Город вторых душ

Игнат вскочил и поспешил за ним, не слишком уверенно цепляясь за рукава рясы, которые Северьян тут же с легкостью высвобождал и шел дальше.

– Отец Северьян… Отец Северьян, подож… Подождите!

Наконец, додумался – преградил собою выход, уперся руками и ногами в дверные косяки.

– Дайте мне сказать.

Оба понимали, что полупуть вот так не заткнешь, и Северьян, пожелай он этого, хоть сейчас окажется снаружи – но и Игнат там же. И станет преследовать несговорчивого двоедушника до тех пор, пока не осточертеет. Только поэтому Северьян не двигался с места.

– Если вы уйдете, Рина перестанет меня видеть. Откроет глаза – а здесь никого.

«И это будет хорошо и правильно, друг мой», – думал Северьян, не перебивая. Разум нормального человека найдет способ объяснить себе увиденное с минимальными потерями. Для всего найдется своя логика. Гораздо более гуманная, чем правда.

– Дайте мне время. Я столько не успел ей сказать! Или нет… я знаю, я сейчас!

Он скрылся в своей комнате, а вернулся с двумя рыжими купюрами в руках – заначка, не найденная сестрой.

– Вот, возьмите! Больше нет. Хотя бы день. Этого хватит на один день моей жизни?

День просит, блаженный. Дня не было и у Северьяна – только ночь, ночь и снова ночь, чтобы отправлять таких, как Игнат, на изнанку города. Расплачиваться ими за возможность умереть. И вот стоит тут эта говорящая валюта, деньги свои пихает. И не понимает, о чем просит.

– Ну, бывай.

– Разве я мертвый? – в отчаянии выкрикнул Игнат, но выслушивать стенания Есми о своей участи было последним, чего Северьяну сейчас хотелось. Он твердо вознамерился закончить разговор исчезновением. – Мертвым бывает больно? А страшно? Мертвые – любят?

– Ой, вот только не…

– Куделька.

Северьян вздрогнул – не показалось?

– Куделька, – повторил Игнат и осел, потирая лоб. Смотрел на Северьяна, но будто не узнавал.

– О чем он говорит?

В дверном проеме стояла бледная взъерошенная Марина. Ее голос привел Игната в чувство – торопливо отвернувшись, он снова спрятал глаза под очками и встал, обернулся к сестре, теперь уже совсем как настоящий.

– Я тебе объясню. – И посмотрел на Северьяна: – Можно я ей объясню?

Слово «куделька» впиявилось в щеку фантомной болью. Может, у них, Есмарей, присказка такая? Насчет объяснений он ответить не успел – Игнат уже втащил Марину обратно в комнату и захлопнул дверь.

Только бы хватило ума не врать… Не протягивать хлеб истощенному от голода, чтобы тут же сожрать его самому. Не давать надежды, которая и не надежда вовсе, а оборвавшаяся веревка, которую немедля заменят новой. Северьян прислушался. Различил: «Двоедушник… я покажу. Только не кричи». Стало спокойней. Он ушел в кухню, в чужом холодильнике отыскал бутылку ледяного радлера и – понял, наконец, ради чего здесь оказался.

Слегка заветренный срез сервелата влажно поблескивал с нижней полки всеми своими жиринками. Северьян от счастья едва не прослезился. Желудок, изредка полнившийся Викиным веганским силосом, призывал скорее оттрапезничать. Но Северьян гурмански не спешил. Уткнувшись носом в срез, он глубоко втянул в себя аромат костей, субпродуктов и отходов мясопроизводства. Достал тарелку и нож. Положил перед собой колбасный огрызок, вознамерился нашинковать его тончайшими слайсами, но вместо задубевшей сервелатной плоти лезвие резануло воздух.

– Гори в аду, – не расстроился Северьян и, обхватив колбасу уже приятно скользкими пальцами, собрался ее куснуть.

Хлопнула дверь. Вожделенное яство выскользнуло и покатилось под стол, на глазах обрастая пушистой шубкой.

Марина вскрыла бутылку радлера, подцепив крышку за кольцо, будто чеку гранаты, и разом опустошила ее на треть.

– Докажи!

Северьян даже уточнять не стал – досада за испорченную трапезу была велика. Пожевав вместо колбасы собственный язык, он шагнул в полупуть.

