Ферма

И не беременей, думает Мэй.

Что там была за статистика, которую Мэй видела этим утром в «Таймс»? Она хотела поделиться с Ив. Кажется, в газете говорилось о том, что цветные подростки в городских трущобах беременеют чаще, чем белые… где-то в два раза? Вот что сбивает их с пути: то, что у них заводятся дети, когда они сами еще не слишком взрослые. Ив привлекательна – она напоминает менее высокую версию черной супермодели, которая была знаменита в девяностые, – и у нее новый парень. Последнее, что ей нужно, – это залететь до окончания колледжа.

Снова раздается стук в дверь. Ив заходит в комнату и кладет пакет в лоток для почты.

– Клиентка тридцать третьей на проводе.

– Не продохнуть, – весело жалуется Мэй. – Переведи ее на мой телефон.





Ата




Ата чувствует запах какашек, как только спускается с лестницы.

– Эй, Мали! Ты сделала ка-ка?

Амалия грызет кулак. У нее режутся зубы. На днях она пыталась жевать пульт от телевизора, когда Ата готовила обед. Задняя крышка сломалась, и батарейка, выдернутая изо рта ребенка, была скользкой от слюны.

Рукавом Ата вытирает пятно подсохшего молока на подбородке Амалии и прислоняет сложенную коляску к потертой оштукатуренной стене подъезда. Она вынимает Амалию из переноски и поднимает повыше, чтобы понюхать. Ата морщится:

– Навалила, Мали! Воз и маленькую тележку!

Амалия улыбается, словно поняла шутку.

Ате не хочется подниматься обратно в квартиру три пролета. Она устала сегодня, и они уже опаздывают. Ата сказала Энджел, что придет в общежитие до ланча, а сейчас уже далеко за двенадцать, и прогулка займет еще полчаса. В отличие от филиппинских подруг Ата гордится своей пунктуальностью.

Она садится на корточки, сажает Амалию на колено и сбрасывает рюкзак. Расстилает пеленальный коврик, достает салфетки, чистый подгузник и кладет Амалию на спину. Амалия дрыгает ножками, весело улыбаясь. Она счастливый ребенок, каким был и ее Рой.

– Мали, Мали, Мали. Мы уже опаздываем, опаздываем, опаздываем, – напевает Ата.

Одной рукой она держит Амалию за ноги, другой сворачивает грязный подгузник, вытирает попку ребенка дочиста, намазывает кремом и надевает свежий подгузник. Ата сует Амалии пластиковую погремушку, чтобы та ею занялась, пока сама она обрабатывает свои потрескавшиеся руки антисептиком, упаковывает вещи в рюкзак и засовывает Амалию обратно в слинг на груди. Потом она выносит сложенную коляску на улицу и спускается по наружным ступенькам, держась свободной рукой за перила и считая каждый шаг. Раз-два-три-четыре-пять. Она не хочет снова споткнуться. Слишком уж много чего надо сделать.

Как только она сажает Амалию в коляску, та начинает плакать.

– Мали, Мали, почему ты плачешь?

Ата надувает щеки, чтобы рассмешить Амалию. Она пытается пристегнуть ремнями коляски болтающиеся ножки ребенка, но Амалия выгибает спину и сползает с сиденья.

– Нет, Мали. Ата устала. Ата не в силах тебя нести.

В кармане вибрирует телефон. Миссис Эррера, мать невесты, пишет, что завтра на свадебном ланче будет на двадцать человек больше, чем ожидалось. Ата улыбается. Хорошо, хорошо.

До сих пор Эрреры нанимали Ату готовить для небольших вечеринок, где ее стряпня была всего лишь одним из многих блюд, – экзотические лумпия[56] или адобо[57] среди моря американского мяса и салатов. Но любимая и единственная дочь миссис Эрреры в этот уик-энд выходит замуж за американца, и Ату наняли, чтобы та приготовила филиппинские десерты для свадебного ланча, который состоится в Квинсе, в теннисном клубе, членами которого является все семейство Эррера. Будет несколько сотен гостей – многие филиппинские врачи и юристы, и каждый из них – потенциальный клиент недавно открытого Атой кулинарного бизнеса. Это ее шанс!

