Глазами волка

Едва ли он верил в успех такой хитрости, но новая роль ему льстила.

У подножья двухголовой горы, возле едва заметного спуска к воде, покачивалась лёгкая лодка из шкур. Там сидела женщина с длинными, тронутыми сединой волосами и в хитоне из пурпурной ткани, обшитой по краю шкурами сусликов. Лик пригляделся и догадался – это был парадный наряд энарея, как его бы сшили для женщины в бедной таврийской деревушке, где богатство бывает только награбленное.

– Желаю вам всякого здравия, – Лик вспомнил старинное приветствие, – А где же мой противник?

– Он уже на месте.

Это было плохо. Противник изучал поле боя, а Лик пока туда даже не добрался.

– Скажите, – осведомился он, кивая на весло, – а зачем вам эта лопата?

– Этой шутке несколько столетий, – женщина хмурилась, – Не изображай, пожалуйста, простака, который первый раз в жизни море увидел. У тебя, вожак, не получится.

– С чего вы взяли, что я вожак?

– Потому что у тебя жезл.

– А это его жезл, – Лик протянул жезл Маэсу.

– Вот потому ты и вожак, – заметила женщина, – Ты можешь отдать свой жезл кому угодно. А вот он взять твой жезл без спроса – не может. Иди наверх. Хватит разговаривать.

Сейчас, у подножья горы, Лик ощущал, что вся подготовка к битве была большим ритуалом. В этом ритуале было много нелепых церемоний, а ещё – привкус смертельной опасности. И именно этот привкус делал ритуал священным.

Лик не верил богам, которые не пьют крови.

Он поднимался по тропе, не замечая времени. Каждый встречный камень пытался его обмануть – он казался очень, невероятно важным – хотя всё по-настоящему важное было на вершине. Один раз невриец бросил взгляд вниз, и разглядел, как, у подножья вышагивает возбуждённый и всклокоченный Маэс.

Лучше бы он прикинул, как незаметно подкрасться к женщине. Может быть, вплавь? Лик подумал, а потом снова сосредоточился на дыхании и подъёме. Если он победит, то подкрадываться будет не надо. А если проиграет – шансов у Маэса слишком мало.

Не больше, чем шанс выбросить комбинацию Фагимасада одним броском игральных костей…

Противник уже ждал. Он был среднего роста, с серым суровым лицом и выгоревшими, когда-то рыжими волосами. Ещё не старый, крепкий мужчина в одежде из нарочито грубых волчьих шкур. В руке – уже обнажённый акинак, тот самый, про который говорила Агра.

Если бы Лик встретил его на улице Новой Столицы, то не обратил бы внимания.

Вождь тавров не произносил ни одного слова. А до этого говорил, но сам не показался. Почему-то не удавалось совместить тот голос с этим человеком. Может, говорил кто-то другой, а потом просто послал вместо себя лучшего бойца?

Лик не стал над этим раздумывать. В его положении достаточно одержать победу. А проникать в чужие коварные планы будем потом.

Невриец вскинул жезл, словно копьё левой рукой и достал свой кинжал.

Лик не просто так требовал именно кленовую ветку – вырезанный из лёгкой древесины, жезл был легче кинжала и почти не ощущался в руках, хоть и был очень прочным. Такая мелочь может решить исход боя. А сам Лик был раза в полтора легче противника.

Лик сорвал повязку, уже голым встал в боевую стойку и оскалился, обнажив клыки. У ликантропов это получается особенно натурально.

В конце концов, какая разница, как ты умрёшь, если ты всё равно без брони – голым или полуодетым?

Разглядывая слабый блеск солнца на акинаке врага, Лик вдруг вспомнил, когда последний раз фехтовал. Это было лет в четырнадцать. С другом Авасием, на деревянных палках.

Бой начался без предупреждения. Лик заметил, как рука двинулась под шкурами – и тут же отскочил в стороны.

Выпад! Мимо. Акинак двигался достаточно быстро, чтобы Лик не успевал его разглядеть.

Отступая с выставленным кинжалом, невриец прикидывал угол следующей атаки. Это было похоже на бой с пастушеской собакой – и точно так же, каждая ошибка стала бы последней.

Ещё выпад. По обнажённому плечу юного неврийца скользнула тёплая волна – это мускулистая рука взрослого воина пронеслась в двух пальцах от его кожи. Лик снова отскочил в сторону, но акинак вдруг пошёл по дуге, словно угадал его движение. Лик оттолкнулся пятками и уже в прыжке метнул свой нож.

У взрослого воина было одно мгновение, чтобы отреагировать. Он отклонился и отступил на шаг. Рука со смертоносным акинаком нырнула вниз, чтобы замахнуться для следующего удара, а глаза лишь на одно сердцебиение отклонились за улетевшим в траву кинжалом, сине-зелёным от патины.

И именно в это мгновение Лик оттолкнулся от земли, взмыл в воздух и быстрее, чем рука противника успела поднять тяжёлый акинак, врезал ему в висок своей деревянной палкой.

Свежий клён жалобно хрустнул и пошёл трёщиной.

А взрослый противник охнул, захрипел, попытался ударить кинжалом – а потом левая нога оторвалась от земли и он повалился в траву, похожий на тряпичную куклу.

