Город лжи. Любовь, секс, смерть. Вся правда о Тегеране

 * * * 




Всем тегеранцам, где бы вы ни были.

Моему мужу Габриэлю, почетному тегеранцу и любви всей моей жизни.

А главное, моим родителям: матери Лайе, за то, что вдохновляла меня; и отцу Курушу, воплощению всего хорошего и великого, что есть в Тегеране.



Ложь, поддерживающая мир, лучше правды, его разрушающей.

Саади Ширази, «Розовый сад Саади»





Предисловие




Давайте сразу проясним одну вещь: если вы хотите жить в Тегеране, вам придется лгать. Мораль тут ни при чем: в Тегеране ложь – гарантия выживания. Поразительно, но необходимость притворяться затрагивает всех: в мире лжи не существует классовых различий и религиозных препон. Самые благочестивые и набожные тегеранцы владеют искусством лжи как никто другой. Мы, тегеранцы, мастерски манипулируем правдой. Малолетних детей учат не признаваться, что папа хранит в доме спиртное; подростки отчаянно клянутся в своей девственности; лавочники разрешают покупателям втихую есть, пить и курить в подсобке в месяцы поста; юноши предаются самобичеванию на религиозном празднике Ашура, уверяя, что каждый удар плети – дань имаму Хусейну, хотя на самом деле все это – мачо-спектакль с целью завлечь красивых девушек. Девушки, в свою очередь, утверждают, что пришли на праздник исключительно из религиозных побуждений. Вся эта ложь рождает новую ложь; как плесень, ложь разрастается и проникает во все трещины общества.

Правда в Тегеране – тщательно скрываемый, редкий и опасный товар; он высоко ценится, и обращаться с ним следует с великой осторожностью. Правду в Тегеране раскрывают лишь тем, кому верят безоговорочно, или в порыве крайнего отчаяния. В иранской культуре ложь ради выживания – давний, глубоко укоренившийся обычай. В первые годы исламского завоевания шиитов поощряли скрывать свою веру, чтобы избежать преследования, – эта практика получила название такие. В Коране также сказано, что в некоторых случаях ложь ради общего блага разрешена. Патологическая скрытность давно перестала быть столичной тенденцией и проникла в города и деревни по всей стране, но Тегеран по-прежнему остается ее источником.

Но вот в чем загвоздка: для иранца очень важно быть честным с самим собой. Это часть нашей культуры. Персидский поэт Хафиз призывает искать правду, ибо лишь тогда человеку откроется смысл его существования:

Полюбишь Истину лишь раз,

И эта любовь никогда тебя не оставит.

На этом тернистом пути пережитые горести и радости

Помогут сбросить с глаз пелену, словно занавес, поднимающийся над сценой,

И открыть тебе твою Величественную Сущность.





Герои иранских мыльных опер почти всегда заняты поиском своего истинного «я», а в основе многих фетв лежит противопоставление религиозного долга искренним человеческим устремлениям. Поэтому большинство тегеранцев пребывают в постоянном конфликте с собой. Как остаться верным себе в системе, которая вынуждает лгать ради выживания?

Не поймите меня неправильно, я не говорю, что мы, иранцы, прирожденные лжецы. Ложь – это следствие необходимости выживать в деспотическом режиме, ведь нами управляет правительство, считающее своим правом вмешиваться даже в самые интимные дела граждан.

За годы жизни (и лжи) в Тегеране я услышала немало рассказов своих соотечественников, с которыми вы вскоре познакомитесь. Среди них не только обычные тегеранцы: многие существуют на периферии иранского общества. Но я надеюсь, что даже самые экстремальные примеры из этой книги помогут постороннему понять, что значит жить в этом городе с населением более двенадцати миллионов. Определяющая черта тегеранцев – доброта, в этом я убедилась на собственном опыте. Как бы тяжело нам ни было, как бы наглухо режим ни закручивал гайки, внутри нас теплится неугасаемый огонь. Я чувствовала его тепло и у рьяных сторонников правящего режима, и у воинственных диссидентов, и у тех, кто располагался где-то между этих двух полюсов.

