Где наша не пропадала

Смех вроде как с намеком, обещающий. А голос глубокий, с хрипотцой, таким голосом цыганские романсы петь. Да и сама на цыганку похожа. Глазищи чернущие. Красная кофта с черными цветами на голое тело надета. Плечом поведет или всего лишь засмеется, а под цветами живое волнение. Так и тянет дотронуться.

Бывают женщины, глядя на которых видно, что жизнь изрядно успела потрепать, но потрепанность эта не только не смазывает их красоту, а придает ей какую-то особую температуру.

Я принялся разделывать голову, она рядом стоит, следит, чтобы язык не повредил и внимательно смотрит, как топориком орудую. Прямо не отрывается. Чувствую цепкий взгляд, поворачиваю голову, собираюсь спросить, может, что-то не так.

Она успокаивает:

– Люблю, когда мужчина умело обращается с инструментом.

Нас, дураков, только похвали. Язык я добыл аккуратно, а свой палец чуть ли не оттяпал.

Пока с головой возились, мамаша стол накрыла, кивает на мою каморку – тащи, мол, чекушку-то.

Когда армянское радио спросили: «Что такое ни то, ни се?», они ответили: «чекушка на троих». Но у нас, видимо, особый случай выдался. Выпили и захмелели. Бабка с непривычки, дочка – с устатку, а я, наверное, от волнения. Постояли бы вы рядом с такой женщиной, посмотрел бы я на вашу трезвость.

Перед последним тостом Маргарита проговорилась, что вторая неделя началась, как на свободу вышла. Мать зыркнула на нее, а дочка только отмахнулась: чего, мол, парню мозги пудрить – от тюрьмы да от сумы никто не застрахован. Мамаша не согласилась и поспешила объяснить, что срок случился за растрату: кладовщица махинации проворачивала, а отдуваться за ее грехи простодырой дурочке досталось. На простодырую дочка никак не походила, но обижаться на оскорбление не стала. И я сделал вид, что поверил. Чтобы замять неловкость, спешно разлили остатки водки и закусили солеными груздями.

Карты открыла, глянула весело на суровую мать и, накинув шаль, позвала меня в сенцы перекурить. Когда пропускал ее в дверь, грудью задела, вроде как нечаянно. Дымим, разговариваем. Я не выспрашивал, сама начала:

– Хватило приключений в жизни. В десятом классе училась, а дядька уже по взрослым компаниям водить начал, ну и подложил под нужного человека. Глупенькая не сразу и поняла, как все получилось, думала, что это любовь. Как-нибудь потом расскажу. Мать уснет, приходи на кухню, покурим, поболтаем.

В зимних сенцах сильно не разоткровенничаешься. Стояли рядом, так она еще ближе придвинулась, заглядывает в глаза, но в губах усмешка. Дразнит и не скрывает, что дразнит. Еле сдержался, чтобы к себе не прижать. Не то чтобы постеснялся – скорее, боялся спугнуть.

Снова за стол сели. Она спросила, не играю ли я на гитаре. Какая там гитара, если медведь на ухо наступил? Батя мой по такому случаю любил уточнять – голос бурлацкий, да тон дурацкий. А если бы и умел – все равно гитары в доме не было. Попили чаю. Поставили пластинку Пугачевой. Мать сморило, до такого времени сидеть не приучена, голова на грудь падает. А голове для студня вариться и вариться. Маргарита и говорит:

– Шла бы ты, мама, отдыхать, а я покараулю, чтобы не выкипело, заодно и язык для заливного приготовлю.

Мать поскрипела табуреткой, повздыхала, поохала и согласилась. А кровать скрипела совсем недолго.

Маргарита открыла печку и попросила сигарету. Я протянул, а потом само собой получилось, что оказался в ее объятиях. Или она в моих? Губы у нее жадные, горячие. Сердце у нее колотится. А про мое и говорить страшно. И вдруг, чувствую, отталкивает. А за спиной слышу старухин крик. Не крик – лай.

– Ах ты кобель паршивый! – и другие не самые теплые выражения в мой адрес.

Дочка тоже заливается.

– Мамочка, милая, не виновата я, это он набросился…

Ну прямо, как в комедии «Бриллиантовая рука».

