Горлов тупик

Полковник Радченко ждал генеральскую машину на улице, у второго подъезда. В зубах сигарета, под мышкой – портфель. Когда поднимались по лестнице, сказал:

– Федор Иванович, я докладную в письменной форме к завтрашнему дню подготовлю, понимаете, ситуация экстраординарная, и какая-то запутанная…

– Ладно, – Уралец махнул рукой, – не оправдывайся, выкладывай спокойно, по порядку, что стряслось.

– Сегодня, в девятнадцать сорок пять, мне домой позвонил мой знакомый, старший научный сотрудник МИЭМЗ, Романов Павел Игоревич.

– Коля, погоди, я же просил спокойно и по порядку. Что значит «знакомый» и что такое МИ…?

– Виноват, товарищ генерал. МИЭМЗ – Московский институт эпидемиологии и микробиологии им. Д. К. Заболотного. С Романовым мы познакомились в семидесятом, помните, была эпидемия холеры?

Генерал надул щеки и громко выдохнул:

– Пу-уфф, только холеры мне сегодня не хватает!

В приемной он попросил дежурного сварить кофе. Вошли в генеральский кабинет, сели. Радченко положил на стол свой портфель, виновато объяснил:

– Федор Иванович, про холеру всего два слова, холера тут совершенно ни при чем, просто чтобы внести ясность, кто такой Романов.

Генерал кивнул:

– Слушаю тебя внимательно.

– Один из очагов был Батуми, туда вылетели московские эпидемиологи во главе с Бургасовым. В группу вошли сотрудники МИЭМЗ, в том числе Романов. Местное руководство паниковало, искали признаки умышленной диверсии, пытались необоснованно обвинить врача местной санэпидемстанции. Романов вмешался, теребил Бургасова, отправлял жалобы во все инстанции, нам в том числе. Я тогда выезжал в Батуми в командировку, разбираться в этом деле. Там мы с Романовым и познакомились. Благодаря его активности удалось предотвратить грубое нарушение социалистической законности. Врача освободили, необоснованные обвинения сняли.

Дежурный принес кофе. Радченко отхлебнул, откусил печенье и продолжил:

– С тех пор у нас с Романовым сложились приятельские отношения. Он мне тогда сразу заявил: попытаешься вербануть – пошлю на три буквы. Дружить – пожалуйста.

– Да, забавный мужик. – Генерал усмехнулся. – Ну, дальше!

– Мы с ним очень давно не виделись, а сегодня он вдруг позвонил, сказал, надо срочно встретиться. Звонил из автомата в районе Пресни, неподалеку от моего дома. Встретились на конспиративной квартире на Малой Грузинской. Разговор я записал. – Коля щелкнул застежкой портфеля, вытащил миниатюрный диктофон и лиловую канцелярскую папку. – Кстати, он знал, что я записываю, и не возражал. И еще передал вот это.

Федор Иванович раскрыл папку, увидел какие-то листочки, конверты, смятую картонку, катушки с лентой от пишущей машинки.

– Товарищ генерал, вы осторожней, – предупредил Радченко, – тут потребуется дактилоскопическая экспертиза. Я хотел сразу отправить, но решил сначала вам показать.

Генерал надел очки, вытащил из ящика стола упаковку медицинских перчаток, натянул на руки, развернул лежавший сверху сложенный вчетверо листок и стал читать:

«Богоизбранный народ больше не намерен безропотно терпеть издевательства гоев! Мы ждали сорок веков, нас никто не признавал нацией, но час решающей битвы пробил!»

Во рту пересохло. Руки под перчатками стали мокрыми. Он стянул перчатки, нащупал в кармане цилиндрик с валидолом.

– Сослуживица Романова, старший научный сотрудник Ласкина Надежда Семеновна, нашла это вчера в своем почтовом ящике, – донесся сквозь гул сердечных ударов голос Радченко.

В голове неслось: «Откуда утечка? Я никому, кроме Лисса, не показывал, сказал ему, что их кладут в почтовые ящики в жилых домах центральных районов. Но их никуда не кладут, они нужны только для отчета руководству и для Лисса. Черновик у Влада, он уверял, что текст подлинный, откопал в закрытых сионистских источниках, перевел с иврита… Ласкина… Кто такая Ласкина?»

Генерал выронил листовку, замер, сжал ослабевшими потными руками подлокотники кресла. Как же он мог забыть? Операция «Свидетель», Ласкина Надежда Семеновна, бывший номер пятьдесят три, обиженная жидовочка.

– Федор Иванович, вам нехорошо?

– Коля, открой форточку и налей мне воды.

Он откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза, задышал глубоко, спокойно. Полегчало. Сердце забилось в нормальном ритме. Он включил диктофон и услышал незнакомый мужской голос:

«– Несколько раз это было при мне. Звонили в лабораторию, просили Ласкину, она брала трубку, а там молчание. Я стал к ней приставать, в чем дело…

– Погоди, Павлик, – перебил голос Радченко, – у тебя с ней какие отношения?

– Дружеские… Нет, в этом смысле никогда ничего. Она мой друг, ну, как родная сестренка, понимаешь? Мы с ней десять лет по очагам мотаемся. Африка, Индия, Средняя Азия. Через такое вместе прошли, что тебе и твоим доблестным Органам в страшном сне не приснится.

– Ладно, Павлик, я понял. Значит, ты ее спрашивал, кто звонит и молчит?

– Мг-м. Она ответила: понятия не имею, но рассказала, что это продолжается с ноября. Сначала только домой, вечерами. Она живет с отцом. Если трубку брал отец, просили ее к телефону, причем разные голоса, то мужские, то женские. Когда она брала – молчание. Потом и на работе стали доставать.