Чтобы защитить своих героев, я изменила все имена и отдельные детали, временные периоды и географию, но все описанное в этой книге происходило на самом деле и все еще происходит. Все это реальные истории города лжи.





Пролог





Улица Вали-Аср


Когда смотришь на Тегеран с высоты, кажется, что он накрыт светящимся облаком. Над городом висит оранжевая дымка, преломляющая солнечные лучи; густой, ядовитый туман упрямо забивается во все углы, жжет ноздри и щиплет глаза. Улицы запружены машинами, выкашливающими черные клубы дыма, которые медленно поднимаются вверх и висят над головой неподвижной завесой. Пары ползут по склонам карамельных гор Эльбурс на севере. Здесь скопления высоток смотрят на город сверху вниз, как имамы, возвышающиеся над коленопреклоненной паствой. В раскинувшейся внизу долине живут многочисленные тегеранцы. Здесь нет ни одного свободного клочка земли: все застроено без какой-либо логики, стиля и здравого смысла. В старые кварталы бесцеремонно врезаются клубки развязок; уродливые постмодернистские здания загораживают солнце изящным особнякам.

В самом центре, среди хаоса, разрезая город пополам, пролегла широкая длинная улица, с обеих сторон обсаженная тысячами высоких сикоморов. Вали-Аср протянулась с севера Тегерана на юг – главная артерия, подкачивающая кровь к самым далеким уголкам столицы. Для тегеранцев Вали-Аср – символ города. Десятилетиями иранцы приходили сюда праздновать, протестовать, шествовать, поминать, скорбеть. Одно из моих самых ясных детских воспоминаний – как я еду по Вали-Аср на машине. До сих пор помню, как баюкали меня клонившиеся друг к другу сикоморы, как их зеленый навес укутывал тех, кто внизу.

Вдоль рядов деревьев с древними разросшимися корнями, узловатыми, выступающими из потрескавшегося бетона, тянутся глубокие водостоки для ледяной воды, стекающей с северных гор. Чем дальше к югу, тем темнее и мутнее становятся потоки. Середина Вали-Аср – центр Тегерана: бурлящее, плотно утрамбованное сердце города с тысячами мотоциклов, машин и людей, снующих в разных направлениях. Между многоквартирными домами все еще можно обнаружить умирающие останки величественных старых особняков; зажатые меж высоких стен, они из последних сил цепляются за жизнь. Дальше к югу здания мельчают и ветшают: это кварталы домов из грубого бетона и крошащегося кирпича с разбитыми окнами и надстройками из рифленого железа на крышах. Снаружи, как металлические кишки, торчат ржавеющие газовые трубы и кондиционеры. Здесь улицы бесцветны, подернуты тенью консерватизма и нищеты. Черные саваны чадр бесшумно плывут мимо темных костюмов и хиджабов: траурная гамма, отмеченная печатью одобрения ислама, нарушается лишь кричащими фресками с пропагандистскими лозунгами, изображениями героев войны и религиозных мучеников. В самой южной точке Вали-Аср упирается в площадь Рах-Ахан и центральный вокзал Тегерана, куда прибывают путешественники со всей страны: луры, курды, азербайджанцы, туркмены, таджики, арабы, белуджи, бахтиары, кашкайцы и афганцы.


Вали-Аср и сотни отходящих от нее улиц – город в миниатюре. На 17,5 километра уживаются богатство и бедность, религиозное и мирское, традиция и современность. Перемещаясь из конца в конец и наблюдая за жизнью людей, можно перенестись на несколько веков назад.