Только не до смеха. Нырнул в свою каморку, рухнул на кровать, голову подушкой накрыл, лежу, боюсь пошевелиться.

Маргарита, видимо, тоже голову под подушку спрятала.

А мамаша еще долго причитала. Сначала ругала, неймется, мол, дуре, потом жалеть начала, почему все напасти на нее, несчастную, и мне досталось, наслушался про себя такой правды, таких угроз и проклятий наслушался… Думал, что с кочергой ворвется, но обошлось. Угомонилась. А я так и не уснул.

Утром, не умываясь, сбежал на завод. И очень не хотелось, чтобы рабочий день кончался. С какими глазами возвращаться? Что меня ждет? Даже представить не мог.

А часам к трем заявилась на завод Маргарита. Разыскала. И через проходную без пропуска проникла. Для красоты преград не бывает.

Возникла передо мной с грустным лицом и виноватой улыбкой. Прости, мол, что так получилось, мать – женщина строгих правил, ей нас не понять, а нам от этого не легче. Маргарита у меня прощения просит. Я – у нее. Но как дальше быть? Я не знаю. И она – не представляет. Повздыхала. Даже приобняла меня, как бы в поисках защитника. Прижалась осторожненько. И ретивое мое взыграло. Не так, как прошедшей ночью на кухне, но дыхание успело взять разгон. И даже какая-то надежда мелькнула. А она отстранилась и говорит:

– Может, подарить ей какую-нибудь недорогую тряпочку. Жадность у старушек любой гнев усмиряет. Увидит и поостынет. Пойдем в магазин, посмотрим, – и снова приобняла.

Я быстренько переоделся. Идем по улице, она меня под руку держит, щебечет, как давно не была в родном городе и с грустью замечает, что ничего в нем не меняется. В магазине, без лишних блужданий, провела меня к женской одежде и посоветовала купить индийскую кофточку. Я толком и подарок-то не рассмотрел, доверился ее вкусу. Когда зашел разговор, как вручать, она сказала, что у нее это мягче получится, а потом добавила, что мне вообще лучше не показываться матери на глаза и переселиться в гостиницу. И на ходу придумала, как это сделать: она уводит мать в гости к родственникам, а я в это время забираю свои вещи и переселяюсь, потом она обязательно навестит меня и заодно договорится с дежурной, чтобы мне выписали нормальные квитанции, дежурная многим обязана их семье, поэтому сложностей не возникнет.

До конца командировки оставалась еще неделя. Не буду скрывать – ждал и верил.

Не пришла.

Подозреваю, что и кофточку брала не для мамаши. А мне пришлось занимать деньги у местных мужиков, чтобы за гостиницу расплатиться и обратный билет взять. Квитанцию выписали, как будто я в люксе жил. Были уверены, что не стану возражать.

Да, чуть не забыл, когда забегал к ним в дом забирать сумку, на подоконнике стояли две тарелки с заливным языком. Очень хотелось попробовать, но испугался.





На родине Павлика Морозова




Там, где есть золотые рудники или гидролизные заводы всегда ухитряюсь вляпаться в неприятную историю. В Тавду послали. Неказистый городишко при гидролизном заводе, на него и отправили кое-какие неполадки по электрической части подчистить. Не наше дело – тесать да гладить, а наше дело готовое сладить. Работы на неделю, если не очень торопиться, а спешка, сами знаете, где нужна. И поселили вполне прилично. Гостиница в трехкомнатной квартире, недалеко от завода. Соседи – два светилы, из тех, что сварные швы ультразвуком проверяют, дефектоскопистами называются, и один геодезист. Приблизительно мои ровесники, около тридцати. Съехались из разных городов.


Светилы, ребята нагловатые, избалованные левыми работами: кому емкость зарегистрировать надо, кому крюк на кране – все к ним. И в благодарность за работу не бутылку несут – ящик, а те, кто пожаднее, деньгами берут. Я не только про новых соседей, у светил это повсюду, профессиональное заболевание, как геморрой у шоферюг. Вот сказал, что за «работу». Извините, оговорился. Аппарат за них работает. Причем – казенный. А сам светила только носильщик при этой всевидящей штуковине. Ни сноровки, ни мозгов напрягать не надо. Поэтому все мысли направлены, как бы лишнюю хрустящую бумажку или шальную бабенку, приятную на ощупь, заграбастать.

