Фантазии женщины средних лет

– Это шторм, Стив, да? Это шторм? – кричала я, мне было нужно, чтобы он заговорил со мной. Меня пугало его Молчание.

– Да, это шторм, – согласился он.

– Но мы выживем, мы не утонем?

– Не знаю, – ответил он, смотря на меня так пристально, как будто увидел впервые. Он даже поднял руку и провел пальцами по моей щеке, как бы пробуя ее на ощупь; она была мокрая и очень холодная, его рука.

– Мы можем утонуть. Мы, наверное, утонем. – Голос Стива не расставлял интонаций, как будто он говорил о чем-то абсолютно несущественном.

– Так давай что-нибудь делать! – взмолилась я. – Давай делать!

– Зачем? – Он даже поднял брови от удивления.

– Как зачем? Чтобы выжить!

– Зачем выживать? – спросил он, еще более удивляясь. И тут я поняла: он опять играет со мной, это еще одна очередная, идиотская игра. Но сейчас она была не смешна.

– Идиот! – закричала я и, сама не сознавая, со всего размаху ударила Стива наотмашь по щеке, сильно, так сильно, как только могла. – Выйди из своей идиотской прострации, приди в себя. Это не игра, я не играю.

Видимо, я сильно его ударила, он весь встряхнулся, глаза его налились, он схватил меня за голову двумя руками, так что я не могла пошевелиться.

– Зачем выживать? Неужели ты не понимаешь, что так лучше всего? Для тебя, для меня! Неужели ты не понимаешь?

Я испуганно смотрела на него, переход был ошеломляющий, глаза его горели, голос звучал яростно, даже страстно:

– Для чего тебе надо жить? Дальше будет хуже, как ты не понимаешь? Тебе никогда уже не будет так хорошо, ты никогда не будешь так счастлива. И я тоже. Мы с тобой на вершине, понимаешь, на самой вершине, нам уже не подняться выше, выше ничего нет. Мы только можем скатываться вниз.

Брызги летели от него во все стороны. Мне показалось, что мы снова заскользили по палубе, я чувствовала, как горят трущиеся ссадины на коленях, но мне было все равно, я уже не боялась шторма. Я боялась его.

– Ты хочешь дожить до того времени, когда я разлюблю тебя, когда ты разлюбишь меня, когда мы станем безразличны друг к другу? Ты хочешь встречаться со мной и ничего не чувствовать, только жалкое равнодушие? Разве это не будет смертью для нас? Ты хочешь такой подлой, унизительной смерти? Через год-два ты начнешь изменять мне, или я тебе, и представь, как больно будет узнать об этом? Ты хочешь этой боли? Зачем?

Он был страшен сейчас, безумен, его глаза светились безумством даже в темноте, он задыхался, то ли вода заливала его, и он не успевал сглатывать ее, давясь словами, то ли у него не хватало дыхания, но лицо его налилось и покраснело, и это было особенно страшно – красное, удушливое лицо, сочащееся от дождя, с прибитыми, прилипшими волосами. Наверное, я и сама выглядела не лучше, но я хотя бы была нормальной.

– Зачем нам все это? – Стив по-прежнему сжимал мою голову, придвигая мое лицо вплотную к своему, голос его сорвался на шепот, но все равно это был кричащий шепот:

– Зачем стремиться к худшему? В твоей жизни ничего не будет лучшего, чем любовь ко мне, ты ведь знаешь это! Знаешь? – Я молчала. – И в моей тоже. Пойми, впереди только боль, все больше и больше боли, только разочарование, только потери. Зачем они? Не лучше ли остановить все на этом, на самом счастливом мгновении… навсегда остановить? И остаться в нем… пойми, мы останемся в нем навсегда! Я не выдержала.

– Идиот! – закричала я, перебивая его воспаленный бред. – Прекрати, это чушь, я не собираюсь тебе изменять. Я люблю тебя, дурак, и я буду любить тебя. Почему должно быть хуже, будет только лучше, слышишь! Возьми себя в руки. Я хочу жить и я хочу, чтобы ты жил, и мы будем счастливы, вместе, мы вдвоем. – Теперь я старалась говорить медленно, как разговаривают с ребенком, чтобы внести в него свое спокойствие. – Мы будем любить друг друга всю жизнь, и, может быть, нам не будет лучше, но нам и не должно быть хуже. Понял! – Я выдержала паузу, он слушал меня – это было уже хорошо. – А теперь успокойся и давай что-нибудь делать. И мы выживем, ты ведь все умеешь, а я буду тебе помогать.

