Горький водопад

Ви позади меня произносит:

– Господи, что с ней? Не трогай ее!

– Она жива, – сообщаю я.

Девушка лежит ничком, ее лицо скрыто распущенными светлыми волосами, и я не знаю, кто она, но не хочу дотрагиваться до нее. Я трясусь от кипящего внутри страха, но при этом понимаю – я должна понять, что с ней. Что-то ведь не так! Я снова застываю, когда луч моего фонарика выхватывает красные потеки крови на большом обломке камня, лежащем рядом с нею. И в волосах у нее тоже кровь. «О боже!»

– Нужно уходить, – говорит Ви. – Немедленно! Идем, Ланта! – В ее голосе звучит паника.

– Я не могу вот так бросить ее!

Что случилось с этой девушкой? Может быть, она просто упала? Или кто-то взял этот камень и ударил ее по голове? Я не могу мыслить ясно и не хочу принять неверное решение.

Перехватываю телефон и начинаю набирать номер.

– Что ты тут возишься? – Голос Ви звучит резко. Сердито. – Ланта!.. О черт, нет, ты же не собираешься вызывать копов?

Ее акцент делается все сильнее. Я не отвечаю, а нажимаю кнопку вызова.

– Нортон «девять-один-один», что у вас случилось? – спрашивает голос, звучащий лениво, словно лето на озере. Ровно, спокойно и до странного обнадеживающе.

– Здесь девушка. Мне кажется… она ранена.

Я поворачиваюсь к Ви. Она награждает меня холодным взглядом, а потом исчезает, направляясь по тропе вниз с утеса. Наверное, решает сбежать, пока не поздно. Я чувствую боль. Так быстро перейти от лучшего поцелуя в моей жизни к резкому разрыву… к тому же до меня доходит, что я осталась совсем одна.

Опять. Мне не хватает воздуха, я дрожу. Выпрямляюсь и оглядываюсь по сторонам, и на миг тропинка, ведущая вниз, кажется мне ужасно соблазнительной. Я отворачиваюсь от нее и смотрю на озеро.

Я вижу отсюда свой дом, маленький чудесный маяк во тьме, освещенный охранными прожекторами по углам. Я думаю о маме, которая спит сейчас в своей постели. Она верит, что я способна поступать правильно. Женщина из экстренной службы говорит мне, что я должна проверить состояние девушки. Узнать, сильно ли она ранена. Я не хочу этого делать, но знаю, что должна. Пару раз пытаюсь, прежде чем подавить страх и действительно сделать это. Осторожно касаюсь ее головы, но не нащупываю ничего, кроме крови.

– Я не знаю, куда она ранена, – говорю я женщине по телефону. – Она лежит лицом вниз.

– Хорошо, тогда нужно повернуть ее на бок, осторожно… Я здесь, я вас слышу. – Голос у оператора теплый и спокойный, и это придает мне сил, чтобы положить телефон на землю и включить громкую связь. «Я не хочу этого делать!» – рыдает часть моего рассудка. Но я аккуратно перекатываю девушку на бок. Вся левая сторона ее головы выглядит… неправильной. Сплющенной. Ее прямые светлые волосы в одном месте свалялись в ком, а часть скальпа свисает с головы. О господи!.. Я борюсь с побуждением отпрянуть назад и крепко зажмуриваюсь, но не могу не видеть, словно эта картина выжжена на внутренней стороне моих век. Меня тошнит, мне хочется кричать. Но женщина разговаривает со мной по телефону, и я изо всех сил цепляюсь за этот голос.

– Да, – говорю я, хотя не знаю, что она сейчас сказала мне. – У нее рана на голове. Я думаю… думаю, она ударилась о камень или что-то вроде того. Выглядит очень плохо.

Через секунду до меня доходит, что я знаю эту девушку. Это Кэнди Кларк, одна из самых популярных девушек в школе. Кажется, она из выпускного класса, и ей только что исполнилось восемнадцать. Глаза у нее накрашены тенями с блеском. Как у меня. И это больно. Я чувствую, как по щекам у меня текут слезы – наверное, от шока. Я дрожу на холодном ветру, но когда дотрагиваюсь до Кэнди, ее тело кажется мне еще более холодным. Я снимаю свою куртку и укрываю ею лежащую девушку – а вдруг поможет?

«Ви ушла. Она просто бросила меня здесь».

Оператор говорит мне по телефону, чтобы я сохраняла спокойствие и что она высылает машины «Скорой помощи» и полиции. И что мне нужно постоянно проверять пульс Кэнди. Я пытаюсь, но пальцы у меня замерзли, и я не знаю, действительно ли я ощущаю пульс, или мне это просто кажется. Я трясусь с такой силой, что зубы у меня лязгают.

Я хочу, чтобы здесь была моя мама. Мама знала бы, что делать.