Она проходит мимо магазина, где Энджел покупает и продает свое золото – в основном цепочки, иногда кольца и браслеты. Ата качает головой. Энджел неразумна, вот в чем проблема. Она прожила в Америке много лет, все это время много трудилась. Неплохими по тем временам заработками она оплачивала дом в Батангасе[58], компьютеры и кроссовки «Найк» для своих детей. А ради чего? Дочери повыходили замуж слишком рано, за ленивых мужей, вечно сидящих без работы. Все они – три дочери, их мужья и дети – вернулись в дом Энджел, втиснулись в него и живут там бесплатно. Даже не платят за коммунальные услуги. Ее единственная надежда теперь на то, что внучки – симпатичные, светлокожие, с узкими носиками – станут манекенщицами! Это – запасной план Энджел.

Дочери Энджел избалованны, вот в чем дело. Они выпрашивают у нее деньги, а она их посылает, хотя ее «малышки» уже взрослые женщины! Потому что, если Энджел не посылает, они перестают ей звонить. И не отвечают, когда звонит она. Когда же наконец с дочерями удается связаться, они плачут крокодильими слезами и обвиняют Энджел в том, что та оставила их в раннем детстве.

Как будто у Энджел был выбор? Как будто какая-нибудь мать хочет бросить своих детей?

Ата знает, Энджел боится, что, если она не будет содержать своих дочерей, они не станут заботиться о ней в старости. Боится, что внучки – она знает их только по фотографиям и видеозвонкам – не полюбят ее без денег, которыми оплачиваются их ровные зубы, их айфоны. Представьте себе: дети не заботятся о своих родителях? После всех жертв? Как будто они американцы?

А еще Энджел боится банков. Она подозревает, что они украдут ее деньги, если прознают, что у нее нет документов. Ата говорит: они не могут этого сделать. Но Энджел не слушает. На любые лишние деньги, которые заводятся в ее кармане, Энджел покупает украшения. Она хранит их в сейфе, приобретенном за 109 долларов 99 центов, он открывается отпечатком пальца, как в шпионских фильмах. Когда Энджел нужны деньги, она продает ожерелье или браслет.

– Я получаю хорошую цену, ведь Тони меня знает, – хвастается она.

Но что это за сбережения? Золото магазин покупает по более низкой цене, чем продает. Конечно, ведь это называется «бизнес»!

Ата советует: не трать деньги на дочерей, на золотые браслеты. Купи землю, еще один дом! Сделай хорошие инвестиции, тогда ты сама сможешь позаботиться о себе, когда состаришься!

Но Энджел упряма. И она слишком любит красивые вещи. Ата видела, как блестят мочки ее ушей, когда она уходит на свидания со своими старыми американцами. Она все еще мечтает заполучить «гринкард» с помощью глупого мужа. Чтобы она могла навестить своих избалованных дочерей и все исправить.

У Аты все по-другому. На Филиппинах она владеет тремя домами. В первом живет Рой со своей яей[59], которой Ата платит хорошие деньги, чтобы та о нем заботилась. Второй дом небольшой, она его сдает и получает доход. И последний дом Ата строит в Булакане на участке земли, где смогут разместиться еще два или три небольших дома, которые она планирует построить позже. Она мечтает о семейном поместье. Рой с Атой будут жить в главном доме, а в тех, что поменьше, поселятся Изабель с Эллен и, возможно, даже Ромуэло. А вокруг будет стоять высокий забор с автоматическими воротами.

Когда Ата работала у миссис Картер, еще до проблем с сердцем, она внесла последний платеж за землю в Булакане. Однажды утром, когда Ата показывала Дине фотографию на телефоне, миссис Картер вошла в кухню и наклонилась к ней, желая посмотреть, что их так взволновало. Фотография была так себе, просто участок земли, окруженный металлическим забором, но миссис Картер поняла: «Три дома! Эвелин, да ты магнат в сфере недвижимости!»

А потом нахмурилась: «Но разве вам с Роем не было бы лучше в Америке?»


Конечно, она так подумала. Миссис Картер знала про Филиппины только из газет и интернета – цунами, которые смывают целые деревни, правительство, полное отставных киноактеров и чемпионов по боксу, а также алчность, всепоглощающая алчность. А еще голодные дети с большими глазами и раздутыми животами, сумасшедшие мусульмане на Минданао, отпиливающие людям головы. Для миссис Картер Филиппины были гнилым и опасным местом, где все могло рассыпаться в прах, и часто так и случалось.