И наступила тишина. Громкая до глухоты, нежелания слышать что-то, кроме нее. В плеске речной воды, шуршании песка, крике ночной птицы со склона отчетливо различался ответ на все его незаданные даже самому себе вопросы: как бы ни была глубока твоя обида, как бы ни кровоточила рана, если что-то действительно нужно тебе, важно, ценно – не сдавайся. Кажется, хватит уже, пожалуйста. Отборолся, отвоевал, а тут снова?.. Да. Может, еще и не раз. Мы устали еще до рождения. Шагаем по улицам, и за каждым – тянется, тянется, тянется сукровицей следок… А если мы все устали, все мы одинаково устали настолько, что нет сил голову поднять, – не то что смотреть друг на друга, не то что слышать, – значит, вообще все зря. Потому что мы никогда и не встретимся, не посмотрим друг на друга, не поговорим. Знаешь, ты знаешь, все всегда заканчивается хорошо. А если не хорошо, значит, еще не конец. Знаешь…

– Все закончится СМЕРТЬЮ! – не выдержал и выкрикнул он прямо в воду эту, в песок, птице этой блаженной. – Я умру, умру, умру, ясно?

«О-о-о!» – откликнулось эхо.

– Отец Северьян…

Голос испуганный. Слышал.

– Батюшка…

– Не отец я тебе, говорил же. Нет во мне веры, и смирения тоже нет. Интернет-магазин фабрики «Софрино», тридцать косарей, пыль в глаза, вот и весь тебе батюшка!

– Ладно, ладно, – опешил Игнат. Даже руки поднял, будто Северьян мог его своими словами пристрелить. – Вернитесь, пожалуйста. Она… поверила.

Марина стояла там же, где он ее оставил, и выглядела просветленно. Притихла, глаза горят, и смотрит так, будто перед ней вовсе не никчемный ряженый священник, а существо крылатое и божественное. Только б на колени не упала и не начала молиться… Он представил, как эта девчонка с обкусанными губами, запинаясь от нетерпения, твердит заученные слова и смотрит, смотрит на него снизу вверх своими ведьмовскими глазищами, и понял, что от подобного зрелища не отказался бы.

– Мне так много хочется у вас спросить… – заговорила она дрожащим голосом, и Северьян немедленно вспомнил о делах. – Но я не знаю, с чего начать.


– Позже, – хмуро сказал он, замаскировав под этим словом другое – «никогда». – У меня встреча.

– С потусторонним?

– С одержимой.

Марина неуверенно оглянулась на брата – тот стоял за ее спиной уже без глупых очков. Оба напоминали придуманных и нарисованных в убогой обстановке комнаты персонажей: светловолосая девочка в длинной футболке с Пикачу, мальчик с белыми глазами…

– А это, случайно, не Олечка Руденко?

Игнат пожал плечами, а Северьян склонил голову к плечу и ждал продолжения.

– Ну, Оля… Дочь физрука из нашей школы, ты его не застал, – объяснила она Игнату. – Адовая какая-то история… Про нее в газете написали! Никуда не уходите, – это уже Северьяну.

Марина метнулась в санузел, а вернулась со сложенной вчетверо пожелтевшей газеткой. Развернула слипшиеся страницы, покивала им как старым знакомым и протянула Северьяну. Он пробежал взглядом по строчкам. Ничего нового, кроме имени, не узнал.

– Да, она.

– Я знаю их адрес! Это не то, что ты подумал, – добавила она в ответ на вопросительный взгляд брата. – Я просто провожала Олю домой, когда ей стало плохо в школе, ясно? Могу отвезти!

Не его катать хотела, конечно, – побыть с братом. Однако в предложении таилось заманчивое обещание экономии. Через полупуть в незнакомую квартиру ему не попасть – пришлось бы вызывать такси. Привлекать к себе и своим маршрутам лишних людей да еще и платить им за это Северьян терпеть не мог. Но… Всегда возникали какие-то «но»: сейчас она скажет, что ехать придется на мотоцикле. И вот уже летит по ночному Автозаводу черная колесница, ведомая черным всадником с черным монахом за спиной, и местные алкаши от зрелища такого бросают свою водяру и бу́хаются на колени… Или бегут за добавкой… Или…

– У меня машина возле подъезда, – прочитав по его лицу, добавила Марина. – Тут недалеко ехать, минут десять.

– Рина, не… – выступил вперед Игнат, но она так на него зыркнула, что продолжения не последовало.

– Я получила права. Сдала! Сама! С третьего раза!

Лицо Игната вытянулось. Он неуверенно улыбнулся, а потом подбежал, обнял сестру так крепко, что она вскрикнула, и легко приподнял над полом.

– Вот! А ты боялась! А ты – не верила!

– Я же для тебя. Чтобы ты гордился.