Лик летел дальше, уже по инерции. Он кубарем покатился по лужайке. Мокрая от росы трава щекотала спину. Прямо мимо его лица прошмыгнула из норы возмущённая мышь.

Юноша поднялся на ноги и почувствовал, как задубели его пятки – они не чувствовали ни росы, ни травы, ни земли. Не обращая внимание на потерянный кинжал, он побежал обратно к противнику.

Тот уже поднялся на четвереньки и нащупывал оружия. Рот бормотал немыслимое таврийское ругательство, которое не уцелело в говоре степных скифов.

Лик понимал, что быстрота – его единственное преимущество. Без одежды и с лёгкой деревянной палкой он был намного легче вождя. А закалённые метаморфозами мышцы давали сравнимую силу. Он победит, только если успеет…

Невриец в два прыжка он оказался возле противника и принялся колотить его жезлом, как колотят шкуру прежде, чем погрузят в яму.


По шее! Голове! Шее! Голове!

Жезл грустно кракнул и сломался, кусок отлетел прочь. Лик даже не посмотрел в ту сторону – только руки скользнули ниже. Он держал оружие, как двуручный меч. и разил им, словно молнией.

По белой древесине поползли струи крови. Мужчина рухнул лицом в землю и захрипел. Лик столкнул ногой шапку и изо всех сил добавил.

– Ты признаёшь поражение? – спросил он. Говорить было тяжело, словно за время схватки рот сделался волчьим.

В ответ послышался всё тот же хрип. Лик наклонился, попытался приподнять голову. Рука наткнулась на месиво из крови и волос.

Если бы это надо было разорвать – Лик сделал бы такое без колебаний, хоть зубами. Но бережно обращаться с такой субстанцией… бр-р-р. Даже сейчас, опьянённый сражением, он чувствовал отвращение.

Лик сглотнул, втянул солёный запах свежей раны и повернул голову поверженного противника вбок. Глаза закатились, за спутанной бороды вывалился бледный язык. Язык волочился по траве, оставляя тонкий кровавый след.

Лик прислушался. Потом поднёс руку к разбитому носу.

Его противник уже не дышал.

Убил я его, что-ли?

Получается, убил.

Лик поднял глаза к уже синему утреннему небу. Луна висела, полупрозрачная, словно вырезанная из тонкой ткани.

– Что делать, могучая Луна? – прошептал он. – Что мне делать? С кем мне теперь договариваться? Они… – он усмехнулся так горько, что почти расплакался, – Я убил их вождя, зачем им идти за мной? Я убил, могучая Луна, ты понимаешь? Я не хотел убивать, это же мне не выгодна. А я убил! А этот змеиный выкормыш умер! Ну как так? Ну как так! Ну как так!

Крик клокотал в груди, словно пламя в кузнице. Он рвался наружу в горло, и Лик вдруг понял, что, если не выпустит – задохнётся.

Он задрал голову – и закричал над трупом, роняя слёзы и капли крови с саднящих рук.

По прибрежным горам Таврии полетел вой.





65


Лик не помнил, как повалился в траву. Когда открыл глаза, оказалось, что он лежит по-прежнему голым под горячим полуденным небом, возле трупа своего незадачилового противника. Невриец потёр глаза солёными руками и только охнул – засохшая кровь с ладоней царапала веки.

Юный оборотень огляделся и увидел, что его набедренная повязка аккуратно сложена, как это делает только мама, и ожидает его на траве, по правую руку. Там же – два кинжала. Один старый, бронзовый, а второй – тот самый трофейный акинак. Чуть дальше – две половинки сломанного жезла.

Лик повернул голову в другую сторону и увидел улыбающуюся физиономию Маэса.

– Это победа, друг, – сказал его приятель, – блестящая победа. Ты не беспокойся, на тебе ни царапины. Как ты его!.. Я жалею, что не видел.

Лик нахмурился.

– А ты убивал людей? – вдруг спросил он.

– Спрашиваешь, – усмехнулся Маэс, – Я знаешь, сколько животных положил? Они бы на этом лугу не поместились.

– Люди – не совсем животные.

– Люди – это и есть животные. Про это и Аристотель пишет. Человек – животное городское. Ну, или в нашем случае, изгнанное. Ты на себя посмотри, особенно в полнолуние.

Опять этот Аристотель… Горожане, что, сговорились на него ссылаться? У них других книг нет?..

Но Лик сдержался и ответил проще:

– Я это понимаю. Я не хотел его убивать.

– Думаешь, мне хотелось того, последнего убивать?

– Это была не месть и не война!

– Это был честный поединок. Вот что важно.

– Ну ладно, как скажешь, – Лик принял поднятую руку и поднялся. Его шатало. Он посмотрел на поверженного врага и подумал, что терзаться не стоит. Убитого вождя обратно не склеишь и жизнь в него не вдохнёшь. Даже чёрные гиперборейские шаманы умеют только разговаривать с мёртвыми, а не возвращать их обратно в тела. Так что надо оставить терзания. Бесполезное сражение с трупом может длиться долго, пока сам Лик не превратится в труп.

– Плохо, что голову разбил, – теперь юный невриец пытался говорить как можно непринуждённей, – А так можно бы было чашу из черепа изготовить. Или высушить и к седлу привязать, как предки делали.

– Не к чему тебе её привязывать. Ты, если забыл, своего коня уже съел. Пошли, тебя внизу дожидаются.