Особенно шустрым был тот, который первым номером выступал, Виталиком звали. Помощник его, Генаша, из вечных пристяжных, из тех, что без коренника любой вольности пугаются, только по накатанному. Но изобразить из себя нечто значительное, очень даже не прочь. Если, конечно, один в свежей компании. Виталик, хотя и пройда последняя, но натурой не заужен и характером нетяжелый. Из разговоров понял, что он и приработками делится и подружку для напарника при возможности прихватит.

В день моего приезда выпили за знакомство. Спели: потому что мы народ горячий, потому что нам нельзя иначе. Виталька немного посидел и на свиданку намылился. Геодезиста в сон потянуло. За день набегался на свежем воздухе, а в тепле разомлел. Знакомая болезнь. Мы с Генашей вдвоем досиживали. Собутыльник он крепкий, а собеседник неважный. Ничего интересного рассказать не может, только хвастаться горазд, какие они с Виталей деловые ребята.

Спирт зелье коварное. Поутру было тяжеловато. Но с теми, кто заявляет, что если пьянка мешает работе – брось работу, я категорически не согласен. Положенное надо делать. И, желательно, чтобы другим переделывать не пришлось.

К пятнице я управился, но мое помрачительное начальство велело попутно какие-то договора подписать, а их еще не подготовили. Пришлось оставаться до понедельника. Заявляюсь в гостиницу – вся компания в сборе, но морды у парней пасмурные.

– Что приуныли, – спрашиваю.

– Да есть причина, – говорит Виталя, – и весьма неприятная.

– Неужели неприличных насекомых поймал? – Пытаюсь пошутить, но чувствую, что дурь порю. Задумчивость у мальчиков очень нездоровая.

– Деньги пропали.

– И документы, – добавляет геодезист.

Стою с глупой мордой. На розыгрыш не похоже. Но как такое могло случиться – представить не могу.

Виталя советует и мне свое барахло проверить.

На рубахи и нестираные носки вряд ли кто позарится, бумажник с паспортом и деньгами у меня в кармане. Проверять нет смысла, но коли предлагают, вытаскиваю сумку из-под койки, Открываю. Все на месте, но видно, что в ней рылись.

– А ты случайно днем сюда не заходил? – интересуется Виталя. Прокурорским голосом спрашивает. Остальные внимательно смотрят на меня. Ждут.

Был, говорю, и начинаю объяснять, что забегал чаю попить, потому что в столовую опоздал. Рассказываю, словно оправдываюсь. Лепечу и остановиться не могу. Соседи терпеливо дослушали. Я замолк и они молчат. В такие неожиданные паузы принято говорить, что милиционер в это время родился. Почему? Понятия не имею. Однако пришло на ум. Но сказать не решился. И про то, что утром, когда на завод уходил, светилы еще спали. А у Витали даже подруга ночевала. Но загвоздка в том, что они до моего приезда две недели прожили и ничего не пропадало, а новенький появился – и гривенник в щель закатился. Никаких обвинений не предъявляют, но потрохами чувствую, на кого думают. Косятся, как середа на пятницу. У меня единственного ничего не пропало. На воре шапка не горит, но мне кажется, что они только и ждут, когда вспыхнет.

Обычно целыми вечерами балаболили. А тут, как в мертвый час. Завалились по койкам, обрывки газет читают. У Генаши даже книга откуда-то взялась. Геодезист первый не выдержал:

«Черт с ними, с деньгами, в понедельник позвоню, скажу, чтобы прислали. Даже за паспорт не переживаю, штраф заплачу и новый выпишут. Но вместе с ним справку прихватили, по которой имею право принимать подсобных рабочих и рассчитываться с ними. Мне за нее голову в тресте оторвут».

– А выгнать не могут? – спросил Генаша.

– Да запросто! – говорит. – Турнут с волчьим билетом, и никакие слезы не помогут.

Выговорился и снова на койку рухнул.

А мне, дураку, мнится, что специально для меня сказано. И Генаша неслучайно встрял. Не пожалел своего маслица в чужой огонь подлить.

