Герой

Волох бежал впереди. Очень хорошо бежал, ухареву даже не приходилось придерживать едшего ровной рысью Калифа. Иногда волох оглядывался... И припускал чуть быстрее. На шею волоху был надет железный ошейник. Таким нурманы «украшают» своих рабов-трэлей.

«Ты теперь его раб, — сказал деревлянскому жрецу Рёрех, показав на Сергея. — Если ты попробуешь удрать, эта штука ухватит тебя за горло, задушит и отправит твой дух в худший из нижних Миров. Хочешь узнать, в какой? Тогда спроси у него», — старый варяг кивнул на Духарева, который ничего не говорил, но делал, что велено: вспоминал самые «острые» картины из своей канувшей в далеком будущем родины.

Деревлянин спрашивать не стал. Он только глянул на Сергея, побледнел еще больше и поспешно отвернулся.

Но бежал он хорошо, не выказывая никаких признаков усталости. Потому Духарев удивился, когда жрец притормозил.

Рёрех, скакавший следом за воеводой, обогнал его и подъехал к жрецу: выяснить, в чем дело. Сам Духарев, по роли, был слишком велик, чтобы снисходить до беседы с собственным рабом.

Оказалось, жрец остановился не потому, что устал или захотел отлить, а по более серьезному поводу. Впереди была деревлянская застава. Один из форпостов на подходе к капищу.

— Что ж он, урод, вывел нас прямо на заставу? — по-печенежски, чтоб пленник не понял, процедил Духарев.

— Я велел ему вести нас самым быстрым путем. Бот он и привел. Застав тут много, так что всё равно на какую-нибудь наткнулись бы, — пояснил Рёрех, тоже по-печенежски. — Что ты беспокоишься? Это же смерды. Зарежем их, как овечек. Главное, чтоб не заблеяли.



— Любушка! — воскликнула Данка. — Что они с тобой сделали, жабы?

— Ничего. Побили только, — Любушка, которую только что столкнули в землянку, тяжело опустилась на грязную медвежью шкуру, брошенную на охапку соломы. Данка подвинулась, уступая ей место. Тут вход закрыли, и внутренность землянки погрузилась в темноту.

— Побили, но не сильно, — сказала Любушка. — Меня Зван защитил.

— Зван! — обрадовалась Данка. — Где он? Близко?

— Близко, — грустно сказала Любушка. — И Йонашек твой — тоже. Только они нам не помогут.

— Йонаш?! Почему не помогут? — Голос Данки задрожал. — Их убили?

— Нет, не убили. Но они — в плену.

— Ну тогда ничего, — облегченно проговорила Данка. — Если сразу не убили, значит, выкуп хотят. Тогда ничего, — она обняла подругу. — Тогда всё хорошо будет.

Но в ее тоне не было уверенности.

— Слушай, а как ты с Йонашем и Званом оказалась? Малец твой говорил: отец тебя со своими людьми отправил?

— Долго рассказывать, — пробормотала Любушка. — Потом. Ох, Данка, что с нами теперь будет?

— Пусть только попробуют нам что-то худое сделать, — сказала Данка. — Мой отец тогда с ними такое сделает, такое...

Но в голосе ее опять не было уверенности.

Пока отец узнает, что они со Славкой уехали, пока он их отыщет... Тут она вспомнила, как смотрел на нее деревлянский волох, и задрожала.

— Холодно тут, да? — сказала Любушка, прижимаясь к ней потеснее. — Замерзла?

— Да, — ответила Данка. Хотя трясло ее не от холода.



— Первому, второму и третьему десятку спешиться. Пятому и четверому — верхами, «крыльями» в обход, — скомандовал Духарев. — Глядите в оба, чтоб ни один не ушел. Верховые, марш! Пешие... — Тут его взгляд наткнулся на волоха. — За этим присмотреть...

— Я останусь, — подал голос Рёрех, выведя воеводу из затруднения: кому доверить колдуна.

Духарев кивнул, мысленно досчитал до ста, давая возможность верховым закончить окружение, потом спешился сам, вытянул из налуча лук:

— Помалу вперед, гридь. Прежде меня не стрелять.

И, пригибаясь, побежал между стволами туда, где, скрытые в тени деревьев, вздувались покрытые дерном бугры землянок.



Данка проснулась от приглушенного вопля. И тут же снаружи раздался еще один. На этот раз Данка услышала еще один звук, на мгновение опередивший крик. Характерый шлепок, с которым стрела ударяет в мясо. Данка очень хорошо знала этот звук: ее с семи лет учили стрелять.

— Любушка, проснись!

— А, что? Почему так темно? — Любушка спросонья не поняла, где она.

— Тише! Там, снаружи, — бой!

Дверь в землянку с треском откинулась. В светлом проеме возник деревлянин с топором.


Несколько мгновений он пялился в нутро землянки, силясь что-то разглядеть, потом прыгнул вниз, замахиваясь топором.

Данка и Любушка отпрянули к стенам. Любушка — с испуганным вскриком, Данка — приседая и хватаясь двумя руками за край тяжелой медвежьей шкуры и дергая изо всех сил. Солома была сухая и скользкая, потому шкура подалась неожиданно легко.

Деревлянин замахал руками и опрокинулся на спину. Топор он выронил и, падая, треснулся затылком о землю. Данка ухватила топор, размахнулась и рубанула изо всех сил — как по деревянной колоде. Лезвие с влажным хрустом проломило грудь деревлянина. Он засипел, дернулся разок и умер.

Данка выдернула топор.

— Ты куда? — зашипела она на Любушку, сунувшуюся к выходу. — Убьют! Иди в дальний угол и сиди тихо.

