Гнилые холмы

 * * * 
 


Часть I



Поганое начало паскудного дела



Глава 1



День иссяк.

Рейн ударил по струнам. Мужчины оживились.

– Ну, сыграй чего, не то закиснем… – буркнул Аарон.

– Инструмент, дери его в гузно, дрянь…

Горст зажал ноздрю указательным пальцем и высморкался.

– Найди лучше, умник.

– Если когда-нибудь вернемся в Нортмар, найду. Здесь с музыкой паршиво.

– Здесь со всем паршиво, – сказал Аарон. – Я не против вернуться, а, Горст? Вернемся? Я и выжрал бы, и по бабам прогулялся.

Горст знал, что Аарон не может вернуться в Нортмар, и догадывался – здоровяк тоскует по дому.

– Прогуляйся по оддландским курвам, – Горст наконец стянул с шеи стальной ворот и принялся стягивать сапоги. Поморщился. Стоптанная некогда ступня не давала о себе забыть.  – Болит, сука.

В избе паромщика их было трое. Мужчины в потрепанной одежде. Они всем походили на отпетых разбойников, и каждый путник, что видел их на большаке, предпочитал не рисковать жизнью, сворачивая с дороги. Сам паромщик был связан и, лежа в сарае, обреченно ждал утра, когда его потащат за жабры ко двору барона Дидерика Ланге. Лютня принадлежала ему, деньги, что он закопал за домом, ему не принадлежали. Паромщик сопротивлялся, но был быстро избит и связан. Ему говорили, что не стоит бегать от выжлятников, говорили, а он не слушал.

– Рейн, – Горст, старший в отряде, был спокоен, но это спокойствие не сулило ничего хорошего, – ты будешь играть или нет?

– Он у нас в менестрели заделался. Ценитель ладных инструментов.

– Аарон… Не ты ли мычишь какую-то нескладную дрянь всякий раз, когда остаешься один? – Рейн одарил приятеля ехидной ухмылкой.

Горст улыбнулся. Его улыбку было сложно заметить за густыми усами. Но голос старшего слегка изменился. В нем стало меньше стали.

– Это так. Аарон частенько поет. Готов спорить, что в былые деньки он пел чаще.

Аарон одарил напарников скверной улыбкой, но отвечать Горсту не стал, для ответов у него был младший в их ганзе – Рейн.

– А ты не ломайся. Я ж тебя не на сеновал зазываю. Пой давай.

– Я тебе не баба, чтоб ломаться.

– Ты не баба, – согласился Горст, – ты хуже. Играй, глядишь и я усну под твое мычание.

– Пошли вы оба… – Рейн положил лютню на колени и размял пальцы. Затем вновь взял инструмент и, топая в такт еще не сыгранной мелодии, поймал на себе довольный взгляд Аарона. Он собирался петь его любимую песню. Взял паузу и ударил по струнам:

Не греет душу путника аристократа двор.

Не нравится бродяге крепкий частокол.

Не ветер в поле, не камыш, что шепчет на пруду.

Лишь девы доброй ладный стан мерещится ему.



– А-ца-ца! А-ца-ца! – подпевал Аарон и в такт музыке стучал ладонями по ляжкам. – Лишь девы доброй ладный стан мерещится ему!



Не греет душу стражника бродяги хитрый взор.


Не нравится десятник злой и господина двор,

Не кислой браги дрянной вкус, не цены на жратву.

Лишь девы доброй ладный стан мерещится ему.



Горст глядел на Рейна. Многие говорили, что с этим парнем он хапнет горя. Своенравный, хитрый… Горста предупреждали и еще будут предупреждать. Будут припоминать, что Рейн не чист на руку и жульничает в кости. Будут говорить разное, а Горст будет слушать и посылать всех к такой-то матери. Он был уверен в своих парнях. Он держал их в черном теле, а они держались.  Старший выжлятник знал – парни его не подведут, если потребуется, то будут стоять насмерть, если понадобится – примут верное решение.

