Если я останусь

После того как они ушли, я подумала, что, может быть, когда-нибудь расскажу бабушке, что никогда особенно не верила в ее теорию, будто птицы и всякие животные могут быть ангелами-хранителями людей. А теперь я и вовсе уверена: ничего такого нет.

Мои родители не здесь. Они не держат меня за руку, не ободряют и не поддерживают. Я знаю их достаточно, чтобы понимать: они бы непременно пришли, если бы могли. Пусть даже не оба — может, мама осталась бы с Тедди, а папа присматривал бы за мной. Но здесь нет никого из них.

Размышляя об этом, я вспоминаю слова медсестры: «Она здесь всем заправляет» — и внезапно понимаю, о чем на самом деле дедушка спрашивал бабушку. Он тоже слушал эту медсестру. И догадался быстрее меня.

Останусь ли я. Буду ли я жить. Все зависит от меня.

Все эти рассуждения врачей о медикаментозной коме — всего лишь разговоры. Это зависит не от врачей. И не от ангелов-прогульщиков. И даже не от Бога, который если и существует, то сейчас тоже не здесь. Это зависит от меня.

Как мне это решить? Как я могу остаться без мамы и папы? А как я могу уйти и бросить Тедди? И Адама? Это уж слишком. Я даже не понимаю, как все устроено, почему я здесь, в таком состоянии, и как из него выбраться, если я захочу. Если мне нужно сказать: «Я хочу очнуться», то очнусь ли я прямо сейчас? Я уже пыталась щелкать каблуками, чтобы найти Тедди или перенестись на Гавайи, и это не сработало. А тут, похоже, все куда сложнее.

Но я все равно верю, что это правда. Я снова слышу слова медсестры: я здесь всем заправляю. Все ждут моего решения.

Я решаю. Теперь я это знаю.

И оно пугает меня больше, чем все прочее, случившееся сегодня.

Где же, черт побери, Адам?





* * *


В мой предпоследний год в школе за неделю до Хеллоуина Адам появился у нашей двери с видом триумфатора. Он держал в руках портплед и сиял горделивой ухмылкой.

— Приготовься помучиться завистью. Я только что добыл самый лучший костюм, — сказал он и расстегнул портплед. Внутри обнаружилась белоснежная рубашка с рюшами, бриджи и длинный шерстяной сюртук с галунами.

— Ты собираешься изображать Сайнфелда[20] в такой вычурной рубашке? — спросила я.

— Фи, Сайнфелд! И ты еще называешь себя классическим музыкантом. Я собираюсь изображать Моцарта. Погоди, ты еще туфли не видела, — он полез в сумку и вытащил громоздкие черные кожаные ботинки с металлическими полосками наверху.

— Миленько, — оценила я. — Кажется, у моей мамы есть похожие.

— Ты просто завидуешь, потому что у тебя такого классного костюма нет. И еще я надену чулки. Да, я настолько уверен в своей мужественности. А еще у меня есть парик.

— Где ты достал все это? — спросила я, щупая парик. Похоже, он был сделан из джута.

— В Интернете. Всего сотня баксов.

— Ты потратил сотню долларов на костюм для Хеллоуина?

Услышав слово «Хеллоуин», Тедди скатился по лестнице и, не обращая внимания на меня, вцепился в цепочку Адамова бумажника.

— Подожди, я сейчас! — крикнул он и убежал наверх, а через пару секунд вернулся с сумкой. — Это хороший костюм? Или я в нем буду как маленький? — возбужденно спросил Тедди, доставая вилы, пару накладных ушей, красный хвост и длинную красную пижаму.

— Ух. — Адам отшатнулся, сделав большие глаза, — этот костюм меня до чертиков пугает, а ведь ты его даже не надел.

— Правда? Ты не думаешь, что из-за пижамы все выглядит как-то тупо? Я не хочу, чтобы надо мной смеялись. — Тедди сурово сдвинул брови.

