Эрагон

– Этой беды могло бы не быть, если бы ты не убежала отсюда и не унесла бы меня с собою! – в гневе и отчаянии выкрикнул он.

«Тебя бы уже не было в живых, если бы мы тут остались».

– Ну и что? Ты посмотри на это! – еще громче завопил Эрагон. – Мы могли хотя бы предупредить Гэрроу! Это ты, ты виновата, что он не смог спастись! – И он так стукнул кулаком по какому-то обгорелому бревну, что ободрал костяшки пальцев. Закапала кровь, но он не обратил на это внимания и медленно пошел от дома к тропе, которая вела на дорогу, вглядываясь в следы на снегу. Следов было много, но он почему-то плохо их видел: глаза ему застилала какая-то странная пелена… «Неужели я слепну?» – мелькнула у него горькая мысль. Дрожащей рукой он коснулся щеки и понял, что плачет.

Какая-то тень накрыла его – это Сапфира склонилась над ним, укрывая его своими крыльями.

«Успокойся, тише, тише, нельзя терять голову. – Он с надеждой посмотрел на нее, и она прибавила: – Смотри внимательно: здесь одинаковые следы – один ведет от дороги к ферме, а второй – обратно; значит, Гэрроу не могли увести отсюда».

Эрагон внимательнее вгляделся в отпечатавшиеся на снегу следы двух пар кожаных башмаков: Сапфира была права. След к дому и обратно был один и тот же. И кто бы ни оставил этот след, глубина его тоже была одинаковой, стало быть, никакой ноши у поджигателей не было! И Гэрроу должен быть где-то здесь! Эрагон выпрямился и снова бросился к дому.

«А я поищу вокруг дома и в лесу», – сообщила ему Сапфира.

Разбрасывая кучу мусора, в которую превратилась теперь их уютная кухня, Эрагон добрался до таких бревен и досок, сдвинуть которые ему прежде было бы не под силу. Но теперь, словно по волшебству, тяжелые бревна сдвигались под его натиском как бы сами собой. Старинный буфет, совершенно изуродованный, явился несколько более сложным препятствием, однако же он справился и с буфетом, отшвырнув его обломки в сторону, и вдруг услышал за спиной странный шорох. Резко обернувшись, готовый к атаке, он посмотрел в ту сторону и увидел, как из-под обломков высунулась знакомая рука. Рука слабо шевельнулась, и Эрагон с криком вцепился в нее:

– Дядя! Дядя, ты меня слышишь?

Но ответа не последовало. Эрагон как бешеный принялся разбирать завал, не обращая внимания на впивавшиеся в ладони занозы. Он довольно быстро высвободил плечо и руку Гэрроу, но тут на его пути оказалась тяжелая балка. Он попробовал сдвинуть ее, подставив плечо и напрягшись всем телом, но ему это не удалось.

«Сапфира! Скорей сюда!» – мысленно окликнул он дракониху.

Та явилась мгновенно. Обломки так и трещали под ее могучими лапами. Не задавая лишних вопросов, Сапфира подперла балку плечом, когтями цепляясь за остатки пола. Мышцы ее напряглись, и балка со страшным скрежетом приподнялась. Эрагон тут же нырнул под нее и стал вытаскивать Гэрроу, который лежал на животе, распластанный рухнувшей на него балкой. Одежда его была разорвана, и в дыры виднелось окровавленное тело. Как только Эрагон высвободил Гэрроу из завала, Сапфира тут же отпустила балку, и та с треском рухнула на пол, сокрушая остатки досок.

Эрагон выволок Гэрроу из разрушенного дома и осторожно положил на снег. Совершенно растерянный, он нежно коснулся его щеки. Лицо Гэрроу было серым, безжизненным, кожа сухая и точно обожженная; губа рассечена, на скуле тоже глубокая рана, но это было далеко не самое страшное. Странные глубокие то ли раны, то ли ожоги покрывали все его тело. Края у ран были белыми, и из них сочилась прозрачная жидкость, издававшая тошнотворный запах гниющих фруктов. Гэрроу дышал часто, неровно, каждый выдох сопровождая мучительным стоном. Казалось, сама смерть сдавила ему грудь.