Сама же Данка встала сбоку от дверного проема, приготовилась нанести удар, если кто ворвется в землянку.

Но никто не ворвался. Зато спустя некоторое время снаружи раздался молодой голос:

— Хорош пыхтеть, лесовик! Я знаю, что ты там. Вылазь и будешь жив.

— А ты кто таков? — чуточку задыхаясь от волнения, спросила Данка.

— 0-о-о! Никак девка? — воскликнул другой голос. Но тоже молодой, звонкий. — Вылазь, девка! Убивать не будем. А вот что не тронем, не обещаю. Если пригожая...

— Размечтался! — крикнула Данка. — Смотри, Лисенок, батюшка мой тебя так тронет!

— Слышь, Лис, а деревлянка тебя, оказывается, знает!

— Какая я тебе деревлянка! — возмутилась Данка, вылезая наружу.

Топор она на всякий случай прихватила с собой. Но опасности не было. Ее тут же окружили отцовы гридни.

— А на топорике кровь, — заметил кто-то. — Чья это кровь, Данушка?

— Там внизу валяется, — ответила Данка. — Еще там... Ой, батюшка!

Раздвинув гридней, Духарев шагнул к дочери, вынул у нее из руки топор, обнял крепко, шепнул на ухо:

— Что ж ты сделала, глупая!

— Виновата, батюшка, — сказала Данка и всхлипнула.

— Сама хоть цела?

— Угу.

— А где Славка?

— Не знаю... — Данка всхлипнула еще раз. Она изо всех сил старалась не заплакать, но всё равно заревела...



— ... Отец наш небесный, вездесущий, да святится Имя Твое... — бормотал Славка разбитыми губами. Он видел синеву, сквозившую между листьями, но не знал, видит ли Господь оттуда, с небес, его, Богослава, лежащего в жирной земле деревлянского капища. А вот деревлянский идол видел его наверняка.

У ног Славки была голова нурмана Хругнира. Нурман был в беспамятстве и не знал, что его ждет. Зато другой нурман, которого положили прежде Хругнира, пребывал в сознании и громко призывал Одина. Йонах, чьи сапоги почти касались макушки Богослава, должен был бы молиться своему Яхве, но хузарин молчал. Наверное, обдумывал, как спастись. Вряд ли он что-нибудь придумает. Связали их надежно. По крайней мере Славку. Пленники лежали в канаве, один за другим. Вдоль канавы прохаживались деревлянские волохи с длинными посохами. Следили, чтобы никто не пытался подняться. Но молиться не мешали.

Внезапно взывавший к Одину нурман умолк. Богослав тоже замолчал. И услышал страшное утробное мычание. Затем несколько глухих ударов — и мычание оборвалось.

Забубнили волохи, загудел барабан, затем, перекрывая эти звуки, раздался яростный вопль... Перешедший в жуткое мычание... Оборвавшееся со звуками ударов.

Славка был храбрым отроком. В киевском Детинце других не бывает. Но сейчас от его храбрости не осталось почти ничего. Он рванулся изо всех сил, пытаясь разорвать ремни. Конечно, ничего у него не получилось. Только волох у края канавы ткнул Славку посохом в грудь: лежать.

— Йонах! — позвал Славка. — Что они делают?

— Что-что... Убивают! — ответил хузарин.

— А как?!

— Молись своему Богу, Славка, — спокойно произнес Йонах. — Скоро ты узнаешь, как.

На самом деле Йонаху было совсем не спокойно. Ему очень хотелось жить...

Старший волох положил на землю киянку и присел на край рва — отдохнуть. Двое сопровождавших его помощников опустились рядом на корточки. Ноги старшего волоха покоились на теле жертвы. Жертва больше не дергалась. Душа ее ушла. От мертвого тела пахло горелым мясом, кровью и нечистотами. Старшему волоху нравился этот запах, потому что он нравился богам.

Волох поймал взгляд следующей жертвы. До того, как лечь в ров, жертва была тиуном на княжьем погосте. Этот тиун — единственный, с кем у волоха были личные счеты. По слову этого пса замучили до смерти младшего брата волоха. Только за то, что он отказался показать путь к капищу. Может, брат и показал бы путь, если б знал.

Лицо у тиуна белое-белое, немного припорошенное землей. Как у покойника. Только покойников не колотит от страха. Наверное, тиуна не следовало приносить в жертву, раз богам нужны именно воины. Но кто знал, что громогласный, очень грозный с виду тиун окажется трусом? Такое нередко случается. Здесь, в жертвенной земле, человек становится таким, какой он есть на самом деле. Однако боги ждут. Надо продолжать. Волох поднялся, наклонился к тиуну, ухватил его за челюсть, нажал пальцами в нужные места. Тиун завопил, широко открыв рот, и волох свободной рукой принялся набивать липкой влажной землей рот тиуна. Вопль перешел в мычание. Волох сел тиуну на грудь, не глядя протянул руку. Помощник вложил в нее маленький каменный нож, которым волох привычно проколол жертве глаза. Другой помощник протянул волоху жаровню, чтобы тот вложил в глазницы жертвы тлеющие угли. Угли волох брал руками, не обжигаясь, потому что боги оберегали его пальцы.

Тело жертвы под волохом перестало дергаться. Тиун сомлел. Волох сел поудобнее, взял протянутый колышек, киянку. Приставил колышек к груди жертвы — напротив сердца — и приступил к последнему действию. Жертва снова пришла в себя, затрепыхалась. Дерево с трудом вбивалось в плоть, железо входило бы легче. Но намертво соединить могло только древо. И оно соединяло. Землю и небеса, огонь и воздух, человека и небо, жертву и землю.