Внизу, на пляже, по-прежнему гремит музыка, но теперь я различаю вдали вой сирен. Я слышу, как ребята кричат друг другу: «Копы едут!» Я не могу пойти и посмотреть, но воображаю, что все, кто еще держится на ногах, сейчас удирают прочь. Я стараюсь сохранять спокойствие и считать удары пульса, которые едва ощущаю своими застывшими пальцами.

– Эй, – говорю я, – Кэнди… ты меня слышишь? – Сомневаюсь, что она что-то слышит. Я пла́чу, мой голос звучит странно, и мне приходится вытереть нос и сглотнуть ком в горле, прежде чем попытаться снова. – Кэнди, это Ланни Проктор. Я здесь. Я не брошу тебя, слышишь? Все будет хорошо, обещаю.

Я слышу, как по всему берегу озера заводятся моторы. Подростки удирают прочь.

И мое одиночество делается еще глубже.

Оператор твердит мне о том, что помощь уже в пути. Она говорит с профессиональным спокойствием, и это немного помогает мне, но я все еще чувствую себя здесь отрезанной от всего мира, словно я единственное живое существо, не считая Кэнди. Мне хотелось бы, чтобы здесь был кто-нибудь еще. Кто угодно.

И я словно заставляю свое желание воплотиться в жизнь: я слышу шаги на тропе. Может быть, это возвращается Ви? Но нет. Это Бон. Что он здесь делает?

В лунном свете он выглядит бледным и вспотевшим.

Я инстинктивно отключаю звук на линии соединения с 911.

– Привет еще раз, – говорит Бон. – Я видел, что твоя подруга ушла. Ты в порядке?

Я хочу броситься ему на шею и заплакать, однако удерживаюсь. Но едва-едва. Просто указываю на лежащую девушку. В отсвете фонарика на моем телефоне она выглядит бледной и мертвой, но я по-прежнему чувствую пульс, бьющийся у нее на шее. Бон широко раскрывает глаза.

– Она жива? – спрашивает он. Я киваю. Наверное, я сейчас не смогу говорить осмысленными фразами. «Ничего страшного. Бон здесь. Он старше. Он должен знать, что делать».

Оператор снова спрашивает меня, одна ли я здесь, и я подношу палец к губам, чтобы предупредить Бона, потом включаю звук и говорю:

– Здесь только я. Одна, с ней.

Бон оказался достаточно храбрым, чтобы прийти сюда вслед за мной, но при нем, вероятно, полдюжины разных видов наркоты, и из-за этого он может влипнуть в неприятности. Он мог бы удрать – ведь все остальные удрали. Я не хочу, чтобы его арестовали.

– Вы видели еще кого-нибудь там, наверху? – спрашивает оператор.

– Нет, – отвечаю я ей. – Хотя да, тут несколько человек прыгали в воду с утеса. Но я не знаю, кто это был.


Это откровенная ложь, мне следовало назвать имя Лотти. Но я этого не делаю, потому что не хочу неприятностей и ей.

Бон жестами показывает мне что-то, и я понимаю, что он просит у меня телефон. Я сразу же протягиваю аппарат ему, и эта передача ответственности приносит мне такое облегчение, что меня пробирает дрожь. Я беззвучно говорю ему «спасибо».

Но вместо того чтобы говорить с оператором, Бон обрывает звонок и выключает телефон. «Какого черта?» Потом он произносит:

– Мне жаль, что ты нашла ее, Ланни.

Несколько долгих секунд до меня не доходит смысл его слов. По-настоящему не доходит.

Потом я понимаю, какая опасность мне грозит, и по моей коже словно пробегает электрический заряд. Прилив страха ощущается подобно удару молнии, но я отбрасываю этот страх. Мне нужно быть умной, чтобы пережить эту ситуацию, но мои мысли хаотично мечутся, крутятся и пузырятся, я пытаюсь понять, что собирается делать Бон, почему он так поступил с Кэнди, когда… так много вопросов! Но я не задаю их. Просто дышу и смотрю. Когда Бон сует мой телефон в карман, я медленно поднимаюсь с колен и отступаю от Кэнди. Не сводя с него глаз.

– Копы уже едут, – говорю я ему, и это звучит по-дурацки. Мы оба слышим звук сирены вдали. Но это не значит, что он действительно близко – в сельской местности все расстояния относительны.

– И это просто значит, что придется действовать быстро, – отзывается он и достает нож из ножен, висящих у него на поясе. – Извини, Ланни, ничего личного.

«О, черт!»





9. Ланни




– Это ты сделал? – выдавливаю я, потому что не хочу так думать, сознавать, что я с комфортом проводила время, сидя рядом с человеком, который ударил одну из моих соучениц по голове.

Бон пожимает плечами.

