Фотография из Люцерна

– Это лучшее из всего написанного вами. Успокоились? А то на прошлой неделе я уже начала тревожиться, на вас лица не было.

Заверяю ее, что после разговора с Рексом меня отпустило.

– Мне очень хотелось создать нечто масштабное. А он убедил меня, что камерный вариант подходит лучше, лучше показывает суть истории.

Сеанс закончен. Мод подводит итоги:

– Что мне больше всего нравится, так это ваш способ проработки деталей. Успешная психотерапия – всегда сочинение историй. Мы берем чувства, эмоции, мечты, события прошлого, смешиваем их – и сшиваем из них для пациента полотно нового существования. Вам хватило всего несколько лоскутков. А теперь вы сделали из своих историй пьесу. – Она смотрит на меня. – И это здорово!



Шесть недель назад мы сняли помещение: тот самый склад, куда Скарпачи возил меня посмотреть «Потасовки милых мальчиков». Бойцовский клуб прикрыли. Скарпачи, который знаком с хозяином здания, помогал с переговорами об аренде.

С тех пор мы репетируем и репетируем. Я никогда не видела, чтобы Рекс так выкладывался. Мы цапаемся и спорим, хотя до настоящей ругани дошло только два раза. Полагаю, цифра не окончательная.



Сегодня днем репетиция заканчивается раньше обычного: ждем Антонио Да Коста, легендарного фотографа-трансгендера, работающего в теме БДСМ. Он знаменит своими образами «плененных» звезд кино и эстрады. Рекс так описывает стиль Да Косты: «Великие Гельмут Ньютон и Анни Лейбовиц в одном флаконе». Его фотографии не сходят с обложек топовых журналов, и Рексу подфартило заполучить его в Сан-Франциско.

Я переодеваюсь в красное платье из постановки про Веймарскую республику, оно же – из истории про эскорт-красотку, распускаю волосы и выхожу из гримерки. На сцене собралась вся труппа: актеры, рабочие сцены, электрики, даже бухгалтер и доброволец-билетер. Две потрясающего вида ассистентки Да Коста устанавливают свет, направляя его на колесницу, а третья в это время взнуздывает двух красавчиков в набедренных повязках. Лица парней спрятаны под масками комедии и трагедии, символов театра.

Рекс представляет мне Да Косту. По рассказам я представляла изможденного нервного мэтра, а увидела галантного кабальеро с волной седых волос.

– Рад встрече, синьора, – говорит он с очаровательным испанским акцентом, наклоняясь и целуя мне руку. – Чтобы вас снять, я проделал долгий путь.

И не успеваю я пробормотать слова благодарности, как Да Коста говорит, что прочитал «Фотографию из Люцерна». Ему очень понравилось, и они с Рексом подробно все обсудили.

– Пьеса своеобразная, так и я своеобразный, – улыбается он. – Думаю, мы отлично друг другу соответствуем.

Перевожу взгляд на Рекса. Тот кивает, подтверждая, что Да Коста не шутит. Я мало что про него знаю: мэтр скрывает свою частную жизнь и впадает в ярость, если кто-то пытается сделать его фото. Ходят слухи, что он асексуал, что живет с матерью на вилле под Марракешем, где устраивает для богатых и знаменитых секс-вечеринки. Единственное, на чем все сходятся: Да Коста обладает невероятной способностью убедить кого угодно раздеться и позволить себя связать, часто в унизительной позе. Его работы узнают с первого взгляда: лица позирующих всегда искажены от боли. Ему приписывают фразу: «Я люблю принуждать. Мои фотографии – это история неравной борьбы».

Мне Да Коста заявляет:

– Концепция очень проста. Мы поставим тебя в колесницу, пришпоришь моих мальчиков, – он жестом показывает на красавцев в театральных масках, – и вперед! Весь мир у твоих ног. – Он улыбается. – Я приготовил для тебя прелестную штуку.

Мэтр щелкает пальцами, что-то бросает на испанском. Одна из ассистенток бегом несет коричневый полотняный футляр. Да Коста открывает его и достает длинную однохвостую плеть, очень похожую на «Черный шип», принадлежавший Шанталь.

– Вот, синьора, чтобы держать мальчиков в строгости. – Я ошарашенно смотрю на него. Он улыбается. – А что? Угроза всегда эффективнее наказания. Разве не так?

– О, да. Так.

Он с притворной застенчивостью советует:

– Не замахивайся. Просто пусть будет – как у Лу Саломе на той знаменитой фотографии.

Потом он извиняется и отходит проверить свет. Рекс пихает меня локтем.

– Что скажешь?