Улицу построил Реза-шах, хотя в 1921 году, когда работы начались, шахом он еще не был. Но лишь после военного переворота и свержения Ахмед-шаха, последнего из династии Каджаров, улица начала обретать современные очертания. Были уничтожены фруктовые деревья и прекрасные ухоженные сады, принадлежавшие аристократам, чиновникам и принцам из династии Каджаров; на их месте пролегла улица, а лучшие участки земли Реза-шах оставил себе и своей семье. На завершение строительства ушло восемь лет; дорогу протянули дальше на север, к дворцам шаха в пригороде, зимней резиденции на теплой южной окраине и летней – в прохладных горах севера. Строительство улицы стало одним из этапов программы массивного расширения Тегерана, задуманной Реза-шахом, который поставил себе задачу осовременить Иран. Вали-Аср должна была стать предметом зависти на Ближнем Востоке: величественная, внушающая трепет, элегантная и живописная, как тенистые французские бульвары, и грандиозная, как великие римские дороги. Реза-шах лично следил за посадкой более 18 тысяч сикоморов. И улицу назвал в свою честь: Пехлеви.

В 1979 году произошла исламская революция, сына Реза-шаха Мохаммеда Реза Пехлеви свергли националисты – противники шахского режима, а улицу переименовали в Мосаддык. Ее назвали так в честь бывшего премьер-министра Ирана доктора Мохаммеда Мосаддыка. Эксцентричный адвокат, он получил европейское образование, а став премьер-министром, пытался национализировать иранскую нефть, но был смещен с поста в ходе спонсируемого ЦРУ переворота. Мосаддык стал героем, но пробыл на посту чуть больше года, и столько же улица называлась его именем. Крестный отец исламской революции аятолла Рухолла Хомейни завидовал популярности Мосаддыка и никогда бы не допустил, чтобы самая знаменитая улица страны носила имя человека, ставшего символом иранского национализма, а не символом ислама. Хомейни переименовал ее в Вали-Аср в честь почитаемого имама Махди, также известного под именем имама Замана – последнего из двенадцати шиитских имамов, которого многие шииты считают Спасителем. Появление мессии возвестит новую эру мира и исламской справедливости, но до того Спаситель вынужден прятаться. Подходящее имя для улицы, ставшей символом города, чья истинная жизненная сила жестоко подавляется исламским режимом.



Это происходит глубокой ночью. Никто не знает, во сколько и сколько человек причастны, но наутро все только об этом и говорят. Свидетельства случившегося видны по всей Вали-Аср: из бетона торчат десятки обрубленных стволов. Работники муниципалитета с бензопилами срубили более сорока сикоморов. Тегеранцы недовольны. Они шлют письма, звонят мэру, фотографируют. Пишут о произошедшем в Твиттере и заводят страничку на Фейсбуке. История попадает в газеты. Члены известной группы правозащитников утверждают, что деревьев срублено намного больше. Ассоциация защиты культурного наследия называет уничтожение «невинных» деревьев «ужасающим актом вандализма». Люди обрывают телефоны в прямом эфире ток-шоу радио «Фарханг» – национальной радиостанции. «Каждое из этих деревьев хранит воспоминания. Если их срубят, воспоминания погибнут. Их бензопилы вонзились в мою душу», – в слезах причитает слушательница с типичной иранской горячностью и драматизмом. Тегеранцы в гневе.

Безногий ветеран войны занимает свое обычное место на тротуаре у парка Меллат в северном конце Вали-Аср. Кладет рядом грязные костыли и раскладывает на земле товар: батарейки разных цветов и размеров. За его спиной по водостоку бежит гигантская крыса. Студент музыкального училища со скрипкой на плече услышал про срубленные деревья и пришел посмотреть своими глазами.

– Я-то был на войне, а бедные деревья – чем они заслужили такую судьбу? – шутит ветеран.

Юноша усмехается и идет на север в Баг-Фердоус – городской парк, раскинувшийся перед элегантным дворцом Каджаров. Сюда он приходит поразмышлять и понаблюдать за миром на Вали-Аср. Он садится на скамейку и открывает лэптоп; включает «Реквием» Моцарта в живом исполнении оркестра. Рядом садится старик в костюме-тройке и слушает прекрасную музыку, смешивающуюся со звуками города.

