Эта смертельная спираль

Он смотрит вниз и проводит рукой по груди, словно уже позабыл об их существовании.

– Они собирались, но я сохранил их в качестве напоминания.

– Напоминания о чем?

– О том, что они со мной сделали. Я – тайный агент. Знаешь, кто это такие?

Я качаю головой. Я только читала, что о них шептались в сетях «Небес» и в обрывках отчетов, – это не солдаты, а машины, у которых есть нечеловеческие способности. Мне казалось, что это просто слух, но, видимо, нет. Тайный агент. Я вспоминаю, как почернели глаза Коула, когда он с нечеловеческой скоростью выбежал из машины. Как он закрыл меня от взрыва, не обращая внимания на раны.

Теперь понятно, почему он сказал, что запрограммирован меня защищать.

Коул протягивает руку, показывая мне свою панель. От кобальтовых светодиодов вверх по руке тянутся три лей-линии. Они выглядят как татуировки, но это не так. Это трубки толщиной в микрометр и шириной в один слой человеческих клеток, которые слегка выступают над кожей. Большинство нанитов гентеха перемещаются по кабелям внутри тела, чтобы добраться туда, где они должны сработать. В мышцы, глаза, живот. Наниты могут и сами дрейфовать по клеткам, но кабели действуют как железная дорога, мгновенно доставляя их до места назначения.

Но лей-линии разрабатываются для опасных кодов. Некоторым нанитам нельзя доверять, потому что они не очень хорошо совместимы с остальными модулями. Черные кабели, которые тянутся по руке Коула, могут нести в себе токсичные наниты или соединяться с экспериментальными модулями, которые раздвигают пределы способностей человеческого тела.

Он поворачивает руку, пока панель не оказывается наверху. Кобальтовые светодиоды освещают шрамы на груди.

– «Картакс» вживил мне модули, о которых мне ничего не известно, потому что у меня нет доступа к таким данным, вот что значит быть тайным агентом. Я не могу управлять своей панелью и не помню большую часть своих тренировок. Они стерли мне память, оставив лишь ту часть знаний, которые работают на уровне инстинктов. Единственное, что мне разрешили оставить – эти шрамы. Я так и сделал.

Мои глаза расширяются. Трудно осознать весь ужас, скрывающийся за его словами, особенно когда он с такой легкостью говорит о том, как его разрезали и вскрывали. Не могу даже представить, какую боль, должно быть, он вытерпел, но прекрасно могу прочитать историю его страданий на коже. Свидетельство жестокости «Картакса». След военных технологий, о которых ему даже не позволено знать.

Коул встает.

– Иногда я даже не знаю, что внутри меня, пока это не срабатывает. Как было с протоколом защиты. Или джипом. Когда я коснулся руля…

– Подожди, – перебила я. – Что ты сказал?

– По поводу джипа?

– Нет, до этого.

– Иногда я не знаю, что внутри меня, пока это не срабатывает?

Сердце замирает. Внезапно все обретает смысл. Глядя на шрамы на груди Кола, я наконец-то вижу, что пытался показать мне папа. Это так совершенно и так мучительно просто. Он прислал мне инструкции, как расшифровать вакцину, но они не в записке души.

Они стоят прямо передо мной, прячась у всех на виду, как стихотворение в голубях.

Они внутри Коула.





Глава 8




– Мне нужен мой генкит, – вылезая из воды, говорю я.

Шрамы Коула и история, которая скрывается за ними, – научный эквивалент размахивания красной тряпкой перед быком. Папа должен был понимать, что мне до зуда захочется покопаться в панели Коула и посмотреть, что же там внутри, и, скорее всего, именно этого он и хотел от меня. Папа знал – единственное, что у меня получается лучше, чем у других, это взлом панели. В пятнадцать я полезла в свой гентех и чуть не убила себя.

И теперь мне просто нужно покопаться в панели Коула. Внутри его есть зашифрованный код вакцины. Что, если и ключ тоже там?

– Куда ты идешь? – Коул протягивает мне полотенце, которое принес.

Я возвращаюсь к нему.

– В лаб-лабораторию, – заикаясь от охватившего меня волнения, говорю я. По коже бегут мурашки. – Мне нужно подключиться к тебе. Кажется, я только что все поняла.

