Годсгрейв

 * * * 
 
 
 Глава 1

Запах

Ничто так не смердит, как труп.

Ему требуется какое-то время, чтобы завонять. О, если вы не успели наложить в штаны перед смертью, велики шансы, что это случится после, – боюсь, так уж устроен человеческий организм. Но я имею в виду не будничную вонь дерьма, дорогие друзья. Я говорю о слезоточивом аромате обыкновенной смерти. Ему требуется пара перемен, чтобы раскочегариться, но, едва он дойдет до нужной кондиции, забыть его уже невозможно.

Прежде чем кожа трупа потемнеет, глаза мертвеца подернутся белой пленкой, а живот его вздуется, словно жуткий воздушный шарик, вы почувствуете этот запах. Приторный, он проскальзывает в горло и крутит вам желудок, словно маслобойка. По правде говоря, мне кажется, он взывает к чему-то первобытному в смертных. К той части разума, что боится темноты. Которая точно знает, что кем бы вы ни были, что бы ни делали, однажды черви получат свое, и все, кого вы любите, умрут.

Но все же трупам нужно время, чтобы засмердеть так сильно, чтобы их можно было учуять за милю. Посему, когда Слезопийца уловила терпкий запашок, принесенный ашкахскими ветрами-шептунами, то сразу же поняла, что трупы пролежали там не меньше двух перемен.

И их, видимо, чудовищно много.

Женщина натянула поводья, останавливая верблюда, и показала кулак своей команде. Мехарист в следовавшем за ней фургоне увидел сигнал, и длинная извивающаяся цепочка каравана постепенно замедлилась. Звери плевались, ревели и топали по песку. Жара стояла просто невыносимая, два солнца опаляли небо до ослепительно голубого цвета, а пустыню вокруг – до пульсирующего красного. Слезопийца достала флягу из седла и отпила теплой воды. С ней поравнялся Чезаре, ее правая рука.

– Неприятности? – поинтересовался он.

Слезопийца кивнула на юг.

– Похоже на то.

Как и весь ее народ, двеймерка была высокой – два метра ростом, в каждом сантиметре сплошные мышцы. Кожа у нее была смуглая, лицо украшали замысловатые татуировки, присущие всем жителям Двеймерских островов. Бровь, молочно-белый левый глаз и щеку рассекал длинный шрам. Женщина была одета как мореплавательница: носила треуголку и старый капитанский сюртук. Но бороздила она океаны из песка, а единственной палубой ей служил пол фургона. Много лет назад, после кораблекрушения, погубившего всю ее команду и груз, Слезопийца решила, что Мать Океанов от души ее ненавидит.

С тех пор она путешествовала только по пустыне.

Капитан прикрыла глаза от ярких солнц и, сощурившись, всмотрелась вдаль. Вокруг бесновались ветры-шептуны, от которых волоски на шее вставали дыбом. До Висельных Садов оставалось еще семь перемен, да и работорговцы часто пользовались этим маршрутом даже в глубоколетье. Однако близился истиносвет, в небе уже пылали два солнца, и двеймерка надеялась, что в пустыне будет слишком жарко для драмы.

Но эту вонь было ни с чем не спутать.

– Доггер! – крикнула она. – Граций, Лука, берите оружие и идите за мной. Пылеход, продолжай играть железную песнь. Если кракены сожрут мою задницу, я вернусь из бездны и сожру тебя.

– Да, капитан! – ответил крупный двеймерец.

Он повернулся к приспособлению из железных труб, привинченному к последнему фургону в караване, взял большую трубу и начал молотить по нему, как по непослушному псу. Диссонирующая мелодия железной песни присоединилась к сводящему с ума шепоту, дующему с севера пустыни.

– А как же я? – спросил Чезаре.

Слезопийца улыбнулась своему помощнику.

– Ты слишком симпатичный, чтобы тобой рисковать. Оставайся здесь. Присмотри за товаром.

