Где наша не пропадала

Снабженец матом на него. На ревизора! Понаехали, дескать, шуточки над нами шутить. Осмелел мужик с перепугу.

Не знаю, чем бы кончилась эта веселенькая игра, если бы не капитан. Он хоть и пьяненький был, но выучку не потерял. Пока снабженец блажил, подкрался к стрелку сбоку и задрал карабин к небу стволом. Выстрел бабахнул. И тишина. Все молчим. Смотрим, как лошаденка, с китайцем на возу, удаляется от нас. Но медленно ползет. Даже очень медленно.

Первыми заговорили самые пьяные. Миша принялся доказывать Василию Ивановичу, что спор проигран, а тот стал выкручиваться, начальника заставы обвинять:

– Слышь, – говорит, – капитан, никогда ты не станешь майором.

Капитан смеется:

– С тобой, Василий Иванович, точно не стану.

Понемногу и снабженец начал оживать. Мишу приобнял, извини, мол, дурака, не сразу в юмор врубился. А Мише не до него, он стрелка подначивает. Все довольны, все смеются. И только у шофера на лице разочарование, обидно, видать, мужику, что спектакль быстро кончился, быстро и без крови.

Разлили остатки спирта и заторопились разъезжаться. Устали друг от друга. Капитан Василию Ивановичу своего водителя выделил – день был тяжелый, уснет за рулем и не проснется. Тот поерепенился для вида, но сдался. Нам проще, мы захрапели, не проехав пяти километров, а разбудили нас возле крыльца гостиницы. Поблагодарили за компанию и бутылку коньяка на опохмелку оставили как последнее извинение за нечаянные матерки.

Заходим в номер, и Миша заявляет, что полцарства отдал бы за плохонькую баньку или даже обыкновенную ванну. А в гостинице и малых-то удобств нет, не говоря о больших. И здесь у меня появилась возможность хоть как-то отблагодарить за дневные приключения. Пойдем, говорю, в душ на котельную, мне там в любое время не откажут, и все удовольствие в двух шагах от гостиницы. Приходим, вижу, мнется мужик. Я понимаю, что душевая не высшего класса, и белого кафеля нет, и смесители допотопные, но вполне чистенько, напор воды хороший и, главное, выбирать-то не из чего. Чем богаты, как говорится. Я – в расстройстве. Он – в задумчивости. Потом спрашивает, нельзя ли табуретку или скамейку найти. Сбегал в лабораторию, выпросил стул. Приношу, а Миша уже без брюк… и у левой ноги до колена протез. Вот, оказывается, для чего табуретка. На одной ноге под душем не поблаженствуешь, человек – не цапля.

Все читали, как летчик Мересьев на протезах танцевал. Но танцуют-то на ровном полу, а Миша целый день по горам отбегал и хоть бы раз пожаловался.

– Тяжело, наверное, было, – спрашиваю.

– Терпимо, – говорит, – деваться все равно некуда. Охота пуще неволи. Привык. Самое неудобное, когда с женщиной первый раз в постель ложусь, сначала чуть ли не до обморока, а потом успокаиваются, женщины – народ любопытный.

Это он потом объяснял, когда коньяк допивали.

А я-то думал, такие герои только в детских книжках встречаются.





Внучка




Лично для меня, самый жуткий аэропорт – норильский, а кто-то из друзей рассказывал, что две недели не мог вылететь из Мирного – без малого пятнадцать суток отсидел – срок за мелкое хулиганство, можно сказать, но Север для того и предназначен, чтобы там невинным людям за чужие грехи маяться. Впрочем, и на юге случаются вьюги. Я не Анапу имею в виду, там я не был, а – Кызыл, например, или Читу.

Вы говорите, что Кызыл – не юг?

Ну, уж не знаю, по-моему, там, где есть верблюды – самый настоящий юг, особенно летом. Но разговор не о верблюдах и не о Туве, хотя у меня есть что о них рассказать, дойдет и до них очередь. А пока про Читу, с ней у меня долгие счеты.

Сижу, значит, в очередной раз обласканный аэрофлотским «гостеприимством». Сначала погоды не было, потом – мест в самолетах. Народу – битком, а чувствуешь себя одиноким и покинутым. И в тесноте, и в обиде… Выстоял очередь у пивной бочки. Взял пару кружек. Одну цежу, вторую на скамейку поставил. Вдруг вижу, рука к ней тянется. Пива не жалко, но наглецов не уважаю. Поворачиваю голову – знакомое лицо, очень даже знакомое – прораб наш, Гена Саблин. Привет! Привет! Куда? Откуда? Оказалось, на один и тот же рудник летим, у него там бригада монтажников. Скучать вдвоем все-таки повеселее. Но Гена не тот человек, чтобы скучать. Если небо открылось, значит, надо лететь. О том, что нет мест, он и слушать не желает. Для кого-то, может быть, и нет, а для нас непременно должны быть. Забирает у меня билет и уходит на регистрацию, а минут через пятнадцать возвращается веселый и гордый – учись, мол, находить подход к женщинам. Я знал, что подход у него имеется, и не один, но чтобы уговорить на регистрацию аэрофлотовских дам… для этого надо быть чуть ли не Муслимом Магомаевым.

