Город зеркал. Том 1

– Что угодно.

– Когда жена в следующий раз вам скажет, что день неподходящий, верьте ей, окей?



Сара показала паспорт на пропускном пункте и пошла домой по темным улицам. Кроме больницы и других особо важных зданий, электричество везде отключали в 22.00. Не то чтобы город сразу погружался в сон, как только отключили свет, просто в темноте он становился несколько иным, начинал жить другой жизнью. Салуны, бордели, игорные дома – Холлис ей много что рассказывал, а после двух лет в лагере беженцев осталось мало, чего Сара не видела бы своими глазами.

Она пришла домой. Кейт давно легла спать, но Холлис ждал ее, читая книгу при свете свечи за кухонным столом.

– Что-то интересное? – спросила Сара.

Поскольку Сара постоянно допоздна задерживалась в госпитале, Холлис стал заядлым чтецом, набирая в библиотеке охапки книг и составляя их в стопку у кровати, откуда он их брал по очереди.

– Многовато белиберды всякой. Майкл давно мне рекомендовал прочитать. Про подводную лодку.

Сара повесила пальто на крючок у двери.

– Что за подводная лодка?

Холлис закрыл книгу и снял очки для чтения. Новое приобретение, подумала Сара. Небольшие полукруглые линзы, поцарапанные, в черной пластиковой оправе, но Холлис выглядел в них почтенно. Сам, правда, говорил, что чувствует в них себя старым.

– Очевидно, лодка, которая под водой плавает. По мне, так полная чушь, но в целом роман неплохой. Есть хочешь? Могу что-нибудь соорудить.

Есть хотелось, но и сил есть уже не было.

– Не, только в кровать и спать.

Она зашла к Кейт, которая крепко спала, а потом подошла к рукомойнику и умылась. Остановилась и поглядела на себя в зеркало. Да, сомнений нет, годы дают о себе знать. Морщинки, веером разбегающиеся от глаз, светлые волосы, которые она теперь стригла покороче и зачесывала назад, немного поредели, кожа начала терять упругость. Она всегда считала себя красивой и, при нужном освещении, такой и осталась. Но в суете жизни не заметила, как миновала пик. В прошлом, глядя на себя в зеркало, она будто видела ту маленькую девочку, которой была когда-то. Женщина, которой она стала, была естественным продолжением той девочки. А теперь она видела перед собой будущее. Морщины будут становиться глубже, кожа обвиснет, а блеск глаз потускнеет. Ее молодость уходит, уходит в прошлое.

Однако эта мысль не обеспокоила ее, по крайней мере не слишком. С возрастом приходит авторитет, а с авторитетом – способность приносить пользу. Исцелять, утешать, помогать прийти в этот мир новым людям. «Мы будем молиться за вас, доктор Уилсон». Сара слышала эти слова чуть ли не каждый день, но так к ним и не привыкла. Даже само обращение, «доктор Уилсон». Ее всё еще поражало, когда к ней так обращались. Когда Сара прибыла в Кервилл три года назад, она пришла в госпиталь узнать, не пригодится ли она там с ее навыками медсестры. В маленькой комнате без окон врач по фамилии Элаква долго экзаменовал ее – системы организма, способы диагностики, способы лечения болезней и травм. На его лице не отражалось никаких эмоций, единственной реакцией на ответы Сары были пометки на листе бумаги на планшете. Допрос длился три часа, и к его окончанию у Сары было ощущение, будто она бредет вслепую сквозь бурю. Какой толк от ее убогого обучения и опыта применения подручных средств в Колонии здесь, в настоящем медицинском учреждении? Как она могла быть столь наивна?

– Ну, я думаю, этого будет достаточно, – сказал доктор Элаква. – Поздравляю.

Сара ошеломленно глядела на него. Он что, шутит?

– Значит ли это, что я смогу быть медсестрой? – спросила она.

– Медсестрой? Нет. Медсестер у нас хватает. Приходите завтра же, мисс Уилсон. Ваша ординатура начнется в семь ноль-ноль ровно. Думаю, двенадцати месяцев нам хватит.

– Ординатура? – переспросила Сара.

Элаква, чей тогдашний допрос был лишь бледной тенью того, что последовало потом, ответил с нескрываемым раздражением:

– Возможно, я неясно выразился. Я не знаю, где вы всему этому научились, но вы знаете раза в два больше, чем имели хоть какую-то возможность узнать. Вы станете врачом.