Я с усмешкой уставилась на Адама, который пытался сдержать улыбку.

— Красная пижама, вилы да еще настоящие дьявольские уши и хвост — в таком костюме никто не осмелится бросить тебе вызов, не рискуя навлечь на себя вечное проклятие, — уверил Тедди Адам.

Лицо Тедди расплылось в широкой улыбке, открывающей дыру на месте выпавшего переднего зуба.

— Мама тоже что-то такое сказала, но я просто хотел проверить — вдруг она это говорит, только чтобы я перестал приставать к ней с костюмом. Ты же поведешь меня на «сласти или напасти»?[21] — Теперь он переключился на меня.

— Как и каждый год, — ответила я. — Как же мне еще раздобыть конфет?

— Ты тоже пойдешь? — спросил братишка Адама.

— Этого я ни за что не пропущу.

Тедди развернулся на пятках и унесся вверх по лестнице. Адам повернулся ко мне.

— Тедди уже определился. А ты что наденешь?

— Ой, я не очень-то костюмная барышня.

Адам закатил глаза.


— Ну так стань ею. Это же наш первый общий Хеллоуин. У «Звездопада» в этот вечер большой концерт, костюмированный, и ты обещала пойти.

Я мысленно застонала. После шести месяцев с Адамом я уже привыкла, что в школе мы — странная парочка, нас называли Балдеж и Ботаника. И я начала более уверенно вести себя с музыкантами Адама, даже выучила несколько слов из рок-жаргона. Я могла не ударить в грязь лицом, когда Адам брал меня с собой в «Дом рока» — несуразное здание около университета, где жили остальные члены группы. Я даже участвовала в панк-роковых складчинных вечеринках группы, куда каждый приглашенный должен был принести из своего холодильника что-нибудь почти протухшее. Мы складывали все ингредиенты и творили из них нечто. Было и правда увлекательно придумывать, как превратить вегетарианский «говяжий» фарш, свеклу, сыр «фета» и абрикосы во что-то съедобное.

Но я по-прежнему ненавидела концерты — и себя, зато, что их ненавижу. В клубах вечно было накурено, от этого слезились глаза и воняла одежда. Динамики всегда настраивали так громко, что музыка орала и грохотала, отчего у меня в ушах так звенело, что тонкий пронзительный гул потом не давал заснуть. Я лежала в кровати, снова и снова проигрывая в уме неловкий и неприятный вечер, и чувствовала себя все хуже с каждым раундом.

— Только не говори мне, что ты даешь задний ход, — запротестовал Адам огорченно и раздраженно.

— А как быть с Тедди? Мы же пообещали взять его на «сласти или напасти»…

— Ну да, в пять часов. А на концерт нам нужно не раньше десяти. Я сомневаюсь, что даже Мастер Тед сможет выпрашивать сладости пять часов подряд. Так что отговорки у тебя нет. И лучше добудь себе хороший костюм, потому что я буду выглядеть обалденно — по меркам восемнадцатого века.

Адам ушел на работу, развозить пиццу, а у меня внутри все упало. Я поднялась к себе поработать над пьесой Дворжака, которую мне дала профессор Кристи, и обдумать то, что меня тревожило. Почему мне так не нравятся концерты? Потому ли, что «Звездопад» набирает популярность и я завидую? Или меня отталкивают постоянно растущие толпы девочек-фанаток? Это казалось вполне логичным объяснением, но было неверно.