– Идея, что драматурга влекут музы театра, мне нравится. Но только вот музы какие-то сомнительные. И не того пола. Муза комедии – Талия, муза трагедии – Мельпомена. Девочки.

– Знаю. А он хочет, чтобы были мальчики. Свежо, будешь спорить? К тому же, так больше напоминает фотографию из Люцерна.

Мальчики красивые и накачанные. Спасибо еще, что Да Коста не пришло в голову меня связать. И я понимаю, что такое фото не просто вызовет всплеск интереса у публики, но и будет потрясающе смотреться на главной странице моего сайта.



Да Коста объявляет, что все готово. Я забираюсь в колесницу Шанталь. Одна ассистентка впрягает «муз», другая протягивает мне вожжи и плеть. Третья включает огромный вентилятор. Волосы раздувает ветер.

Да Коста безапелляционно заявляет:

– Это метафора. Уверенно расправив плечи, ты повернулась лицом к зрителю, смотришь ему прямо в глаза. Колесница, запряженная музами, мчит с равнин Древней Греции сюда, в театр. На вашем пути встречается странствующий фотограф. Анахронизм, конечно, но ничего, в глубине души я сюрреалист. Фотограф восхищен и заворожен чудесным видением, возникшим из ниоткуда. Он умоляет остановиться и позволить себя запечатлеть. – Да Коста изображает «умоляющего». – О, прекрасная богиня театра, натяни вожжи и останови бег своих быстроногих коней.

Он вновь меняет тон на безапелляционный и командует:

– Повернись. Смотри на меня. Вы, музы, тоже. Все смотрят в объектив.

Следую командам. Остальные, стоя у Да Коста за спиной, не отводят взгляда от моего лица.

Я смотрю на них и киваю. Теперь я знаю, как надо.

Ты по праву стоишь в этой колеснице. Она для воинов, а ты – и актриса, и воин. Театр – жестокое искусство. Ты сражаешься и временами побеждаешь. Берешь хаос, формируешь из него нечто, лепишь, делаешь из этого свои истории. Музы показывают путь, но все зависит только от тебя. Так покажи им, докажи им! Покажи им свою силу! Свой триумф!

Да Коста наводит объектив и начинает снимать. Щелк! Щелк! Щелк! Щелк!


Ты не Лу Андреас-Саломе и не Шанталь Дефорж. Ты Тесс Беренсон, ты написала пьесу, и вскоре ее увидит публика. Так покажи им!

Ассистент подает Да Коста другую камеру. Она издает другой звук:

– Клац! Клац! Клац! Клац!

Ты актриса. Ты играешь, ты умеешь перевоплощаться. Ты лицедей, скоморох, притворщик. Ты писатель, ты драматург, ты художник.

Так покажи им! Покажи!

Да Коста прыгает с камерой и делает снимок за снимком. Щелк! Щелк! Щелк! Щелк! Клац! Клац! Клац! Клац! Вжик! Вжик! Вжик!

Он со всех сторон. Но, где бы он ни был, мой взгляд прикипел к объективу его камеры.

Так покажи им… покажи им… покажи им, кто ты!

Одна камера, другая, третья… Кадр, еще кадр, и еще. Наконец – мне кажется, что прошла вечность, – он останавливается и выдыхает:

– Сделано! Gracias! – Поворачивается к ассистентам. – Всё!

Освещение гаснет, вентиляторы прекращают гонять воздух. Съемка завершена.

Я моргаю, улыбаюсь, опускаю кнут и выбираюсь из колесницы. Меня поздравляют.

Рекс протягивает руки.

– Вот это, – шепчет он мне на ухо, – вот это было представление!

И я шепчу ему в ответ:

Да. Теперь у меня есть собственная фотография из Люцерна.



* * *





notes


Примечания




1




Ангелика (Гели) Рубаль (1908–1913) – племянница Гитлера, умерла при крайне подозрительных обстоятельствах (самоубийство? Убийство?) в мюнхенской квартире Гитлера. – Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примеч. авт.





2




Преподобный Бернард Стемпфл (1882–1934)– католический священник-антисемит, редактор «Майн Кампф», обнаружен в лесу под Харлахингом со сломанной шеей и тремя пулями в сердце 30 июня 1934 г., во время «Ночи длинных ножей», когда по приказу Гитлера в Бад-Висзее и Мюнхене были зарезаны Эрнст Рем и другие руководители национал-социалистической партии. Существует версия, что Стемпфл пытался шантажировать Гитлера угрозой публикации письма Гели Раубаль, в котором она описывает, как Гитлер принуждал ее к садомазохистской связи.





3