– Они плохо переносят жару.

Женщина кивнула.

– Полей их водой, пока ждешь. Разреши немного размять ноги. Но далеко не отпускай. Это плохое место для прогулок.

– Да, капитан!

Чезаре слегка приподнял шляпу, а Доггер, Граций и Лука подъехали на верблюдах к Слезопийце. Невзирая на жару, все они были в плотных кожаных безрукавках, а Доггер с Грацием закинули на себя еще и тяжелые арбалеты. Лука вооружился оточенными клинками; как обычно, в уголке его рта дымилась сигарилла. Лиизианцы считали, что стрелы для слабаков, и Лука достаточно хорошо орудовал своими клинками, чтобы Слезопийца не возражала против них. А вот как он мог курить в такой зной, она не могла понять.

– Рты на замок и смотрите в оба, – приказала двеймерка. – Давайте разберемся с этим побыстрее.

Четверка двинулась по каменистой пустоши. С каждой секундой смрад усиливался. Люди Слезопийцы были самыми матерыми мерзавцами, каких только можно найти, но даже сильнейшие из нас рождены с обонянием. Доггер поочередно прижал палец к каждой ноздре и хорошенько высморкался, проклиная Аа и всех четырех дочерей. Лука прикурил новую сигариллу, и Слезопийца испытала соблазн попросить у него затянуться, чтобы перебить запах, и плевать на треклятую жару.

Мили через две они обнаружили обломки.

Караван был небольшой: всего два фургона и четыре верблюда, вздувшихся под солнцами. Двеймерка кивнула своим людям, и те спешились, чтобы осторожно осмотреть место крушения, держа оружие наготове. В воздухе жужжал гимн крошечных крылышек.

Судя по всему, здесь произошла резня. Песок и фургоны усеивали стрелы. Слезопийца увидела брошенный меч. Сломанный щит. Широкие мазки запекшейся крови, напоминавшие каракули безумца, и лихорадочный танец следов вокруг трупов, жарящихся на солнцах.

– Работорговцы, – пробормотала она. – Пару перемен назад.

– Ага, – кивнул Лука, затягиваясь сигариллой. – Похоже на то.

– Капитан, мне бы не помешала помощь, – крикнул Доггер.

Слезопийца обошла мертвых животных, отмахиваясь от стайки мух, и увидела Доггера. Тот держал арбалет, но не целился, его вторая рука поднялась в успокаивающем жесте. И хоть он был из тех людей, кто перерезает глотки, беспокоясь только о том, как бы не запачкать себе ботинки, мужчина говорил ласково, словно с перепуганной кобылой.


– Тише, тише, – ворковал он. – Полегче, милая…

Песок пропитался кровью, бурым пятном выделявшейся на багряном фоне. Слезопийца увидела дюжину насыпей – явный признак недавно выкопанных могил. И, заглянув за плечо Доггеру, узрела, с кем он так мило разговаривает.

– Срань господняя! – пробормотала она. – Вот так зрелище.

Девчонка. Максимум восемнадцать лет. Бледная кожа, покрасневшая от солнц. Длинные черные волосы и косая челка над темными глазами. Лицо все в грязи и засохшей крови. Но двеймерка видела красоту под этой грязью, видела точеные скулы и полные губы. Девушка держала обоюдоострый гладиус со свежими зазубринами. Ее бедра и ребра были обмотаны тряпками в пятнах крови, более давних, чем те, что виднелись на тунике.

– Миленький цветочек, – прокомментировала Слезопийца.

– Н-не приближайтесь, – предупредила девушка.

– Спокойно, – сказала двеймерка. – Тебе больше не нужна сталь, барышня.

– Если позволите, это уж я решу сама, – ответила та дрожащим голосом.

Лука подкрался к ней сбоку и протянул руку. Но девушка быстро, как ртуть, развернувшись, пнула его по колену, и мужчина рухнул на песок. Ахнув, лиизианец обнаружил ее у себя за спиной, гладиус был прижат к суставу между его плечом и шеей. Его сигарилла чуть не выпала из внезапно пересохших губ.