Да не путайте вы меня, сами знаете, о какой регистрации речь. Зарегистрировать любовные отношения много ума не надо.

Слушайте дальше. Объявили посадку. Подходим к трапу. Я не заметил, как случилось, но пьяный прапорщик нечаянно толкнул Гену. И мой Муслим словно с цепи сорвался:

– Безобразие! – кричит. – Как вам не стыдно пьяной физиономией погоны позорить! – И голосишко протокольный какой-то, совсем не саблинский.

В толпе, главное, начать, а подпевалы найдутся. Тетенька в голубых брюках, наверное, молодая солдатская мамаша, сразу же встала в стойку и залаяла:

– Возмутительно! И таким, извините за выражение, офицерам доверено воспитание сотен молоденьких мальчиков!

Я, конечно, и сам к тому времени не успел забыть горячей отеческой любви младших командиров, но не скандалить же с каждым встречным человеком в погонах. Честное слово, мне даже неудобно за своего приятеля стало. Кончилось тем, что подошла стюардесса, обнюхала прапора и отправила его отдыхать до следующего рейса. Кое-как взлетели. Спрашиваю Саблина, зачем он скандал затеял, мужика подставил. И он с усмешкой объяснил наивненькому, что никто наши билеты не регистрировал, он сам вписал рейс и оторвал корешки, подсмотрел на чужом билете чернила, почерк и аккуратненько скопировал, у него на этот случай всегда при себе набор авторучек с разной пастой. А прапорщика вывел из игры уже для страховки – вдруг бы мест не хватило и ссадили бы какого-нибудь невинного человека, а тут всего-навсего прапорщика, которому без разницы где валять дурака – служба все равно идет.

И я, к стыду своему, не потребовал, чтобы остановили самолет и меня высадили.

Только и Саблин торопился напрасно. На руднике бедолагу ждали крупные неприятности. Огорошили сразу за порогом гостиницы. Дежурная доложила, что интересовались им, и не кто-нибудь, а сам директор.

Я уже рассказывал, что из себя представляют директора рудников.

Своеобразный народец. На собственной территории каждый и царь, и поп, и прокурор. А если не каждый, то семь из десяти. И тот, у которого с Геной недоразумение приключилось, тоже из великолепной семерки. Семья у него где-то в Иркутске или Красноярске обитала, а он на руднике зарабатывал недополученный орден и попутно обыкновенные деньги на квартиру для младшей дочери. В свое время изрядно поскитался, потом начальствовал в тресте, а ближе к пенсии, чтобы городские не подсидели, перебрался на рудник, молодость захотелось вспомнить. Ну и довспоминался до приступа любви. Дело, конечно, житейское, седина в бороду и так далее… Вот и нашел бы себе ядреную вдовушку, так нет же, на свежатинку потянуло. Девчонка два года как аттестат зрелости получила. Некоторые, особо сердобольные, поговаривали будто директор запугал ребенка. Очень даже сомневаюсь. Пуганная на два фронта крутить не станет. Гена показывал ее: такая взглянет, и мужик вянет. Страх там и рядом не лежал.

А что же тогда, спрашиваете?

Мне кажется – любопытство. Местная шпана интересовать перестала, а директор, пусть и старик, но порода, она всегда – порода, и седина ее только облагораживает. Кстати, Саблин по сравнению с ним, как дворняга с дворянином. Но у Гены энергии на семерых, дырку на месте прокрутит, любую заболтает. Поселок маленький, дорожки узенькие, сколько ни увиливай, а встречи не избежать. У одной дурная слава, у другого – еще дурней. Магнит сработал и все страхи – словно птахи, а запретный плод не каждый год. Короче, спелись.

Между прочим, на маленьких рудниках найти временную подружку командировочному не так-то просто. Приезжими не сказать что брезгуют, скорее, стесняются их компании. Парень уезжает, а разговоры остаются. Но тот рудник какой-то особенный. Вот существует же Минусинская котловина. Южнее и севернее – нормальная Сибирь, а в Минусинске помидоры величиной не то что в бычье сердце, а в сердце громадного зубра или бизона, и краснеют не в валенках, а на корню, и арбузы слаще астраханских. Так же и на том руднике с амурными делами. В соседних поселках монастырские строгости, а у них полная свобода. Дедку одному бензопилу ремонтировал, сели выпивать, он мне и объяснил:

– Ты не думай, что у нас все девки гулящие, они славные, просто у них от мороза целки лопаются – климат, паря, такой.