Но и Америка хороша не для всех. Миссис Картер этого не видела. С чего бы? Она не понимала, что в Америке, если ты не богат, нужно быть сильным или молодым. Старые, слабые, – их прячут подальше от глаз, в домах, похожих на тот, где работала Джейн. В приюте для престарелых «Эджхилл-Гарденс» садов не было[60]. Только пластмассовые растения, которые не нужно поливать, и старики, которых никто не навещает, сидящие целыми днями перед телевизором. Им даже не переключают каналы. Приземистые толстые женщины, которые поднимали стариков для купания в ванне – одна держала за ноги, другая хватала под мышки, – разговаривали громкими голосами, но только друг с другом. И эти старики еще счастливчики. По крайней мере, за ними кто-то присматривает.

На Филиппинах от стариков хорошо пахнет – тальком и мылом. Дети заботятся о них, и если они этого не делают, то делают внуки. Вот почему, когда придет время, она вернется в свой большой новый дом и будет там жить с Роем, а может быть, и с Ромуэло. И, конечно, с дочерями. Они хорошие девочки.

Она гордится ими, хотя никогда об этом не говорит. Не стоит баловать детей даже словами. Не следует растить их нежными, как ягнята. Маленькие ягнята, мягкие ягнята – из них получается первоклассное мясо, которое все так любят есть. Вот где, по мнению Аты, она ошиблась с Ромуэло.

Она качает головой.

Только вчера пришла посылка от Изабель, ее старшей. В маленькой коробочке лежало несколько пузырьков с таблетками от давления – Изабель работает медсестрой – и фотографии ее детей, единственных внуков Аты, на дне рождения. Внук высокий и красивый, как синоптик в вечерних новостях, которым Ата обожает любоваться. Мальчик помощник менеджера в колл-центре американского банка, хорошая работа. Внучка – тезка Аты, и, увы, темнокожая. Прямо как Ата! Но она достаточно хорошенькая. И у нее светлая голова, учится на врача.

Изабель тоже могла бы стать врачом. Она изучала медицину, когда влюбилась в первого мальчика, который на нее посмотрел. Она захотела выйти замуж в ту же минуту. Что Ата могла сделать с другого конца света? Но, по крайней мере, позже Изабель стала медсестрой. Она хорошая. Очень старательная и исполнительная.

Эллен другая. Ата беспокоится за нее. Она работает официанткой в ресторане на крыше пятизвездочного отеля в Маниле. («Старшей официанткой», – всегда поправляет она Ату.) Но старшая официантка все равно официантка! Именно там Эллен встречает своих поклонников, потому что она все еще красива, хотя уже не так молода. Когда ей было всего два года, ее фотографию выбрали из сотен других, чтобы использовать в рекламе детской присыпки. Ата хранит такую же фотографию в коробке для памятных вещиц. Ее печатали во всех журналах.

Изабель, так похожей на Ату, нелегко было расти в тени младшей сестры-красавицы. Изабель сидела дома и занималась, пока Эллен встречалась с ухажерами. Каждое воскресенье после мессы она стояла одна, стараясь не обращать внимания на молодых людей, которые окружали Эллен и хвалили ее прическу или платье.

А посмотрите сейчас. У кого есть муж, дети, хорошая работа? Лучше быть простой и трудолюбивой, чем красивой и полной завиральных идей. Эллен все еще не замужем, а ей почти сорок. Она звонит каждые несколько недель и рассказывает о своих кавалерах, о ресторанах, в которые они ее водят, о важных должностях, которые занимают. Ата заканчивает тем, что кричит в телефон: «Наман, Эллен! Хватит! Просто уже выбери одного!»

Эллен не закончила колледж, и Ата беспокоится, что эти расфуфыренные вип-персоны не принимают ее всерьез. Она боится, что они выбросят Эллен, как использованную салфетку, когда закончат развлекаться, и Эллен останется одна.

Энджел признала эту возможность только на днях. Они сидели на кухне у Джейн, ели эмпанады[61], и Ата снова пожаловалась на Эллен. Энджел сказала:

– Но для тебя будет лучше, если она останется старой девой. – Ата потрясенно замолчала, и Энджел продолжила: – Потому что если она не найдет себе мужа, то позаботится о Рое. Ты не сможешь помогать ему вечно, Ата.



Энджел ждет их у входа в общежитие. На ней красные сандалии с толстыми прозрачными каблуками, и на прошлой неделе она перекрасила волосы. Теперь они ржаво-оранжевые и слишком кудрявые, как у пуделя. Энджел смеется над выражением лица Аты.

– Ата, не смотри на меня так! Светленьким больше перепадает! Ха-ха-ха!