После того как я поиграла минут десять, меня вдруг осенило: мое отвращение к концертам Адама никак не связано с музыкой, фанатками или завистью. Оно связано с сомнениями — с теми самыми глупыми сомнениями, что я не принадлежу к данному кругу. Я не чувствовала себя своей в семье, а теперь не чувствовала себя своей с Адамом, только в отличие от семьи, которая всегда была со мной, Адам выбрал меня сам, и этого я не понимала. Почему он влюбился в меня? Это было совершенно непостижимо. Я знала, что в первую очередь нас свела музыка: она поместила нас в одно пространство и мы смогли хоть немного узнать друг друга. И я знала, что Адаму нравится моя увлеченность музыкой. Также он оценил мое чувство юмора, «такое темное, что его почти не видно», — говорил он. Кстати о темном, я знала, что у него слабость к темноволосым девчонкам, потому что все его подружки были брюнетками. И я знала, что когда мы оставались наедине, то могли часами разговаривать или просто сидеть рядышком, читая каждый со своего айпода, и все равно чувствовать себя вместе. В голове я все это уместила, но сердцем по-прежнему не верила. Когда я была с Адамом, я чувствовала себя избранной, особенной, и это только больше заставляло меня недоумевать: «Почему я?»

И может быть, именно поэтому — пусть Адам с готовностью соглашался слушать симфонии Шуберта и ходил на все мои выступления, принося мои любимые звездчатые лилии, — я все равно лучше бы пошла к зубному, чем на его концерт. Это было ужасно неблагодарно с моей стороны. Я припомнила, как мама иногда говорила, если я чувствовала себя неуверенно: «Притворяйся, пока сама себе не поверишь». Проиграв пьесу три раза, я решила, что не только пойду на концерт, но и приложу на этот раз столько же сил, чтобы понять мир Адама, сколько приложил он для понимания моего.

— Мне нужна твоя помощь, — сказала я маме тем же вечером после ужина, когда мы стояли бок о бок, моя посуду.

— Кажется, мы уже пришли к выводу, что я не сильна в тригонометрии. Может, попробуешь он-лайновые курсы?

— Не в математике. Кое в чем другом.

— Сделаю все, что смогу. Что тебе нужно?

— Совет. Кто самая крутая, жесткая, отпадная рокерша, какую ты можешь вспомнить?

— Дебби Харри, — моментально ответила мама.

— Спа…

— Еще не все, — перебила она меня. — Я же не могу назвать только одну, это прямо «выбор Софи» какой-то. Кэтлин Ханна. Патти Смит. Джоан Джетт. Кортни Лав, в своем безумном нигилистическом стиле. Люсинда Вильямс — пусть она и кантри, но жесткая, как гвоздь. Да, еще Ким Гордон из «Соник юс» — полтинник скоро, а она все скачет по сцене. Старушка Кэт Пауэр, конечно. И Джоан Арматрейдинг. А что, это у тебя задание по обществознанию такое?

— Вроде того, — ответила я, обтирая щербатую тарелку. — Это для Хеллоуина.

Мама в восторге хлопнула мыльными ладонями.

— Ты хочешь сыграть одного из нас?

— Ну да. Ты мне поможешь?

Мама отпросилась с работы пораньше, чтобы мы смогли прочесать магазинчики винтажной одежды. Она решила, что надо искать стилизацию рокерского прикида, а не пытаться скопировать какую-нибудь конкретную звезду. Мы купили облегающие штаны из «ящеричной кожи». И еще блондинистый стриженый парик с челкой до глаз, а-ля Дебби Харри начала восьмидесятых, на котором мама подкрасила ярко-розовой краской несколько прядок. Из аксессуаров мы выбрали черную кожаную ленту на одно запястье и чуть не две дюжины серебряных браслетов на другое. Мама откопала свою собственную старую футболку «Соник юс», предупредив меня не снимать ее, а то кто-нибудь стащит и продаст в Интернете за пару сотен баксов, и черные остроносые кожаные ботинки с шипами, в которых была на свадьбе.

Когда наступил Хеллоуин, мама сделала мне макияж. Широкие черные стрелки на глазах, которые мгновенно придали мне демонический вид, бледная от белой пудры кожа, кроваво-красный рот, кольцо-клипса в носу. Взглянув в зеркало, я увидела, что из него на меня уставилось мамино лицо. Возможно, все дело было в белобрысом парике, но тогда мне впервые пришло в голову, что я и вправду похожа на кого-то из моей родной семьи.