– Я спокоен, – перебил он меня, и я застыла в изумлении: его голос действительно сразу успокоился, как будто не было только что отчаяния и безумства.

– Я абсолютно спокоен, – повторил он, рывком поднялся и, схватив меня в охапку, куда-то поволок. Сначала я не поняла куда, а когда догадалась, стала отбиваться руками и ногами, они не доставали до пола, я была уверена, что он решил броситься со мной в воду. Нас швыряло в стороны, я ничего не видела, вода заливала лицо, рядом оказалась мачта, я оттолкнула Стива и ухитрилась обхватить ее руками. Но в этот момент что-то перехватило, стянуло мои кисти, так крепко, что я не смогла ими пошевелить. Все произошло так быстро, я не успела ничего сделать, только удивиться, откуда у него веревка? Стив посмотрел на меня удовлетворенно, как бы проверяя надежность своей работы. Оттого что он молчал и еще от своей совершенной беспомощности, меня сразу пронзило ледяным холодом, перемешанным с ужасом.

– Что ты делаешь? – я почти молила. – Зачем ты меня привязал, зачем?

– От страха и от бессилия на меня накатилась истерика.

– Ты так ничего и не поняла, – ответил он равнодушно. – Ты сама так хотела.

– Нет, Стив, нет, я так не хотела, – кричала я. – Я хочу быть с тобой, отпусти, развяжи мне руки. – Но его уже не было, он растаял в темноте.

Я боролась, я пыталась освободиться, я дергала, крутила скользкими кистями, пытаясь вывернуться, но веревки держали меня, я пыталась дотянуться зубами, чтобы перегрызть их, но не могла, я только могла кружить вокруг мачты, больше ничего. А потом мне стало холодно и меня стало бить, как в лихорадке, и сил больше не осталось, даже ноги не держали меня, и я легла на палубу, только руки насильно обнимали мачту. Наверное, я забылась, холод и вода погрузили меня в спячку, сквозь которую я только чувствовала дрожь своего обессиленного тела.

Потом что-то треснуло и я полетела прямо в океан. Он бесился подо мной, и я падала в него, я уже почти ощутила, как он сомкнется над головой и какое это будет ужасное, холодное чувство, но тут что-то сдавило, стянуло в руках, до страшной, разрывающей рези. Я взглянула наверх: мачта почти легла над поверхностью океана, и я висела, привязанная к ней руками, ноги мои повисли над водой в метрах двух, не больше, порой край поднявшейся волны пытался схватить их и утащить вслед за собой. Так продолжалось несколько секунд, потом мачта стала медленно выпрямляться, и поверхность воды стала отдаляться от моих ног, еще одна волна постаралась лизнуть самый их кончик, но уже не смогла. Я снова оказалась на палубе и вдруг заметила то, что не разглядела сразу: на мачте под шквалом ветра бился парус. Порывистый, нестойкий, еще только вбирающий в себя жизнь, но он жил. А потом я поняла, что лодка плывет. Она не болталась, как раньше, беспомощно в волнах, ожидая быть раздавленной, а плыла, быстро и уверенно, ее по-прежнему било и бросало, но она пробивалась сквозь толстую водяную стену.

Я стала оглядываться. Было все так же темно, я попыталась плечом смахнуть воду с глаз, и, мне показалось, я увидела вдалеке, за толщей темноты, на самой корме происходило движение, а потом фигура, я точно различила фигуру, сначала только очертания, а потом темнота выпустила ее всю целиком. Это был Стив, без сомнения он, кто же мог быть еще? Я видела, как быстро он двигался по палубе, иногда он упирался в борт ногами и, нависая, почти ложась над водой, за что-то тянул, я не видела каната, но я чувствовала напряжение в его ловком теле. Пару раз волна накрывала его, и я вскрикивала, но волна расступалась, лодка поднималась над поверхностью океана, и фигура Стива вновь выделялась над водой, и он спрыгивал вниз, в темноту палубы, и на секунду терялся из виду, чтобы потом появиться вновь. Я смотрела на него, не отрываясь, не потому даже, что от его движений зависела моя жизнь, я увлеклась его опасной игрой, затеянной на этот раз с океаном. «Наверное, я не разобралась, – подумала я. – Конечно, он не хотел, чтобы мы погибли, конечно, он просто шутил».