С климатом ничего не поделаешь, какой уж достался, выправлять бесполезно. Так что с девицей все понятно. Однако у Гены тропы, как всегда, перепутаны, не только азарт запретного плода толкнул его к директорской подружке, там и другая женщина руку приложила. Приезжала на недельку одна питерская цаца, что-то там по обогащению руд контролировала. Поселилась в гостинице. Гена проявил естественный интерес. Приходит вечером в галстуке, с шампанским, цветущую ветку герани в столовой украл. За цветы она поблагодарила, сказала, что не ожидала во глубине сибирских руд встретить такого галантного кавалера. Шампанского тоже с удовольствием откушала. В благодарность рассказала парочку свежих и довольно-таки вольных анекдотов. Местные девицы такой охальности себе не позволяли. Гена услышал из интеллигентных уст неприличные слова и решил, что через пяток комплиментов можно гасить свет. Да не говори «гоп»… Дамочка даже комплименты не дослушала, перебила:


– Если вы надеетесь забраться в мою постель, не тратьте понапрасну красноречие и время, меня это не интересует.

Ошарашенный Гена поблагодарил ее за откровенность и побежал в магазин взять чего-нибудь покрепче, чтобы «в себя возвратиться». Тут-то ему и встретилась директорская зазноба.

А в желающих доложить начальству о чужом непочтении недостатка у нас давно не наблюдалось.

Стуканули. Обычно этим делом промышляют хозяйки гостиниц – профессиональное заболевание, можно сказать. Но тамошняя тетка за Гену горой стояла. Сам слышал ее разговор с директором.

– Саблин здесь? – спрашивает директор.

У нее глаза распахнутые, голосок рассудительный:

– Что вы, он в рабочее время всегда с бригадой.

– Хочешь сказать, что днем никогда не заходит?

– Отчего же, случается.

Директор смеется, но не очень весело.

– Случается, говоришь. И с кем же он случается?

Тетка юмора не поняла, или не захотела понять, у нее своя линия защиты, отвечает с прежней подхалимской рассудительностью:

– Когда как, бывает, и один, бывает и слесаря заходят, бывает, и конторские.

– А с женщинами?

– Бывает, а как же, в прошлом месяце из города приезжала, так часто вместе ходили, она все ругалась на него, а Гена чертежи просил показать.

– Эту я знаю – проектировщица – дурная баба.

– Конечно, дурная, правильно говорите, все ей здесь не по нраву: и воды горячей нет, и уборная на улице, и подушки большие, для здоровья вредны, и еще, как это…

А директору не терпится, ему не до капризов городской дамочки, не дает договорить и чуть ли не криком:

– Местные к нему ходят?

– С чего бы местные сюда волоклись, делать им тут нечего, у них свои дома есть, пусть к себе и приглашают на разносолы.

Дурочкой прикидывается, а директор на пределе, еще немного и взорвется:

– А вечерами он всегда здесь?

– Какое там всегда, при такой дурной работе и за шалопаями, которые в общежитие… – И начинает перемывать косточки мужикам из его бригады.

Вокруг да около, а против Гены ни одной улики. Чем уж он ей показался. Может, и на директора тайный зуб имела, а тут такой случай, интереснее, чем в индийском кино. Мужик, у которого на планерках люди пикнуть боятся, и вдруг сам, позора своего не видя, прибежал выспрашивать. Седой, статный, а смешнее мальчишки.

Вот она, любовь-то, запоздалая.

Разумеется, и Гена от разговора не увильнул. А куда деваться, если на чужие цветы позарился? Какой садовник стерпит, когда к любимой розе принюхиваются? В глазах у старика помутилось, и не только в глазах. Единственное, на что ума хватило – не вызывать на ковер через секретаршу, на улице из машины окликнул, чтобы без лишних глаз и лишних ушей. Дверь захлопнул и без наводящих вопросов:

– У тебя было что-нибудь с ней?

Гене терять нечего, парень пуганый, отвечает:

– У меня здесь со многими чего-то было.

– И с ней? – допытывается старик.

Гена дурачится, спрашивает, кого он имеет в виду.

– Ее, кого же еще?

– Внучку Вашу что ли? – уточняет Гена, и не моргнув глазом, отказывается, разве он может такое позволить? Уклонился и встречный вопросик на производственную тему.

Директор ничего не ответил, только дверцу распахнул.

Думаете, он не понял, что лапшу на уши вешают? Еще как понял! Люди, которые донесли, во всем его убедили. Шепоток свою дорогу знает. Да и внучка на допросе вряд ли сумела выпутаться. Вроде бы и пора проставить точки над нужными буквами. Так нет же, надо искать того, кто разуверит. Черт с ним, с позором, лишь бы надеждочка осталась.

Выпросил милостыню у соперника, а покоя-то все равно нет – вдруг назад отберет? Покоя нет, что-то делать надо. А что? Если человек в панике, ничего путного на ум не придет – или глупость, или гадость.

И загрохотала в нашу контору громоздкая телега: «Монтаж ведется безобразно тчк Дисциплина в бригаде отсутствует тчк Прораб морально разложившийся тип тчк На его место прошу прислать женатого и члена КПСС тчк».

Главный наш, мужик с юмором был, карьеру начинал в сорок девятом году в Норильске, под конвоем. Прочитал телеграмму и дал ответ: «Удовлетворяющих ваши требования прорабов в тресте не имеется тчк».