– Видишь ли, она меня обманула. Зря она это сделала. Вот и вышло, как вышло. Кроме того, у меня есть напарник, а он в игрушки не играет.

Копы едут сюда, но я понятия не имею, как скоро они будут здесь. Через несколько минут? У меня может не быть этих минут. Он стоит между мной и тропинкой, ведущей вниз, на пляж. Поэтому я тяну время, потому что единственная моя настоящая надежда – на то, что копы приедут быстро и Бон, быть может, предпочтет сбежать. Но я знаю, что он этого не сделает.

Он не может.

– Может быть… – Голос мой звучит слабо и тонко, и я уже вся трясусь от страха. Не могу выровнять дыхание. – Может быть, это был несчастный случай… Она упала и ударилась головой… Я могу сказать им, что она так сказала.

– А что, если она придет в себя и скажет другое? – Он мотает головой. – Послушай, я не хотел делать ей ничего плохого. Просто тряхнул ее и толкнул, а она упала на камень.

Я не уверена, что это правда. Но просто киваю. Бон вертит нож в руках, и я вижу, что он не хочет этого делать. На самом деле не хочет.

Я слышу, как кто-то лезет вверх по тропе. Облегчение обрушивается на меня, словно грузовик, мчащийся на полной скорости, все мое тело содрогается, коленки начинают подкашиваться. Копы уже здесь. Слава богу.

Но это не копы. Сирены все еще завывают, приближаясь к нам, но пока что они не здесь. И вместо чудесного облегчения я испытываю настоящий страх, от которого у меня пересыхает во рту, а кулаки сжимаются сами собой. Парень, который выбирается на утес с тропы, старше Бона, он весь грязный и потный. На нем старая облегающая футболка, покрытая пятнами, волосы подстрижены под «ирокез». Я чувствую кислый запах его немытого тела с расстояния в три фута. В отличие от Бона, он выглядит трезвым. И это пугает меня больше всего.

Он смотрит на Бона, потом на меня и говорит:

– Чем ты думаешь? – Как будто они знакомы. – Черт бы тебя побрал, я велел тебе выбить бабло, а не убивать кого-то! А теперь мы из-за тебя встряли.

– Я все улажу, – отвечает Бон и идет ко мне, держа в руке нож. Я больше не могу тянуть время, и паника на секунду захлестывает меня, прежде чем я соображаю, что делать. Выход не особо надежный, но другого у меня нет.

Я бросаюсь в темноту у края утеса.

И прыгаю. Но не успеваю завершить прыжок.

Бон кидается следом за мной, и руки у него достаточно длинные, чтобы крепко ухватить меня за футболку на спине и дернуть назад, лишая равновесия. Я неистово машу руками, пытаясь устоять на ногах, но он дергает снова, и я понимаю, что падаю. Изворачиваюсь и падаю на камни в позе зародыша, оберегая голову, потом понимаю, что теперь Бон тащит меня, словно мешок, обратно, к своему дружку.

– Отпусти! – кричу я и принимаюсь визжать. Слышу, как эхо моего визга разносится над водой. Может быть, кто-нибудь – хоть кто-нибудь – меня услышит…

Но здесь весь вечер раздавались крики, ведь была вечеринка.

Паника жжет меня изнутри. Я отбиваюсь от Бона руками и ногами, и когда он наклоняется, чтобы поудобнее перехватить меня, из кармана у него выпадает мой телефон. Я хватаю его и зажимаю кнопку, выводя на экран меню экстренных звонков, и нажимаю вызов 911. Я не слышу, ответили ли мне, – просто кричу:

– Помогите мне, я на Смертельном Камне, на меня…

Бон выбивает телефон у меня из рук, тот скользит по камню и падает за край обрыва, и у меня возникает чувство, будто я потеряла свою единственную надежду. Я чувствую себя голой. Я не могу позвонить маме. Я даже не знаю, услышал ли меня оператор 911.

Теперь мне невероятно страшно. Это ощущается как окончательный приговор. И я не могу перестать плакать, слезы холодят мне глаза и струятся по щекам, а в голове у меня проносится все то, чего я никогда больше не смогу сделать: обнять маму, Коннора, Сэма, целовать красивых девушек, смотреть кино, играть в игры, смеяться, бегать и точно знать, что мама придет, чтобы спасти меня… Неожиданно все размазывается в смутное пятно, а потом мой разум вдруг делается спокойным и хрустально-ясным.

«Я должна остаться в живых. Самостоятельно. Никто не придет на помощь».

Я перестаю сопротивляться. Я обмякаю, мое тело тяжелеет, но Бон по-прежнему без особых усилий тащит меня. Я ни за что не могу уцепиться… но потом вспоминаю все то, чему учила меня мама. Эти приемы прежде всегда казались чем-то вроде игры. Но не сейчас. Сейчас это все, что у меня есть.