Так продолжалось долго, я не знала сколько, но потом что-то изменилось, лодку все еще качало, но она уже не взлетала так высоко вверх и не падала так стремительно вниз. Меня перестало бросать по всему периметру мачты, и мои натертые руки были уже не так напряжены. Боль разрезала меня насквозь, но я терпела, я понимала, что худшее позади, шторм спадал.

Потом Стив подошел ко мне, с его одежды, с лица, с рук стекала вода, и, наверное, в ней была примесь пота. Он на самом деле выглядел усталым, но улыбался. «Все та же самая улыбка, – подумала я, – как прежде, как до этой страшной ночи, немного ерническая, дразнящая, шальная».

– Устала, замерзла? – спросил он участливо, и в голосе его звучала забота. – Ну ничего, скоро будем дома. – Он достал из кармана нож и перерезал связывающую мои руки веревку. Я просто рухнула на него.

– Ничего, – сказал он, – все позади, главное, что все обошлось. – И, заглянув мне в глаза, добавил, почти смеясь:

– А ведь хорошо было. Такое не часто случается. Такое запомнится на всю жизнь.

Я смотрела на него – странного, непонятного для меня.

– Это была шутка, ночью? Ты шутил, ты ведь знал, что мы не утонем?

Он улыбался мне в лицо, а потом притянул и поцеловал.

– Обидно, – сказал он, отпустив мои губы, – что мы не занялись любовью, времени не хватило. А жаль, было бы наверняка незабываемо.


Это своего рода ответ на мой вопрос, решила я.

– Ты все-таки сумасшедший, – сказала я, морщась от боли, пульсирующими волнами накрывающей тело.

– Хочешь сейчас? – спросил он, и я опять не поняла, шутит он или нет. Я отрицательно качнула головой. – Я знаю, ты без сил. Я тоже устал, но скоро мы будем дома.

Мы так и стояли, Стив прижимал меня, не позволяя оторваться.

Я так никогда и не узнала, действительно ли Стив хотел, чтобы мы погибли в ту ночь, специально ли он подстроил, чтобы мы попали в бурю, или это было очередной будоражащей его чувства игрой, игрой со мной, с жизнью. Я никогда больше не спрашивала его. Все же я была благодарна ему, если бы не его умение и ловкость, мы бы навсегда остались в глуши океана. Но что-то изменилось во мне, даже помимо моей воли, и я больше никогда не поднялась на яхту.

Стив особенно не уговаривал меня, он понимал, и в течение следующих нескольких месяцев я оставалась ждать его в доме, пока он уходил в океан. Ночной шторм стал для него еще большей приманкой, он еще сильнее полюбил стихию, ее вызов и опасность, и я пыталась его удержать, но не могла. Через какое-то время мне надоело попусту сидеть в пустом доме в постоянном нервном ожидании, и однажды я осталась в городе готовиться к экзаменам, и Стив уехал один, а потом через пару недель уехал снова. А вскоре это стало нормой.

Мне надоела ванна, слишком долго я лежу, тело размокло и не может больше впитывать ни тепла, ни влаги, а использованная, уставшая вода кажется теперь нейтральной и ненужной. Я встаю, как будто в первый раз обретаю свое тело, сбрасывая с него воду, составляя заново недвижимые части.

Мягкое полотенце напоминает, что не все состоит из воды, да и сам воздух больше не аморфный, в нем тревожащая, радостная свежесть. Мне пора гулять, я слышу, как заждавшийся лес зовет меня, и мне требуется всего двадцать минут, чтобы дать своему распаренному телу остыть и вжиться в воздух, привыкнуть к нему. Я одеваюсь и, захватив с собой книгу, выхожу наружу.