«Убийцы!» – услышал он мысли Сапфиры.

«Не говори так. Он ведь еще жив. Возможно, его даже можно спасти! Нужно только непременно отнести его к нашей целительнице, Гертруде. Хотя мне, конечно, до Карвахолла его не дотащить…»

Сапфира тут же мысленно предложила ему свое решение, изобразив Гэрроу висящим у нее под брюхом.

«Ты сможешь поднять нас обоих?» – спросил Эрагон.

«Я должна».

Эрагон принялся рыться в мусоре и в итоге раскопал подходящую доску и несколько кожаных ремней. Он велел Сапфире проковырять когтем дырки в каждом из четырех углов доски и продел в эти дырки ремни. Привязав доску к передним лапам драконихи, он проверил, крепко ли завязаны все узлы, и перекатил на доску Гэрроу. Привязывая его к доске, он заметил, что из дядиной руки выпал клочок черной ткани. Ткань была очень похожа на ту, из которой были сшиты плащи чужаков. Нахмурившись, Эрагон сунул тряпочку в карман, сел верхом на Сапфиру и даже глаза закрыл: все его тело содрогнулось от боли в израненных ногах.

«Давай!» – мысленно приказал он.

Дракониха подскочила, сильно оттолкнувшись задними ногами и оставляя на земле глубокие борозды. Казалось, крылья ее не в силах поднять такую тяжесть, но все же она медленно поднялась над землей. Все ее мышцы и сухожилия были напряжены до предела. В течение первых мучительных мгновений Эрагону даже показалось, что никуда они не полетят, но тут Сапфира вдруг совершила мощный рывок и взвилась к небесам. Когда они пролетали над лесом, Эрагон мысленно посоветовал ей:

«Лети вдоль дороги. Здесь в случае чего тебе всегда хватит места, чтобы приземлиться».

«Но меня могут увидеть», – возразила она.

«Теперь это уже не имеет значения!»

Она не стала спорить и полетела точно над дорогой, ведущей в Карвахолл. Доска с привязанным к ней Гэрроу страшно раскачивалась, и лишь тонкие кожаные ремешки удерживали его от падения.

Огромная тяжесть не позволяла Сапфире лететь достаточно быстро. Она явно выбилась из сил, голова ее тяжело обвисла, на губах выступила пена. Она старалась изо всех сил, но все же, когда до Карвахолла оставалась еще целая лига, сложила крылья и тяжело опустилась на дорогу, подняв задними ногами целый фонтан снега. Эрагон боком скатился с нее, стараясь не бередить свои раны. Потом, с трудом поднявшись на ноги, принялся отвязывать доску. Тяжелое дыхание Сапфиры заглушало все прочие звуки.

«Подыщи себе какое-нибудь безопасное место и отдохни, – велел ей Эрагон. – Я не знаю, сколько времени мы не сможем увидеться, так что придется тебе пока самой о себе позаботиться».

«Ничего, я тебя подожду», – ответила она.

Скрипя зубами от боли и напряжения, Эрагон потащил по дороге доску с привязанным к ней Гэрроу. Особенно трудными оказались первые несколько шагов. «Да не смогу я туда добраться!» – взвыл он в отчаянии, обращаясь к небесам, но все же двинулся дальше, страшно оскалившись и глядя в землю. Он старался идти как можно ровнее, опасаясь за жизнь Гэрроу, и при этом выдерживал настоящую битву с собственным измученным телом, ни в коем случае не желая быть побежденным. Время бежало с пугающей быстротой. Каждый шаг давался ему с невероятным трудом. В минуты отчаяния он думал: а вдруг и Карвахолла больше нет? Что, если эти чужаки и его тоже сожгли? Вдруг он услышал чьи-то крики и поднял голову, вглядываясь в заснеженную даль и морщась от боли.

К нему бежал Бром – глаза широко раскрыты, волосы растрепаны, на виске засохшая кровь. Он, как сумасшедший, махал руками и в итоге даже выронил свой посох. Ухватив Эрагона за плечи, он что-то громко ему внушал, но Эрагон лишь непонимающе хлопал глазами, не в силах сказать ни слова. Потом земля вдруг рванулась ему навстречу, во рту возник привкус крови, и он провалился во тьму.