Она берет коляску с Амалией и несет ее вверх по ступенькам к входной двери общежития.

Завезя коляску в спальню и убедившись, что Амалия все еще спит, Ата идет на кухню узнать, как идут дела у Энджел. На плите кипят две огромные кастрюли. Ата берет из ящика деревянную ложку и пробует, затем добавляет горсть измельченного кокоса и долго вливает сгущенное молоко в начинку для пирога буко. Энджел устроила себе рабочее место на прямоугольном столе в центре кухни. На одном конце ряды форм для пирогов, выложенные свежеиспеченными банановыми листьями. На другом ингредиенты для пудинга бибингка[62], который заказала невеста. Энджел полагает, что испечь его нужно сейчас. Следующее утро и без того выдастся чересчур беспокойным. Но семья Эррера вип-клиенты. Они живут в Форест-Хиллс[63] в огромном тюдоровском доме, а доктор Эррера – известный хирург. Ата советует Энджел сделать начинку сегодня, а испечь пудинг рано утром следующего дня, тогда он будет свежим.

Ата занимается польвороном, рассыпчатым песочным печеньем, которое Изабель, Эллен, Рой и Ромуэло, перепачкав личики белой обсыпкой, ели до тех пор, пока их не начинало тошнить. Энджел поставила на складной стол огромные миски, доверху наполненные смесью для польворона: поджаренной мукой, сахаром, маслом, сухим молоком и молотыми орехами кешью. Миссис Эррера хочет, чтобы каждое печенье было в форме сердца и завернуто в цветную бумагу – подарки для гостей.

– Кто помогает с польвороном? – спрашивает Ата.

Энджел спешит к двери на лестницу и зовет помощниц со второго этажа.

Две женщины, одной чуть за двадцать, другой около тридцати, заходят на кухню, опустив глаза. Младшая остается у двери. Старшая здоровается на тагальском и, слегка наклонившись, прижимается лбом к руке Аты – традиционный знак уважения.

– Наг мано![64]

Ата поражена. Неужели она уже достаточно старая, чтобы с ней здоровались подобным образом? Так Ата приветствовала своих бабушку и дедушку всякий раз, когда их видела, и так же она приучила своих детей обходиться со старшими. Но в Америке этот жест кажется странным.

Ата, делая рукой крестное знамение, благословляет девушку. Та представляется как Диди, уменьшительное имя от Дианы, а ее подругу зовут Сегундина.

– Вы сестры? – спрашивает Ата, глядя на младшую.

– Нет, по[65]. Мы просто делим на двоих одну верхнюю койку.

Значит, им нужны деньги, думает Ата и обещает по тридцать долларов каждой за помощь с польвороном. Энджел вручает им формочки для печенья в виде сердечек и начинает разрезать на квадраты большие листы бледно-голубой бумаги. Амалия все еще спит. Убедившись в этом, Ата берет ножницы с загроможденной посудой полки и садится рядом с Энджел, чтобы ей помочь.

– Как Джейн? Она все еще в Калифорнии? – спрашивает Энджел, отрываясь от работы.

– Она в порядке. Ребенок попался спокойный, – отвечает Ата.

Она договорилась с Джейн рассказывать остальным именно эту версию, объясняя ее отсутствие: она устроилась нянькой в Пало-Альто, а это так далеко, что она не может приехать. – Она заработает много денег.

– Хорошо, что Джейн теперь нянчит ребенка. В доме престарелых платили совсем мало.

Энджел вернулась домой после ночного дежурства, с работы, которую для нее нашла Ата, но она всегда готова подзаработать. За помощь в готовке Ата платит ей двадцать процентов прибыли.

– Этим двоим, – говорит Энджел, – тоже нужна работа.

Молодые женщины не поднимают глаз. Они продолжают вдавливать польворон в формочки.

– Какой у тебя опыт работы? Документы есть? И как ты говоришь по-английски? – спрашивает Ата у Диди.

Дрожащим голосом, который постепенно становится все тверже, Диди рассказывает, как приехала в Америку, – два года назад, через богатого друга троюродного брата, по туристической визе. Ее спонсировала одна филиппинская пара, оба врачи. Они жили в Нью-Джерси в большом доме с бассейном в форме фасолины. Диди убирала, готовила и ухаживала за полугодовалыми близнецами хозяев. Она работала каждый день, кроме воскресенья, когда родители брали детей в церковь, а потом вместе с ними навещали родственников.