И конечно же, Кейт. Их прекрасная, изумительная, чудесная Кейт. Сара и Холлис с радостью завели бы второго ребенка, но травмы при родах Кейт слишком сильно повредили ее внутренности. Как жаль, какая ирония судьбы. Каждый день, день за днем помогая прийти в этот мир всё новым детям, Сара не ощущала в себе права жаловаться. То, что она вообще смогла найти свою дочь, то, что они смогли воссоединиться с Холлисом, уйти из Хоумленда живыми и стать семьей, вернувшись в Кервилл, – слово «чудо» казалось для этого слишком бледным. Сара не была религиозна в том смысле, чтобы регулярно ходить в церковь, пусть Сестры и казались ей людьми хорошими, может, немного экстремальными в своих верованиях, но надо было быть идиотом, чтобы не увидеть в произошедшем руку судьбы. Невозможно, каждый день просыпаясь в мире, в котором она живет, не размышлять о том, что надо быть благодарной за это.

Про Хоумленд она думала редко, так редко, как получалось. Но он ей всё так же снился – хотя, как ни странно, эти сны не затрагивали самого худшего, что случилось с ней там. Большей частью это были ощущения – голода, холода и беспомощности – или образ бесконечно вращающихся жерновов мельниц на заводе биодизеля. Иногда Сара просто озадаченно смотрела на свои руки, будто пытаясь вспомнить, что она должна была в них держать. Время от времени ей снилась Джеки, старая женщина, которая с ней подружилась, или Лайла, к которой Сара испытывала сложные чувства. Со временем из всех этих чувств осталось лишь печальное сочувствие. Бывали и настоящие кошмары, но очень редко. Она несла Кейт сквозь густой снегопад, и их преследовало нечто ужасное. Но они случались всё реже. Так что был еще один повод для благодарности. Когда-нибудь, не очень скоро, но когда-нибудь, Хоумленд станет для нее еще одним воспоминанием в череде других, неприятным, но от которого остальные будут лишь лучше.

Холлис уже крепко спал. Спал, как падший великан. Как только его голова касалась подушки, он уже храпел. Сара потушила свечу и залезла под одеяло. Интересно, подумала она, родила ли уже Мария или всё так же орет на своего мужа. Задумалась о семье Хименесов, вспомнила лицо Карлоса, когда он взял на руки малышку Грейс. Быть может, Грейс, «милосердие» – именно то слово, то понятие, в котором нуждается их мир. Вполне возможно, что бюро переписи все-таки их отловит, но Сара сомневалась в этом. После того, как помогла прийти в этот мир столь многим детям. Вот в чем суть. Новый мир рождается, он наступает здесь и сейчас. Может, это понимаешь, становясь старше, когда смотришь в зеркало и видишь на своем лице отпечатки времени, когда смотришь на свою дочь и видишь в ней ту девочку, которой была сама и которой уже никогда не будешь. Мир реален, и ты присутствуешь в нем, являясь его частью, небольшой и ненадолго. Если повезет и, возможно, даже если не повезет, то, что было сделано тобой ради любви, останется в людской памяти.





6


Небо над Хьюстоном провожало ночь, не торопясь, черное медленно уступало место серому. Грир въехал в город. На пересечении автострады «Кэти» и 610-й, среди мешанины обрушившихся развязок и эстакад, он свернул на север, прочь от болотистых рукавов дельты и трясин с их чавкающей грязью и непроходимыми зарослями. Объехав заболоченные кварталы стороной, он выбрался на возвышенность и поехал по широкой авеню, заваленной ржавыми автомобилями, на юг, к лагуне в деловом квартале.

Шлюпка была там же, где он оставил ее два месяца назад. Грир привязал лошадь к столбу, вычерпал кишащую москитами воду и стащил лодку в воду. На другой стороне лагуны возвышался «Шеврон Маринер», громадный храм ржавчины и гниения, застрявший между покосившимися небоскребами центра города. Положив снаряжение на дно лодки, Грир толкнул ее дальше, взял в руки весла и начал грести прочь от берега.

В вестибюле Аллен-Центра он пришвартовал лодку рядом с лифтами и пошел вверх, перекинув через плечо вещмешок с его плещущимся содержимым. Подъем на десять этажей по лестницам, заполненным пылью и плесенью, дался ему нелегко. У него кружилась голова и перехватывало дыхание. Он зашел в пустой кабинет, взял в руки веревку, которую оставил там, спустил вещмешок на палубу «Маринера», а затем стал спускаться сам.