Там, где начинается центр города, у пересечения с улицей Джомхури бородатый мужчина в зеленых кроссовках и красной рубашке играет на аккордеоне. Он исполняет печальные персидские мелодии для застрявших в пробке горожан. Когда ему протягивают купюру, он достает из поясной сумки бумажку с адресом своего блога. Он пишет о зле в этом мире; главное зло – дьявол, материализм и наша одержимость сексом.

В самой южной точке Вали-Аср на дороге затор. Но сейчас не час пик, и это не пробка. Тысячи людей собрались на холоде и стоят на тротуаре и проезжей части у мечети; внутри нет мест. Похороны. Мужчины несут двухметровые венки из белых гладиолусов, перевязанных черной лентой. В мечети каари – Читатель Корана – читает строки из Корана, а после произносит эпитафию: «Она принадлежала к поколению, знавшему истинный смысл слова “честь”. Она обратилась к Богу и больше не оглядывалась, – говорит он. – Она была честной женщиной».





Глава 1

Дариуш





Аэропорт Мехрабад, Тегеран, март 2001 года


– Надолго уезжали, – молодой пограничник пролистывает паспорт, не поднимая головы, – а теперь решили вернуться? – По-прежнему листает. – Спустя столько лет. – Поддевает ногтем пластиковый уголок первой страницы.

Дариуш с детства так не боялся. Он провел языком по твердой пластиковой оболочке капсулы с цианидом, лежавшей между десной и щекой. Ему сказали, что у правительства есть список их имен – черный список диссидентов, находящихся в розыске. И в тюрьме его ждут пытки и медленная смерть.

Офицер посмотрел на него:

– А почему уехали?

– Родители уехали из-за войны. Хотел остаться, но они взяли меня с собой. – Он ответил слишком поспешно.

– И почему решили вернуться? – Юноша еще раз пролистал его паспорт.

Дариуш заплатил за него 20 тысяч долларов одному шиитскому активисту в Багдаде. Тот делал паспорта для больших шишек. Настоящее произведение искусства – лучшей подделки нигде не найти.

– Хочу повидаться с родственниками. Соскучился по родине, – дрожащим голосом ответил он.

Пограничник перегнулся через стойку и положил ладонь на грудь Дариуша.

– У вас сердце трепыхается, как воробушек. – Тут он расхохотался и бросил паспорт через стол. – Ох уж эти новенькие, что ж вы так боитесь-то? Не верь всему, что пишут в газетах, друг. Мы тебя не съедим. Сам увидишь, жизнь в Иране стала лучше для таких, как ты. Уезжать не захочешь.

Значит, вот как все просто вышло – взял и вернулся в страну, которая преследовала его в кошмарах с тех самых пор, как двадцать с лишним лет назад они с матерью бежали от революции. Даже как-то слишком просто. Надо быть осторожнее: вдруг они все еще сидят у него на хвосте? Дариуш знал: иранцы – мастера двойного блефа.

Организация предупреждала, что при въезде в Иран багаж просвечивается. Усиленные меры безопасности были обусловлены не только паранойей режима и страхом перед сепаратистами. Правительство боялось таких, как он, Дариуш, – членов МЕК, Моджахедин-э Халк, Организации моджахедов иранского народа.

Дариуш вступил в МЕК чуть больше года назад. Его мать, учительница начальной школы, пришла в ярость, когда он впервые заговорил о них. МЕК сыграли ключевую роль в исламской революции 1979 года, которая привела к свержению шаха. В том, что ее жизнь была разрушена, мать Дариуша винила их не меньше, чем исламистов. Она надеялась, что для сына это всего лишь период, ведь МЕК была первой современной исламской революционной группировкой в Иране и она помнила, что в студенческие годы многие ее друзья попали под очарование их речей о социалистических идеалах и равенстве. Но вскоре она заметила, что Дариуш изменился; он начал молиться, и хотя она сама соблюдала мусульманские ритуалы, новообретенная религиозность сына пугала ее. Он начал проповедовать всем о сазман, организации, показывать фотографии политзаключенных из МЕК. Она спорила с ним, вспоминала случаи о друзьях семьи, которые связались с МЕК: им промыли мозги, вынудили разлучиться с любимыми. Мать гордилась, что сын учился в США, гордилась их новой жизнью в маленьком городке недалеко от Вашингтона. Ей было невыносимо видеть, как сын переводит все сбережения и заработки на счет группировки. Но Дариуш не слушал ее. Он стал проводить все меньше времени дома, а потом перестал и звонить. Она умоляла его уйти из МЕК. Вместо этого он вычеркнул ее из жизни.