Он приподнимает одну бровь.

– И что же?

– Думаю, послание внутри тебя. Ну, в твоей панели. Или, может, в груди, не знаю, но думаю, что…

– Конечно, – говорит он, слегка запрокидывая голову. – Классический Лаклан. Но, как я уже упоминал, у меня нет доступа к большинству моих модулей. А системы защиты в них военного класса.

– Я смогу их об-обойти, – дрожа, говорю я. – Знаю, что смогу. Д-давай спустимся в лабораторию, где мы…

– Серьезно? – качая головой, перебивает меня Коул. – Знаешь, ты такая же, как Лаклан. Уровень сахара у тебя в крови невероятно низкий, ты только что очнулась от комы, в которой пробыла несколько дней, и все, что ты хочешь – это залезть в код. Тебе нужно отдохнуть.

– У нас нет времени на отдых. Пока мы болтаем, в-вирус развивается. И я в порядке. Просто в-взволнованна.


– Это не волнение, Катарина. Это шок, и он вырубит тебя, если ты не будешь осторожна. Вытяни руку.

Я поднимаю одну руку.

– Я в п-порядке, видишь…

Только это не так. Рука дрожит, как листок на ветру, и чем старательнее я пытаюсь удержать ее неподвижно, тем сильнее она начинает трястись.

Он спокойно смотрит на меня.

– Я понимаю, что нам нужно торопиться, но ты не сможешь ничего сделать, если свалишься. Сначала ужин, а потом ты сможешь подключиться ко мне.

Я сдаюсь и опускаю вытянутую руку.

– Ладно, уговорил. Значит, после ужина.

Коул выдает мне упаковку дезинфицирующих салфеток, чтобы обработать царапины на ноге, и отправляет меня в ванную переодеться. Салфетки пахнут как мыло, которое выдавали в школе-интернате – что-то похожее на ваниль, но более дешевое и выразительное, с намеком на аммиак. Я всегда ненавидела этот запах. Он напоминает мне те одинокие школьные годы, которые бы хотелось забыть.

Я провела большую часть своего детства в школе-интернате после того, как умерла мама, а «Картакс» упек папу в удаленную исследовательскую лабораторию. Он пытался уйти, но ему понадобилось больше десяти лет, прежде чем у него получилось. А когда он это сделал, то вытащил меня из школы и купил хижину, где мы прожили целый год до вспышки.

Кажется, с того времени, как мы проводили дни за кодированием, разговорами и чтением, прошла вечность. А воспоминаний о годах, проведенных в школе-интернате, вообще почти не осталось.

Я сижу на полу в ванной и протираю царапины на голени и лодыжке. На кухне гремят кастрюли.

– Надеюсь, ты любишь пасту? – кричит Коул.

От этих слов у меня тут же урчит в животе. Последние полгода я питалась раскрошенными, несвежими питательными батончиками, которые нашла в тайнике одной из пригородных автомастерских. Они питательные, но есть их нужно только тем, кто использует алгоритм изменения вкусовых рецепторов, для которого можно скачать любые ароматы. Для меня они на вкус как пыль.

– Паста звучит здорово.

– Хорошо, – отвечает Коул. – Все будет готово через пять минут.

Я протираю лицо и руки последней оставшейся салфеткой и поднимаю одежду, которую мне дал Коул. Все мои вещи лежали в рюкзаке и теперь, после взрыва в папиной спальне, они уничтожены. Коул принес мне на выбор несколько комплектов одежды разного размера, правда, они с логотипами «Картакса», но в целом не так уж плохи. Такие же, как у него, черные брюки-карго и серая майка, приятная на ощупь. И хоть ткань мягкая, я понимаю, что это псевдометаллик – волокно, которое создано из генно-модифицированных бактерий в промышленных чанах. Они не задержат пулю, но, скорее всего, остановят нож. Я натягиваю ее поверх черного спортивного бра и поворачиваюсь к зеркалу.

И тут же вспоминаю, почему обычно в них не смотрюсь.

У меня худое и рябое лицо, а впалые щеки испещрены шрамами от столкновения с деревом прошлым летом. Спутанные волосы торчат во все стороны, а правый клык сильно сколот. Я окончательно и бесповоротно отвратительна.