Лес и вправду, кажется, ждет меня, я давно опоздала на встречу, и он волнуется и размахивает возбужденными ветками, будто хочет сказать, что подождал бы еще с полчаса, а потом ушел. Я смеюсь, я представляю, как он стал бы топать всей своей тяжестью стволов-ног, таща за собой барахтающиеся внизу растопыренные кустарники, корни, траву.

– Да никуда бы ты не ушел, – говорю я вслух, – ждал бы как миленький.

Я нахожу поваленную березу, она гибко прогибается подо мной, я так и сижу, лишь иногда отталкиваясь от земли ногами, раскачиваясь. Книга лежит на коленях, но я не спешу открывать ее, мне хочется еще немного послушать лес, подышать им. Но я не выдерживаю и открываю.

Не так давно я задумался над вопросом о соблазнении. Мне стало интересно, в чем же, собственно, секрет успешного обольщения, какие именно качества делают обычного ловеласа неотразимым? Чем он берет: внешностью, манерами, умением говорить или делать что-либо особенное? Мне захотелось раскрыть суть самого процесса. Конечно, я понимал, что в реальной жизни абсолютно успешных соблазнителей не бывает, ни один человек не может нравиться всем – только кому-то. Но меня не интересовала реальная жизнь, вопрос был скорее академическим.

Я перебирал имена всех известных в истории соблазнителей и, конечно же, остановился на Дон Жуане, или, как его порой звали, Дон Гуане, безусловно, самом известном и самом удачливом из всех соблазнителей. Однако меня заинтересовало не историческое лицо, а его легендарный, литературный образ. Именно он, подумал я, является наиболее показательным примером идеального совратителя. В разные времена, на протяжении столетий, кто о нем только не писал: и сами испанцы, и французы, и русские, и англичане, да и многие прочие. Так что образ изучен со всех сторон, во всех культурных и временных плоскостях, что гарантирует объективность.

Задача поставлена, я пошел в библиотеку, нашел десятка два книг о Дон Жуане и в течение пары месяцев образцово их штудировал. Мне было интересно. Это был тот редкий случай, когда один и тот же герой вдохновил много непохожих, одаренных авторов, так что внешне и по характеру Дон Жуан выглядел разным в зависимости от произведения. Конечно, за ним часто подозревалась импотенция, но я и прежде слышал о «патологии Дон Жуана». Суть ее, как я понимаю, заключается в том, что Дон Жуан, будучи не в силах удовлетворить ни одну женщину, доводил ее до сверхвозбужденного состояния, но боясь, что окажется несостоятельным, он, чтобы не осрамиться, исчезал, сославшись не ревнивого мужа, грозного отца или на любую другую выдуманную опасность. В результате его возлюбленная так и оставалась неудовлетворенной (причем по вине обстоятельств, а не по вине Дон Жуана), что, видимо, сильнее притягивает женщину к мужчине, хотя бы потому, что создает в ней ощущение не только физической, но и психологической незавершенности. А незавершенность, в свою очередь, рождает в женщине чувство ответственности, даже вины перед любимым, который так и не насладился ею, так и не оценил ее чувства, ее умения и порыва. Поэтому, не успев распознать несостоятельность Дон Жуана, его возлюбленные жаждали и молили о новой встрече, мечтая о нем и фантазируя на его счет. Он же нового шанса не давал, потому как тогда они заподозрили бы закономерность, а перемещался к следующей жертве. И все повторялось.

Но меня не интересовали ни потенциальные возможности Дон Жуана, ни результат его приключений, ни даже его психика. Ведь независимо от исхода женщины были не в силах отказаться от его притязаний. Значит, он мог как-то уговорить их, как-то завлечь. Как? – вот что было для меня важно.

Существует еще одно распространенное предположение, что известность, статус «звезды» Дон Жуана, собственно, и решали дело. Когда новая возлюбленная узнавала, что ее кавалер и есть тот самый знаменитый Дон Жуан, разве могла она отказаться изведать то, что, по общему мнению, обещало ни с чем не сравнимое наслаждение? Но и этот аргумент являлся для меня недостаточным. Ведь Дон Жуан должен был сначала стать знаменитым. Ведь молву требовалось создать. И мог он это сделать только единственным путем: все теми же сердечными победами, так как при отсутствии телевидения и газет мнимую известность получить невозможно. Любой успех должен был быть подкреплен действиями.