– А-ца-ца! А-ца-ца! – веселился Аарон. – Лишь девы доброй ладный стан мерещится ему!



Не греют душу девушки цветы из-под окна,

Что рвут для ней постылые мужчины со двора.

Не комплименты, не стихи, не песни в поздний час.

Мечтает девка в тишине побыть хотя бы раз.



– А-ца-ца! А-ца-ца! – Аарон отбил нечто похожее на дробь и воскликнул. – А, курва! И так ей не эдак! Зазноба, мать её итить.

Горст прыснул. Отодвинул подальше свои сапоги и размял спину.

– Пой еще, Рейн. Как я усну, тоже ложись. Аарон, ты сторожишь наш сон, потом меняетесь. Если я, сука, узнаю, что ты, – он бросил в Аарона суровый взгляд, – заставишь Рейна караулить всю ночь…

– Да-да. Такое не повторится больше, – оправдания Аарона Рейн считал особым видом издевательства над здравым смыслом. Бородатая детина, которая, кажется, способна перекусить зубами подкову, виновато таращится на мыски сапог.

Мужчины в потрепанной одежде. Они всем походили на отпетых разбойников, и многие не видели между выжлятниками и грабителями никакой разницы. Преследователи, гончие, выжлятники, секуторы. У них было много прозвищ, но если бы ты увидел этих людей на большой дороге, то тоже свернул бы в сторону. Они искали беглых крестьян, отчитывались лишь перед нанимателем и не были знакомы с состраданием.



Глава 2



Сон висельника



1



Это повторилось вновь. Всякий раз, закрывая глаза, он видел ту ночь. Это будет преследовать Эвжена до самого конца, до встречи с Отцом Переправы.

– Отец… – Эвжен схватился за голову. Его голос дрожал, – отец, что же ты натворил?

Невысокий и молодой мужчина с голубыми глазами поднял с земли крохотное тело и, прижав к груди, зарыдал:

 – Радка. Папа, ты чего наделал? – он провел ладонью по лицу девочки и поймал на себе остывающий взгляд таких же голубых глаз – единственное доступное им наследие матери. Эвжен упал на колени. Губы девочки раскрылись, словно она хотела что-то сказать, но не каждому смерть дарит такую возможность.

Треск костра, безмолвие леса и взгляды сотен равнодушных звезд.

 – Отец! – прокричал невысокий мужчина, и только сейчас он заметил окровавленный камень, оборвавший жизнь Радки. Камень, прервавший то, что еще не успело толком начаться. Голос сорвался и превратился в рык. «Это дело рук отца, – мысли, подобные хлыстам, стегали его сознание, – больше некому».

Путники, разбившие лагерь в сосновом пролеске. Люди, бредущие за лучшей жизнью, несущие за плечами свой жалкий скарб. Семья, которой не суждено покинуть этот треклятый лес.

Все случилось просто и страшно, словно было многократно обдумано. Отец отправил Эвжена за хворостом, а сам… Это просто не укладывалось в голове. Эвжен пожил достаточно для того, чтобы понимать многое, но эта наука была для него недосягаемой. Вечером отец говорил о какой-то бабе. Бабе, которую он видел во сне. О проклятой бабе, обещавшей отцу лучшую жизнь и… везение.

Он положил тело сестры на ковер сосновых игл. Отец, говорил, что требуется жертва, и тогда удача будет преследовать его на протяжении всего пути. По щекам потекли слезы.

– Спятивший осел, – прохрипел Эвжен, – так вот о какой жертве ты говорил.

Тьма приближалась к костру, отвоевывая у ослабшего огня каждую пядь земли. Эвжен знал, что неподалеку есть деревня, а если пойти по дороге, с которой они свернули в лес, можно выйти к другой. Эта часть Оддланда не была дикой, и осознание того, что поблизости были люди, причиняло боль.

Эвжен услышал голос отца. Голос, доносящийся из глубины леса. И, судя по тону, отец был счастлив.

– Сынок!