Дариуш вышел и очутился под утренним весенним небом, вдохнул пыльный запах Тегерана. Пахло нафталином, сухими травами, землей и бензином. Это был запах его детства. Он вернулся домой.

По пути к очереди на такси он наслаждался каждым шагом и вертел головой, как голубь в поисках еды. Вокруг все казалось до боли знакомым; куда бы он ни глянул, его как будто окружали родственники. Еще никогда – даже на собраниях МЕК – у него не возникало столь сильного чувства родства.

– Эй, думаешь, тебя весь день ждать будут? Садись в такси или выходи из очереди! – окликнул его служащий в нагруднике и с папкой в руках.

– Простите, задумался. Вали-Аср, до пересечения с Парквей.

Дариуш удивился, когда местом встречи назначили северный Тегеран, но по горькому опыту члены группировки знали, что в городе не так много мест, где можно слиться с толпой. На улицах северного Тегерана люди меньше совали нос в чужие дела; они были слишком поглощены разговорами и заползали в свою раковину при малейшей угрозе своему обособленному существованию. Раньше первые встречи оперативников и старших офицеров назначали в уединенных центральных парках, но теперь те кишели наркоманами, дилерами и полицейскими. Даже если на первый взгляд казалось, что вокруг безлюдно, глаза и уши в центре Тегерана были повсюду, во всех углах и переулках. Однажды собрание МЕК у базара чуть не обернулось катастрофой. Кто-то сболтнул, что группа людей шушукается, двое товарищей Дариуша увидели полицейских и дали деру. Три месяца они скрывались, а после бежали из Ирана на ослах через заледеневшие перевалы. Им помогли курды, также находившиеся в розыске; пришлось соврать, что их ищут за участие в студенческой демонстрации, потому что курды никогда не согласились бы перевести их через границу, знай они, что имеют дело с МЕК. Память о том, что МЕК помогали Саддаму Хуссейну в борьбе с курдскими бунтовщиками, все еще была свежа. При шахе большинство политзаключенных и казненных по политическим причинам состояли в МЕК, и это помогло организации заручиться поддержкой широкого круга иранцев. Прошло всего два года после революции, и группировка насчитывала уже полмиллиона активных последователей. Растущее влияние МЕК представляло угрозу для тех, кто в реальности стоял за исламской революцией, – для духовных лидеров и фундаменталистов, и они сделали то, что делали всегда, столкнувшись с внутренней угрозой: обратились против своих. Членов МЕК назвали монафекин, лицемерами, задумавшими войну против ислама в сотрудничестве с западными империалистами; в ходе систематических чисток революционеров вешали и расстреливали тысячами. Выжившие бежали в Ирак: Саддам предоставил им политическое убежище, разместил на территории лагеря Ашраф к северу от Багдада, вооружил и обучил искусству войны. Во время Ирано-иракской войны МЕК сражались на стороне Ирака против иранских солдат, убивали своих соотечественников. Тогда-то отношение к ним и изменилось.

– Ого, откуда такой акцент? Давно не были в Иране? Простите, не хочу показаться грубым, но акцент у вас сильнее, чем у Джорджа Буша. Приехали из Америки, да? – Водитель вытянул шею, рассмеялся и принялся разглядывать его в зеркале заднего вида.

Дариуш вздрогнул.