«А она быстрая».

Глаза девушки вспыхнули, и она прорычала Слезопийце:

– Не подходите ко мне, или, клянусь Четырьмя Дочерьми, я его прикончу!

– Доггер, будь хорошим мальчиком, отойди, – скомандовала Слезопийца. – Граций, спрячь свой арбалет. Дайте юной донне немного пространства.

Слезопийца проследила, чтобы ее люди выполнили приказ, и это немного успокоило девушку. Затем двеймерка медленно сделала шаг в ее сторону, подняв руки над головой.

– Мы не желаем тебе зла, цветочек. Я просто торговка, а это – мои люди. Мы направлялись в Висельные Сады, учуяли запах трупов и пришли осмотреться. Это правда. Клянусь Матерью Трелен.

Девушка настороженно наблюдала за капитаном. Лука сморщился, когда ее лезвие царапнуло его по шее, и на гладиусе появились капельки крови.

– Что здесь произошло? – спросила Слезопийца, хотя и так знала ответ.

Девушка покачала головой, на ее глазах выступили слезы.

– Работорговцы? – продолжила двеймерка. – В этой стране их полно.

Губа донны задрожала, и она покрепче ухватила гладиус.

– Ты путешествовала с семьей?

– С от-отцом, – с запинкой ответила та.

Слезопийца окинула девушку изучающим взглядом. Невысокая, худая, но при этом жилистая и ловкая. Она пряталась под фургонами и оторвала кусок брезента, чтобы укрыться от ветров-шептунов. Несмотря на вонь, с места резни не уходила, поскольку там хватало продовольствия, а значит, мозгов ей было не занимать. И хоть ее рука тряслась, она держала клинок так, будто знала, как с ним обращаться. Лука упал на землю быстрее, чем бельишко невесты в брачную ночь.

– Ты не дочь торговца, – заявила капитан.

– Мой отец был наемником. Он охранял караваны из Нууваша.

– И где он сейчас, Цветочек?

– Там, – ответила девушка дрогнувшим голосом. – С ост-остальными.

Слезопийца посмотрела на свежевыкопанные могилы. Может, где-то в метр глубиной. Сухой песок. Пустынная жара. Неудивительно, что место так смердело.

– А работорговцы?

– Их я тоже похоронила.

– И чего ты тут ждешь?

Девушка посмотрела в ту сторону, откуда доносилась железная песнь Пылехода. Так далеко на юге можно было не бояться песчаных кракенов. Но железная песнь подразумевала фургоны, а фургоны подразумевали помощь, и, похоже, оставаться тут с мертвыми не входило в ее планы, даже несмотря на могилу папаши.

– Я могу предложить тебе еду, – сказала Слезопийца. – Могу подвезти до Висельных Садов. И никаких нежелательных домогательств со стороны моих людей. Но тебе придется опустить свой меч, Цветочек. Лука не только наш охранник, но и повар. – Женщина рискнула слегка улыбнуться. – И, как сказал бы мой муж, если бы по-прежнему был среди нас, ты не захочешь, чтобы я готовила тебе ужин.

На ресницах девушки заблестели слезы, когда она вновь взглянула на могилы.

– Мы вырежем ему надгробный камень перед тем, как отчалить, – тихо пообещала Слезопийца.

Тогда слезы пролились, и лицо девушки скривилось, будто ее кто-то ударил. Она позволила клинку упасть на песок. Лука мгновенно подхватил его и, перекатившись, встал на ноги. Девушка застыла, словно перекошенный портрет, на ее лицо упала завеса из слипшихся от крови волос.

Капитан чуть не прониклась к ней сочувствием.

Она медленно пошла по пропитанному кровью песку, окутанная роем мух. И, сняв перчатку, протянула мозолистую руку.