У постели умирающего




Сны завладели душой Эрагона, множась и живя по своим собственным законам.

Он видел, как группа всадников на горделивых скакунах выезжает на пустынный берег какой-то реки. Многие всадники совершенно седые, в руках у них – длинные копья. Всадников поджидает какой-то странный прекрасный корабль, сверкая в свете луны. Всадники медленно всходят на борт, и двое, более высокие, чем остальные, идут, поддерживая друг друга. Лица их скрыты под надвинутыми капюшонами, но Эрагон мог бы поклясться, что один из тех двоих, высоких, – женщина. Затем всадники выстраиваются в ряд на палубе корабля лицом к берегу. А на гальке, у самой воды, стоит одинокий мужчина, только он один не взошел на борт судна. И вдруг этот человек, откинув назад голову, издает долгий, исполненный страдания вопль. Но как только крик его смолкает, корабль тут же отчаливает от берега, легко скользя по водам реки, хотя вперед его не влекут ни надутые ветром паруса, ни мощные весла. И он уплывает вдаль меж низкими безлюдными берегами, плывет все дальше, дальше… И прежде чем все это видение скрывается в тумане, Эрагон мельком успевает заметить двух драконов, парящих в небесах.




Первое, что осознал Эрагон, когда пришел в себя, – это какой-то странный и упорный скрип. Открыв глаза, он увидел над собой крытую тростником крышу и понял, что скрипела именно она. Он лежал совершенно нагой и укутанный грубым, но очень теплым одеялом. Его израненные ляжки были заботливо перевязаны чистыми тряпицами.

Хижину он узнал не сразу. На столе стояли ступка с пестиком и какие-то плошки, лежали сухие травы и коренья. Со стен также свисали бесчисленные пучки трав и кореньев, наполняя воздух сильным пряным ароматом. В очаге пылал огонь, а перед очагом в старом забавном кресле-качалке сидела полная женщина. Ее Эрагон узнал: это была деревенская целительница Гертруда. Она сонно клевала носом, держа на коленях клубок шерсти и вязальные спицы.

Хотя Эрагон чувствовал себя совершенно обессилевшим, он все же сел в постели и постарался припомнить то, что приключилось с ним в последние два дня, и первой его мыслью был Гэрроу, а второй – Сапфира. Господи, хоть бы она была сейчас в безопасности! Он попытался мысленно связаться с нею, но тщетно. Видимо, она находилась слишком далеко от Карвахолла. «Значит, это Бром дотащил меня до Карвахолла, – подумал Эрагон. – Интересно, а с ним ничего не случилось? У него ведь тоже вся голова была в крови!»

Гертруда встрепенулась и посмотрела на него своими совершенно ясными и какими-то пронзительными глазами.

– Ага, – воскликнула она, – очнулся наконец! Вот и хорошо! – Голос у нее был теплый, грудной. – Как ты себя чувствуешь, Эрагон?

– Неплохо. А Гэрроу где?

Гертруда подтащила свое кресло поближе к его постели и принялась рассказывать:

– Гэрроу у Хорста. У меня-то места маловато для вас двоих. Ох, и набегалась я с вами! Туда-сюда, туда-сюда! Хватило с вами забот-то.

Множество вопросов вертелось у Эрагона на языке, но он спросил лишь:

– Что с Гэрроу?

Гертруда довольно долго молчала, зачем-то разглядывая собственные ладони, а потом призналась:

– Да плохо с ним, мальчик мой! Жар никак не спадает. И раны тоже заживать не хотят.

– Мне надо его увидеть! – И Эрагон попытался встать.

– Нет, сперва тебе надо поесть! – железным тоном заявила Гертруда, слегка толкнув его в грудь и вновь уложив на подушку. – Я не для того столько времени возле тебя просидела, чтобы ты сразу на ноги вскочил, а потом снова упал замертво! Да у тебя и ноги-то лишь наполовину целые, кожа прямо с мясом стесана! И жар только прошлой ночью спал. А насчет Гэрроу ты не тревожься. Поправится он. Он ведь у нас упорный. – Гертруда повесила над огнем чайник и принялась крошить пастернак для супа.