Лежу, костерю себя за дурацкие мысли, уговариваю успокоиться, а не получается. Виталик стал собираться на вокзал. У его подружки отпуск кончился и она уезжала в Свердловск. Он ушел, и мне на воздух захотелось. Невмоготу стало сопение слушать. Сначала хотел податься в кино, а свернул почему-то к ресторану. Выпивка тоже помогает отвлечься. Да и аппетит некстати проснулся.

Не помню, говорил или нет, что в городишках, где есть гидролизные заводы, официантки вместо водки приносят разбавленный спирт. Местная публика привыкает и разницы не чувствует, а свежему человеку сразу бросается в глаза, точнее, в нос и в желудок. Однако привередничать не стоит. Спиртишко вполне съедобный. Заводские мужики случай рассказали, будто выписали подшефному колхозу пару фляг спирта для проведения посевной. Фляги, разумеется, молочные, сорокалитровые. Экспедитор довез их до станции, а там еще пяток километров по проселочной дороге надо было одолеть, чтобы в деревню попасть. Встретили его на лошади, потому что по весенней распутице это единственный вездеход. Лошади спирт не пьют. Она вернулась в деревню живая. А экспедитор с возницей умерли. На селе переполох – отравленный спирт прислали. Председатель колхоза является на завод, судом грозится. А директор у него на глазах выпил полстакана неразбавленного и говорит:

– Спирт нормальный, по ГОСТу, просто жадничать не надо.

Я тоже выпил. Посмотрел на публику – девки все по рублику, как любил говорить мой приятель Гена Саблин. Да и сидят не густо. Одну кудрявенькую присмотрел, но опередили. Какой-то мужичок на танец пригласил. Гляжу, а она вроде как беременная. Но не стесняется, любезничает с кавалером, жмется к нему. Пришлось выпить за чужое счастье. Если им хорошо, третий должен уйти.

Первые сто пятьдесят проглотил еще до того, как бифштекс принесли. Пришлось дозаказывать. А когда и второй графинчик осушил, все женщины показались писаными красавицами. Может, и уговорил легко, потому что рассыпался в искренних комплиментах. Они же чувствуют, когда им врут, а когда – от чистого сердца.

Забылся в жарких объятиях и, главное, избавил себя от бессонной ночевки в гостинице.

А на другой день возвращался с похмельной головой, но спокойный и безразличный ко всему – пусть думают, что хотят.

Захожу в квартиру, а там пир горой. К геодезисту гость пришел, его подсобный рабочий. Коллега мой, некоторым образом. С той лишь разницей, что я таскал рейку в несовершеннолетнем возрасте, а он – в пенсионном. Старикан забавный, но я сразу понял, что веселье не от его баек. И не ошибся.

Нашлись и деньги, и документы.

Виталя свою подругу на поезд не посадил. Билет не купили. Маяться целую ночь в общем вагоне она не захотела, а плацкартных не досталось. Ну и решила возвратиться к нему, в гостиницу. А пока она после вокзала руки мыла, чтобы колбаску порезать, он заглянул из любопытства в ее чемодан, хотел посмотреть в паспорте, не замужем ли. А наткнулся на другие паспорта. Ни грело, ни горело, да вдруг и вспыхнуло.

– И что ты ей сказал, – спрашиваю.

– Сказал очень многое, а вот что делать с ней, пока не решил. Предлагал ребятам воспользоваться ее щедрым телом, но они поскромничали. Может, у тебя особые счеты к ней? Так я могу ключ дать. Она в моей комнате заперта.

– А почему особые, – спрашиваю.

– Да мало ли, – отмахнулся он, – пусть посидит, подумает, а ты лучше послушай, как Данила Петрович у Колчака воевал.

Налили мне штрафную, и дед продолжил свои байки. Оказалось, если не привирал, он в юном возрасте у какого-то полковника вестовым служил. На ногу с детства скор был, оттого и теперь усталости не знает. А в белой армии у них все деревенские парни воинскую повинность отбывали, правда, перед этим и красными успели побыть. Но когда колчаковцев погнали из деревни, отступать с ними не захотели, попрятались, переждали и снова в доблестную Красную армию добровольцами записались. Даже частушку по этому поводу спел.

Он служил у Колчака