Со своего места Северьян видел абсолютно счастливое лицо мертвого парня, и внутри ворочалось что-то, ранее лежавшее смирно: то корябнет острым углом, то отпустит, то снова прихватит так, что слезы из глаз. Для этого, что ли, была поездка в Перово? Мужик Вырыпаев со своей Натахой, бейсбольная бита, разгневанная Вика и ее головорезы… Для этого?

– Я безумно тобой горжусь, – сказал Игнат, и Северьян уставился в пол. Подумалось: Марина – так себе хозяйка. Тополиный пух сугробами по углам и под мебелью – пылища…

Они не шептались, но сбавили громкость.

– Ты на дедовой «селедке»? Ну и как она, бегает?

– Не особо, но парни поковырялись…

– Парни. Вот с твоими парнями я бы очень серьезно поговорил…

– А что мне еще оставалось? Ты умер. Деньги закончились. Знаешь, сколько стоили похороны?

– Нужно было меня сжечь.

– Ты же не сказал, что этого хочешь…

Северьян не вытерпел и фыркнул. Только после этого оба, кажется, вспомнили, что он тоже здесь.

– О’кей, – сказал Игнат. Невидимая лампочка внутри него в последний раз моргнула и погасла. Вспомнил, значит, что тут у них не сцена возвращения блудного родственника из затянувшейся поездки, а скорее, вынос тела. – Покажешь, как рулишь?

– Конечно! – подпрыгнула Марина. Северьян только рукой махнул – с него не убыло.

Вышли. Марина жалась к Игнату, Северьян шагал позади. Даже с улицей не ошибся. Все потому, что Автозаводский район был и его родным тоже. Не его – Севера, но какая теперь разница. Неподалеку отсюда, всего-то через парк, в унылой панельке на Лескова жили родители и сам Север – до свадьбы с Викой, после которой молодые переехали в отдельное жилье поближе к центру. Бабушка умерла годом раньше. От потолка в ее квартирке отваливались и падали в тарелку куски штукатурки. Переоформили на Севера, время от времени надеялись на расселение аварийного дома, потом забывали – как и те, кто на это расселение не единожды намекал.

С дурной славой райончик. В городе орудует маньяк? В Автозаводе. Уличные пьяные разборки стенка на стенку? В Автозаводе. Ночью по улицам лучше вообще не ходить, но если еще и в Автозаводе… Это сейчас центральный парк – приятное местечко для долгих прогулок, а в девяностые туда даже местные заходить боялись.

Северово четырнадцатилетие выпало на начало нового века. И вот они – гормональные взрывы, подростковые бунты, одна-единственная попытка уйти из дома, закончившаяся столь скорым возвращением, что никто ничего не заметил, робкая влюбленность в одноклассницу, но не в обычной школе, а в музыкальной – ее звали Вика… Совсем незначительный список бед. Его пубертат можно было бы назвать безоблачным, когда б не Северьян.

Началось с обрывочных сновидений о себе самом, поначалу приходивших не каждую ночь, и оттого казалось – это все от усталости, перенапрягся в школе, пройдет. Не проходило – росло, набирало яркость, крепло. Поначалу неумелый, Северьян перенял у своей первой души то единственное, что помогло ему не озлобиться и не возненавидеть свою новую половинчатую ипостась – любопытство.

Нет, постойте, он должен был разобраться.

Автозаводский парк стал для него не только местом, где днем гуляли мамаши с колясками и собачники, а по ночам – маньяки и пьяная гопота. Здешние растрескавшиеся дорожки, которые позже будут облагорожены, и еще не подстриженные в квадрат кусты повидали множество смертей. Стоял на отшибе парка заброшенный летний кинотеатр, некогда известный как «Родина». Для истории архитектуры, наверное, ценный объект: деревянный теремок, украшенный лепниной на тему героического труда эпохи, с ажурной открытой галерейкой. Внутри, в крошечном по нынешним меркам зале еще оставалось несколько рядов коричневых жестких кресел; резные полуколонны, подпиравшие гнилую потолочную дранку; богато-синий, ягодный – вкусный какой-то – оттенок стен. Когда-то – киносеансы, концерты, детские праздники. Сейчас – тлен в трещинах толщиною с палец, шприцы и битое стекло, дощатые неупокоенные останки… жизни. Жизни ли? Да, именно так.

Именно там новорожденный Северьян – бледный подросток, еще не видевший солнца, – и встретил первого Есми. Точнее, первую. И еще двоих. Итого трое.

Кто вы такие? Живые? Мертвые? Призраки?..