Обычно мне все равно, как я выгляжу, но вопреки здравому смыслу присутствие мужчины поблизости возрождает старое чувство неуверенности. Словно, несмотря на апокалипсис, мне следует быть красивой. Хотя даже думать об этом глупо, я все равно наклоняю голову назад и вперед под голой лампочкой, свисающей с потолка, чтобы отыскать то положение, в котором буду хорошо выглядеть. Но все, что вижу – сгоревшую на солнце кожу, потрескавшиеся губы и разросшиеся брови над пронзительными серыми глазами, как у папы.

Чем дольше я смотрю на себя, тем больше замечаю его черты, пока не становится так больно, что мне приходится отвести взгляд.

– Хорошо, я иду, – проведя ладонью по все еще влажным волосам, говорю я и выхожу из ванной.

– Мне нужна еще минутка, – кричит Коул из кухни.

Я медленно пересекаю гостиную и замечаю, что рама входной двери на высоте колена с обеих сторон расколота. Там, где была спрятана электромагнитная ловушка, которая должна была выдернуть соединители из коленей незваного гостя. Похоже, Коул добрался до нее прежде, чем она до него. Пол усыпан щепками. Я вздыхаю. Я потратила на нее целую неделю.

Комната завалена различной техникой с эмблемой «Картакса», которую, судя по всему, привез с собой Коул. Еще два спальных мешка и надувных матраса, сумка с одеждой, коробка с продуктами и ужасающий ассортимент оружия. Пистолеты, ножи, лазеры и дротики лежат на журнальном столике вместе с книжкой в кожаном переплете. Я поднимаю ее и всматриваюсь в обложку, чтобы найти название, а потом, не задумываясь, открываю. И вижу на развороте рисунок молодой девушки.

Черные блестящие волосы, широкая улыбка и тонкие черты лица выполнены на бумаге простыми и элегантными линиями. Я пролистываю страницы и вижу еще с десяток ее портретов. Она бежит, смеется, спит. И на всех рисунках она потрясающе красива. Но на одном из них по ее щекам бегут слезы, а бумага словно пропитана страданиями. Я бросаю быстрый нервный взгляд в сторону кухни. Судя по подписям, портреты рисовал Коул, и мне кажется, что он влюблен в эту девушку.

Еще под каждой работой аккуратным почерком выведено имя: «Цзюнь Бэй». Она примерно одного с ним возраста, если учитывать датировки рисунков. На большинстве из них указана дата до начала чумы, а в более поздних стиль немного меняется. Линии становятся более мягкими, более тонкими. Словно образ девушки очистили и выжали, оставив лишь саму суть.

Словно ранние наброски рисовали с натуры, а поздние – по памяти.

– Не трогай это.

Я оборачиваюсь и вижу в дверях Коула. Он переоделся в чистую майку, натянув ее поверх повязок, а в руках держит две тарелки с макаронами, от которых поднимается пар.

При взгляде на него по телу пробегают мурашки.

– П-прости меня, я не хотела…

– Положи сейчас же, – ледяным голосом говорит он.

С нечеловеческой скоростью ставит тарелки на обеденный стол и пересекает комнату. А затем неразличимым движением выхватывает скетчбук, и я чувствую, как по спине пробегает холод. Еще секунду назад он казался милым парнем, который готовил ужин, но в мгновение ока вновь превратился в хорошо тренированное оружие «Картакса».

Он выдергивает скетчбук из моих рук, и тот раскрывается на рисунке девушки со слезами на щеках. Коул пристально смотрит на него, закрывает и кладет на столик рядом с начищенными ножами.

– П-прости, – снова говорю я и замолкаю, когда понимаю, как жалко это звучит.

Я два года прожила в одиночестве, скрываясь от дурманщиков, защищая хижину и делая все возможное, чтобы не умереть. Только что узнала, что папа умер, что есть вакцина от гидры и что ее судьба в моих руках. И пусть я скорблю и устала, но меня не назовешь слабой, и я не позволю расстроенному солдату «Картакса» командовать мной в моем же собственном доме.

Я скрещиваю руки на груди.