Итак, он должен был уметь соблазнять, и я, читая, узнавал, как он это делал, вернее, как это представляли два десятка неслучайных писателя. Случайный человек за тему Дон Жуана не возьмется, а это значит, что и сами писатели, интересуясь вопросом, в нем кое-что понимали.

Я читал месяца два, книг набралось много, сюжеты были разные, литературная форма тоже не совпадала: от фарса до трагедии, да и с точки зрения мастерства выглядело неоднозначно. Но цель поставлена, и я прочитал все, что отобрал. И разгадал секрет обольщения.

Он любил всех своих женщин, мой многоликий Дон Жуан, у него не было цели расчетливо и холодно их соблазнять. Он любил каждую из них, пусть недолго, но искренне и пылко. Для него не существовало прошлого опыта, прошлого успеха, только эта минута, как в первый раз, без памяти, без ума, страстно и зкарко. Именно поэтому, когда он клялся, заверяя и обещая, он не обманывал их, он говорил правду, из самой глубины души. И каждый раз такой подход работал безошибочно именно потому, что не был расчетом, не был заведомо продуман, а являлся частью артистической, пылкой и по своему богатой и одаренной натуры. Он был талантлив, Дон Жуан, талантлив в чувстве, в искреннем, безобманном, которому нельзя было не поверить и на которое нельзя было не ответить. Ведь женщины так отзывчивы на чувство, особенно если оно – любовь к ним.

Итак, подвел я итог, суть соблазнения женщины есть искренняя, пылкая любовь. Я сам был удивлен своим открытием…

Ха, говорю я вслух, Дон Жуан – символ искренней любви? – это неожиданный поворот. Тот, кто это написал, похоже, был идеалистом. Я не раз встречала Дон Жуанов, так что опыт у меня практический, мне не надо изучать книги на эту тему.

Я снова улыбаюсь, вспоминая, как однажды в субботу мне надо было что-то срочно купить в магазине, кажется, кусок ватмана, хотя нет, не ватмана, а специальных, жестких карандашей. Я выскочила на улицу и тут же у подъезда столкнулась с Бобом. С того вечера, когда он уговаривал меня бросить занятия живописью, прошло уже года два, и он изменился, раздался и теперь казался еще более солидным. Я бы и не узнала его, к тому же я спешила, и он первый окликнул меня:

– Жаклин, это вы! Вы что, живете здесь? – он говорил со мной, как со старой приятельницей, и ложбинка над его носом сошлась в смешную складочку.

– Роберт! – удивилась я. – Вот это встреча, на улице, так неожиданно, я вас и не узнала.

Я старалась говорить доброжелательно, но плоско-безразлично, и, конечно, не собиралась отвечать на его дурацкий вопрос – какое ему дело, где я живу.

– А ведь действительно неожиданная встреча. Но и столь же приятная, – повторил он за мной, но в отличие от моего его голос был мягким и вкрадчивым, он как бы стелился, пытаясь протиснуться внутрь меня. Да и весь его пижонский вид являлся, казалось, продолжением этого голоса.

– Да, правда, приятная, – пришлось сказать мне, потому что больше сказать было нечего.

– Так как вы поживаете? – снова задал он вопрос, пытаясь втянуть меня в беседу.

– Спасибо, все в порядке. – Я не хотела поддаваться.

– Как у вас с…

Но тут я перебила его.

– Простите Роберт, – сказала я, стараясь быть вежливой, – но я очень спешу. Мне нужно в магазин. – Я хотела добавить: «за карандашами», но вовремя остановилась, глупо бы звучало.

– Да, – сказал он радостно, и, видимо, от радости над его носом появилась еще одна складочка, теперь уже целых две.

«А он складчатый», – про себя заметила я.

– Мне как раз по дороге, давайте я вас провожу.

Я пожала плечами, мол, пожалуйста, если хотите, мне не жалко.

Мы шли по тихой мостовой, люди на улице в основном молодые, в пузырчатых майках наружу, в широких шортах ниже колен, были разморены неспешной праздностью выходного дня. От общего спокойствия мой шаг, поначалу дерганый и спешащий, вдруг расслабился и теперь уже сам сдерживал движение.