– Так я тут давно?

– Двое суток.

Двое суток! Это означало, что в последний раз он ел четыре дня назад! От одной этой мысли у Эрагона голова закружилась. Господи, а как же там Сапфира? Прошло четверо суток, а она где-то совершенно одна! Только бы с ней ничего не случилось, думал он.

– Весь Карвахолл так и гудит: всем хочется знать, что там у вас на ферме произошло. Люди говорят, ферма-то дотла сожжена. – Эрагон молча кивнул. – И амбар сгорел… Значит, Гэрроу-то во время пожара так пострадал?

– Я… я не знаю, – пробормотал Эрагон. – Меня там не было, когда… пожар случился.

– Ну ладно, ладно, не волнуйся. Я уверена, что все вскоре встанет на свои места. – Пока готовился суп, Гертруда вновь занялась вязанием. – Это у тебя шрам такой большой на ладони?

Эрагон машинально сжал руку в кулак:

– Да, шрам.

– Где ж ты так порезался?

Он выбрал самый простой ответ:

– Не знаю. Он у меня сколько я себя помню. Но я никогда не спрашивал Гэрроу, откуда он взялся.

– Хм… – озадаченно протянула Гертруда и больше не спросила ни слова.

Когда суп был готов, она налила Эрагону полную миску и подала ему вместе с ложкой. Он осторожно сделал первый глоток. Вкус был отменный. Поев, он спросил:

– А теперь можно мне встать? Очень хочется Гэрроу проведать!

– Ох, ты и упрямый! – вздохнула Гертруда. – Ну что с тобой делать – ступай. Не стану тебя удерживать. Одевайся, я тебя провожу.

Она отвернулась, и Эрагон стал натягивать штаны, шипя от боли, когда грубая шерстяная ткань касалась израненных ног. Потом он быстро накинул рубаху, и Гертруда помогла ему встать. Ноги у него дрожали от слабости, но в целом он чувствовал себя значительно лучше.

– Пройдись-ка немного, – велела ему целительница, а потом сухо заметила: – Ну, по крайней мере, ползти тебе уже не обязательно: на ногах стоишь.

Они вышли из дома, и порыв холодного ветра донес до них запах дыма от соседских труб. Над Спайном висели мрачные тучи, начинался настоящий снегопад; снег валил крупными хлопьями, белым покрывалом укрывая ближние холмы. Эрагон шел с трудом, тяжело опираясь о плечо Гертруды.

Двухэтажный дом Хорста возвышался на холме – кузнецу нравилось смотреть из окон на близлежащие горы. В строительство дома он вложил все свое мастерство. Красивая черепичная крыша нависала над перилами веранды, тянувшейся вдоль всего второго этажа. Водосточные трубы украшали головы горгулий, а на дверных и оконных рамах были вырезаны змеи, олени с ветвистыми рогами, летящие вороны и побеги цветущего плюща.

Дверь им открыла Илейн, жена Хорста, хрупкая миниатюрная блондинка с тонкими чертами лица. Свои светлые волосы она подобрала в высокую прическу. Илейн всегда одевалась очень скромно и аккуратно, а двигалась легко и изящно.

– Прошу вас, проходите, – пригласила она, и Эрагон с Гертрудой оказались в просторной, хорошо освещенной гостиной. Красивая винтовая лестница с полированными деревянными перилами вела на второй этаж. Стены были цвета меда. Илейн грустно улыбнулась Эрагону и сказала Гертруде: – Знаешь, я ведь как раз собиралась за тобой послать. Что-то Гэрроу неможется. Ты уж его поскорей осмотри, хорошо?

– Конечно, только тогда уж ты сама помоги Эрагону по лестнице подняться. – И Гертруда поспешила на второй этаж, решительно шагая через ступеньку.

– Да ладно, не надо, – стал отнекиваться смущенный Эрагон. – Я и сам прекрасно смогу подняться.