– Не замужем? – опять перебил Радченко. – Семьи нет?

– Есть дочь Лена и внук Никита. Лене девятнадцать лет, Никите семь месяцев. Живут отдельно.

– Кто отец Лены?

– Коль, я не знаю, Надька об этом молчит, а выпытывать неловко. Наверное, студенческий роман.


– Лена тоже не замужем?

– Почему? Муж актер, Антон Качалов, не очень успешный, но красивый парень, я был на свадьбе».

Генерал вздрогнул, в голове опять прошуршал драматический шепот Славки: «Зовут Антон. Смазливый такой блондинчик. Актер, женат, ребенок маленький…»

«– Сегодня Надька ушла на полдня в другую лабораторию, – продолжал голос из диктофона, – там электронный микроскоп, единственный на весь институт. При мне ее звали к телефону раз пять. Когда позвонили в последний раз, она уже вернулась, сама взяла трубку. Вижу – трясется, губы синие, не сказала ни слова, трубку бросила. Ну, тут я решил: все, пора, наконец, выяснить, что происходит? Нам во вторник в Нуберро лететь, там вспышка дизентерии, а она в таком состоянии. Буквально силой затащил ее в машину, стал выпытывать. В общем, сегодня эти молчуны заговорили. Обозвали ее жидовской сукой, угрожали. Какой-то антисемитский бред, дословно не помню. Она рассказала, что кто-то побывал у нее дома. Рылись в ее бумагах, зачем-то стащили несколько страниц из черновика докторской, но главное, печатали на ее машинке.

– Каким образом она это обнаружила?

– У нее совсем стерлась лента, осталась последняя, паршивая, все пачкает и расползается на нитки. Не хотела ее вставлять, ждала, когда я принесу хорошую чешскую. Не прикасалась к машинке с двадцать седьмого декабря и вдруг обнаружила, что ленту поменяли, поставили ту, паршивую, заляпали чистую страницу, которая торчала в каретке.

– Так, может, отец?

– Он печатать не умеет, все пишет от руки. Кроме Нади, машинкой никто не пользуется. И самое главное: на ее машинке напечатали вот эту галиматью, а потом кинули ей же в почтовый ящик».

Диктофон тихо щелкнул.

– Я выключил, пока читал, – объяснил Коля и кивнул на листок, лежащий на столе перед генералом.

Опять щелчок. Шорох, потрескивание, голос Романова:

«– Видно невооруженным глазом, характерные особенности шрифта, вот, сам посмотри, сравни.

Опять щелчок. Голос Радченко:

– Я не эксперт, ну, в принципе, да, похоже… Скажи, а почему бы ей в милицию не обратиться? Если кто-то в ее отсутствие проник в квартиру…

– Очевидных признаков преступления нет, ничего, кроме черновиков, ее диссертации, не пропало… Слушай, Коль, мы же с тобой взрослые люди, менты просто не примут у нее заявление, пошлют подальше».

– Федор Иванович, остановите на минуту, пожалуйста, – сказал Радченко, – надо кое-что пояснить, это важно.

– Да, слушаю тебя.

– Я еще почему так переполошился, дело в том, что Надеждой Ласкиной интересуется «Биопрепарат». Там один из филиалов возглавляет ее бывший научный руководитель, профессор Троян Лев Аркадьевич, наше доверенное лицо. Троян считает, что ее нынешние исследования очень перспективны и в будущем могут иметь стратегическое значение. В МИЭМЗ нет подходящего оборудования, единственный электронный микроскоп на весь институт, бардак, нищета, никакой секретности. Троян твердит, что необходимо забрать Ласкину в БФМ, обеспечить ей нормальные условия, дать собственную, полноценную лабораторию и засекретить ее тему.

– Погоди, куда забрать?

– В НИИ биохимии и физиологии микроорганизмов, сейчас это филиал «Биопрепарата».

– Почему до сих пор не забрали?

– Не хочет. Отказывается.

– Чем объясняет свой отказ?

– Для исследований ей надо выезжать на очаги, а в БФМ все сотрудники невыездные. Публиковаться хочет в открытых научных изданиях, и вообще, как говорит Троян, «фифа своенравная».

– Ясно, – кивнул генерал, – и чем же таким важным занимается эта фифа?

– Бактериофагами, вирусами, которые убивают болезнетворных бактерий, их еще в начале века обнаружили, у нас с ними работали Гамалеи, Ермольева…

«Ну, понеслось», – вздохнул про себя Федор Иванович.

Радченко окончил биофак. Хлебом не корми, дай потрепаться на научные темы.

Коля принялся увлеченно рассказывать про вирусы и бактерии, Федор Иванович не перебивал, все равно требовалась небольшая передышка. Он слушал Радченко вполуха и думал: «Неужели Влад до сих пор не может забыть номер пятьдесят три? Пытается притянуть ее к операции “Салют”? На фига? Отлично знает, “Салют” рассчитан только на экспорт, для западной прессы. Никакого серьезного резонанса внутри страны не планируется. Хлопнут две хлопушки, одна в чугунной урне, другая в гастрономе, под толстым мраморным прилавком. Ни единой жертвы. В Москве вообще мало кто заметит, в случае чего, можно списать на бытовое хулиганство…»

– …Лет через десять бактерии разовьют резистентность, – продолжал вещать Коля, – тогда понадобится адекватная альтернатива антибиотикам…

Генерал все-таки перебил:

– Ты откуда так подробно все это знаешь?

– Ну, я же читаю научную периодику, попадались ее статьи, и Троян рассказывал.

Генерал махнул рукой:

– Ладно, с вирусами-бактериями ясно, давай дослушаем. – Он включил диктофон.

Голос Радченко:

«Она сама что обо всем этом думает?