Родители и Тедди ждали Адама внизу, а я сидела в своей комнате. Чувствовала я себя так, будто собираюсь на выпускной вечер. Папа держал наготове видеокамеру. Мама чуть не приплясывала от возбуждения. Когда Адам вошел в дверь, обсыпав Тедди разноцветными конфетами, мама с папой позвали меня.

Насколько это позволяли высоченные каблуки, я томно и плавно сошла по ступеням. Я ожидала, что Адам обалдеет, увидев волшебное преображение своей подружки, никогда не изменявшей привычным джинсам и свитерам. Но он только приветственно улыбнулся, совсем как обычно, и тихонько хмыкнул.

— Классный костюм — вот и все, что он сказал.

— Услуга за услугу. Всё по-честному, — ответила я, указывая на его моцартовское облачение.

— По-моему, ты выглядишь жутковато, но симпатично, — высказался Тедди. — Я бы сказал «сексуально», но я твой брат, так что это будет нехорошо.

— Откуда ты вообще знаешь, что такое «сексуально»? — спросила я. — Тебе же всего шесть.

— Да все знают, что такое «сексуально», — ответил он.

Очевидно, все, кроме меня. Но в тот вечер я, кажется, прочувствовала, что это значит, на своей шкуре. Пока мы с Тедди ходили с колядками, мои собственные соседи, знакомые со мной многие годы, не узнавали меня. Парни, никогда не удостаивавшие меня лишнего взгляда, теперь пялились как нанятые. И каждый раз, как это случалось, я чувствовала себя чуть больше похожей на ту отвязную сексуальную девчонку, которую изображала. Мамин совет притворяться до тех пор, пока сам себе не поверишь, прекрасно работал.

Клуб, где выступал «Звездопад», был набит битком. Все пришли в костюмах, большинство девушек в пикантных: декольтированные французские горничные, доминатрикс, помахивающие хлыстами, распутные Дороти из «Волшебника страны Оз» с юбками, задранными до рубиново-алых подвязок, — все то, при виде чего я обычно казалась себе умственно отсталой. Но всю ту ночь я не чувствовала себя недоразвитой, хотя никто, кажется, не понял, что я в костюме.

— Надо было костюм надеть, — укорил меня парень-скелет, прежде чем предложить мне пива.

— Блин, я просто тащусь от твоих штанов, — провизжала мне в ухо какая-то флэпперша. — Ты их в Сиэтле достала?

— Ты не из «Крэк хаус квотер»? — спросил меня парень в маске Хиллари Клинтон, имея в виду группу, играющую в стиле хардкор, которую Адам любил, а я терпеть не могла.

Когда на сцену вышел «Звездопад», я не спряталась за кулисами, как обычно. Там я могла посидеть на стуле, без помех посмотреть выступление, и мне не нужно было ни с кем разговаривать. Но на этот раз я осталась у стойки бара, а потом, когда флэпперша потащила меня танцевать, пошла с ней в самую толчею.

Я никогда раньше не выходила на танцпол: мне было не слишком интересно топтаться на месте, покуда пьяные дюжие парни в коже скачут по моим ногам. Но в тот день я нырнула туда с головой. Я поняла, каково это: вливать свою энергию в толпу и впитывать ее энергию. И узнала, что на площадке перед сценой, когда все начинается, уже не столько стоишь или танцуешь, сколько втягиваешься в водоворот.

К концу выступления «Звездопада» я была такой же задыхающейся и потной, как Адам. Я не пошла за сцену, чтобы приветствовать его раньше всех. Я подождала, пока он выйдет на площадку клуба — встретиться со своей публикой, как он делал после каждого концерта. И когда он вышел, с полотенцем на плечах, попивая воду из бутылки, я бросилась ему на шею и поцеловала липкими полуоткрытыми губами прямо перед всеми. Я чувствовала, как он улыбается, целуя меня в ответ.