице кожаными ремнями и кусками изолированных проводов. Затащив его в комнату, они под углом прислонили столешницу к свободному участку стены рядом с дверью. Папины кулаки и запястья были сплошь покрыты кровью; руки до самых плеч также пестрели кровавыми брызгами. Кровь была и на лице, образовав особенно большие сгустки над бровями. Вся левая сторона его белой безрукавки теперь окрасилась алым. Связанные ноги были босы и также содраны в кровь. И эта кровь смешалась с грязью, пылью, травинками и листьями, перегноем и глиной здешних мест, так что красное плавно переходило в коричневое и черное.

Во время транспортировки его глаза были закрыты. Но теперь он медленно их открыл и уставился прямо на меня, а потом на Кэти, которая, в свою очередь, не сводила глаз с него. Тем временем доставившие его люди тщательно проверяли, не ослабли ли путы. Прочие молча таращились на его руки, на его ноги и на него в целом или же переглядывались между собой. Никто, кроме меня и моей сестры, не смотрел Папе в глаза, поразительно светлые и яркие, как две звезды на кроваво-красном небосводе.

Он застонал. При каждом вздохе в его легких бурлила жидкость.

Первым заговорил Прайс:

— Сегодня черный день, Джон. Черный день. И поверь, все это не доставляет мне никакого удовольствия. — Он говорил тихо. — Но ты знаешь, что мне нужна справедливость. Правосудие на наш лад. Сделай признание, и мы покончим с этим быстро. Относительно быстро.

Папа ничего не ответил. Неизвестно, мог ли он говорить вообще. Взгляд его перемещался с Прайса на меня, потом на мою сестру, потом опять на Прайса.

— Как видишь, я доставил сюда твоих детей. Им придется очень несладко, и ты все это увидишь, — сказал Прайс.

Папа по-прежнему молчал.

Прайс кивнул здоровяку, удерживавшему Кэти. Та пыталась сопротивляться, но он быстро свалил ее на пол, придавил коленом, достал нож и начал срезать с нее одежду. Материя пронзительно трещала, когда он рвал ее по надрезам. У него не было цели поранить Кэти, но, поскольку она не переставала бороться, лезвие раз за разом вместе с одеждой задевало и кожу. Теперь Кэти тоже была окровавлена.