Первым он всегда кормил Картера.

На левом борту, почти посередине корабля, виднелся люк. Грир присел и достал из вещмешка бутыли с кровью. Связал три штуки за ручки концом одной веревки. Солнце светило ему в спину, заливая палубу ярким светом. Взяв в руки массивный ключ, Грир отвернул болты, повернул рукоятку и открыл люк.

Солнце прочертило внутри яркий косой столб. Картер лежал у носовой переборки в позе эмбриона, недоступный солнечному свету. На полу кучей валялись старые бутыли и веревки. Перебирая руками по веревке, Грир спустил бутыли вниз. Картер проснулся лишь тогда, когда они коснулись пола. Ринулся к ним на всех четырех. Грир отпустил веревку, закрыл люк и завернул болты на место.

Теперь Эми.

Грир подошел ко второму люку. Главное было делать всё быстро, но без панической суеты. Тонкая пластиковая стенка бутылки была слишком убогой преградой, чтобы Эми не почуяла запах крови. Ее голод был очень силен. Грир положил бутыли прямо под руку, вывернул болты и убрал руки в сторону. Сделал глубокий вдох и выдох, успокаиваясь, и открыл люк.


Кровь.

Она прыгнула. Луций бросил бутыли, захлопнул люк и вставил на место первый болт как раз в тот момент, когда тело Эми ударилось в люк. Металл лязгнул, будто в него ударили огромным молотом. Грир бросился на люк, прижимая его своим телом, когда последовал второй удар, от которого у него перехватило дыхание. Петли прогибались, и, если он не завернет остальные болты, люк не выдержит. Он ухитрился вставить еще два, когда Эми ударила снова. Грир увидел, как один из болтов выскочил и покатился по палубе. Он резко выбросил руку в сторону и едва успел поймать его.

– Эми! – заорал он. – Это я, Луций!

Он воткнул болт в дырку и ударил по нему головкой ключа, вгоняя его.

– Там кровь! Иди на запах крови!

Три поворота ключа, и болт был затянут. Четвертое отверстие встало на место. Луций ударом вогнал в него болт. Последний удар снизу в люк, уже намного слабее, и всё кончилось.

Луций, я не хотела…

– Всё нормально.

Прости.

Грир собрал инструменты и убрал их в пустой вещмешок. Внизу, в трюме «Шеврон Маринера», Эми и Картер утоляли свою жажду. Всё всегда так происходило, Грир мог бы уже привыкнуть. Но его сердце всё равно колотилось, а тело и сознание будто летели на адреналине.

– Я твой, Эми, – сказал он. – Всегда был и буду. Что бы ни случилось, сама знаешь.

С этими словами Луций двинулся обратно по палубе «Маринера», а затем полез по веревке в окно.





7


Эми пришла в себя и поняла, что стоит на карачках в грязи. На ее руках были перчатки, рядом стоял плоский пластиковый ящик с бальзаминами, а еще ржавый совок.

– С вами всё в порядке, мисс Эми?

Картер сидел в патио, вытянув ноги под столом с литой чугунной станиной и обмахивая лицо большой соломенной шляпой. На столе стояли два стакана чая со льдом.

– Этот человек хорошо о нас заботится, – сказал он и удовлетворенно вздохнул. – Уже и не помню, когда последний раз жажду утолял.

Эми неуверенно поднялась на ноги. Ее охватила страшная вялость, будто она только что проснулась от долгого сна.

– Идите, посидите минутку, – сказал Картер. – Дайте телу переварить принятое. День еды – день отдыха. И пусть цветы подождут.

Это правда, цветы были и будут, всегда. Как только Эми заканчивала высаживать один ящик, появлялся новый. То же самое с чаем – только что стол был пуст, и вдруг на нем появлялись два запотевших стакана. Эми не знала, какая незримая служба делает это. Всё это было частью этого места, его особенной логикой. Каждый день – как время года, каждое время года – как год.

Она сняла перчатки и прошла по газону. Села напротив Картера. Во рту стоял вязкий вкус крови. Она отпила чая, чтобы смыть его.

– Это хорошо, поддержать силы, мисс Эми, – сказал Картер. – Нет никакого проку морить себя голодом.

– Мне это просто… не нравится.

Она поглядела на Картера, который всё так же обмахивался шляпой.

– Я снова пыталась убить его.

– Луций хорошо знает ситуацию. Сомневаюсь, что он принял это близко к сердцу.

– Дело не в этом, Энтони. Мне надо научиться контролировать это, подобно тебе.

Картер нахмурился. Он всегда говорил короткими фразами, жестикулировал скупо, выдерживал паузы.

– Не вини себя так. У тебя было всего три года, чтобы ко всему этому привыкнуть. Ты в своем роде младенец, в том смысле, кем мы являемся.

– Я не чувствую себя младенцем.

– А кем же ты себя чувствуешь?

– Чудовищем.

Слишком резко она выразилась. Эми отвернулась, чувствуя стыд. После еды она всегда проходила через период сомнений. Как странно всё это. Она – тело внутри корабля, но ее сознание живет здесь, вместе с Картером, среди цветов и деревьев. Эти два мира соприкасались лишь тогда, когда Луций приносил кровь, и контраст сбивал ее с толку. Картер объяснил ей, что для них двоих в этом месте нет ничего особенного, разница лишь в том, что они в состоянии его видеть. Есть один мир, из плоти, крови и костей, но есть и другой – более глубинная реальность, та, которую обычные люди могут увидеть лишь мельком, если вообще видят. Мир душ, мир живых и мертвых, в котором пространство, время, память и желания существуют в чистом виде, так, как они существуют во снах.

Эми знала, что это так. Она чувствовала, что знала это всегда, даже будучи маленькой девочкой, совершенно человеческой девочкой, она ощущала существование этой иной реальности, мира-за-пределами-мира, так она его называла. Наверное, у многих детей так бывает, решила она. Что такое детство, как не переход из света во тьму, медленное погружение души в океан привычной материи? За то время, что она провела на «Шеврон Маринере», для нее стало ясным многое в ее прошлом. Яркие воспоминания находили дорогу в ее сознание, вежливо возвращаясь в память, до тех пор, пока то, что случилось, казалось, столетия назад, не стало ощущаться как свежее воспоминание. Она вспомнила, как давным-давно, в тот период невинности, который она назвала для себя «прежде» – прежде Лэйси и Уолгаста, прежде Проекта НОЙ, прежде вершины горы в Орегоне, где они нашли себе дом, прежде ее бесконечных одиноких скитаний в мире, лишенном людей, где попутчиками ей были лишь Зараженные, – животные говорили с ней. Большие животные, такие как собаки, но даже и маленькие, те, на кого никто и внимания не обращает, – птицы и даже насекомые. Тогда она об этом совершенно не задумывалась, для нее это было в порядке вещей. Ее ничуть не беспокоило, что остальные этого не слышат, это было частью мироустройства, то, что животные говорят только с ней, всегда обращаясь к ней по имени, будто старые друзья, рассказывая про свою жизнь. Ее радовал этот особый дар, дар их внимания, в те времена, когда всё остальное в ее жизни выглядело лишенным смысла. Перепады настроения у ее матери, ее долгое отсутствие, их переезды с места на место, чужие люди, которые приходили и уходили без очевидной надобности.

Всё это шло без последствий до того дня, как Лэйси привела ее в зоопарк. Тогда Эми еще не осознала окончательно, что ее мать покинула ее – что она уже никогда не увидит эту женщину. Она с радостью откликнулась на предложение, она слышала про зоопарки, но ни разу в них не бывала. И вошла туда под радостный приветственный галдеж всех зверей. После странных событий предыдущего дня – внезапного исчезновения матери, монахинь, у которых она оказалась, хороших, но каких-то заторможенных, будто они проявляли свою доброту согласно некоему своду правил, – здесь ей стало хорошо и знакомо. Ощутив прилив сил, она вырвалась от Лэйси и бросилась к бассейну с белыми медведями. Три медведя лежали, купаясь в лучах солнца, четвертый плавал под водой. Какими величественными они были, какими потрясающими! Даже теперь, столько лет спустя, она вспоминала их с удовольствием, их прекрасный белый мех, огромные мускулистые тела, выразительные лица, в которых, казалось, читалась вся мудрость вселенной. Когда Эми приблизилась к стеклу, тот, что был в воде, подплыл к ней. Хоть она и знала, что ее способность разговаривать со зверями лучше проявлять в одиночестве, она не сдержалась от возбуждения. Ей вдруг стало очень жаль, что такое красивое создание вынуждено жить здесь, будто в тюрьме, лежа на солнце среди искусственных скал под взглядами зевак, которые их не ценят и не понимают.