Город женщин

— Не казнитесь, Фрэнк, — сказала я. — Все давно позади.

— Вивиан, дайте мне высказаться. Дайте объяснить, как мне стыдно за те слова. Я уже давно хотел вас найти и извиниться. Но смелости не хватало. Прошу вас, я должен рассказать, как все было. Я говорю Уолтеру: «Ничем не могу помочь, приятель». А тот, значит, выкладывает мне всю историю. Мол, сестра попала в беду и нужно срочно вывезти ее из города. И просит помочь спасти вас. Вот что мне оставалось делать, Вивиан? Отказать? Сам Уолтер Моррис ко мне обратился. Вы же помните, какой он был.

Я помнила. Я знала, какой он был.

Никто не смог бы отказать моему брату.

— И вот я, значит, говорю: «Я дам тебе машину, но только если сам сяду за руль». А про себя думаю: «А что я скажу старику, когда тот увидит пробег?» И еще думаю: «Может, в итоге мы с Уолтером подружимся?» И еще: «А как мы уйдем из офицерской школы среди ночи?» Но Уолтер все устроил. Раздобыл разрешение у командира и оформил увольнительные на день для нас обоих. Но только на двадцать четыре часа. Посреди ночи такое сошло бы с рук только Уолтеру. Уж не знаю, что он сказал или пообещал, чтобы получить увольнительные, но нас отпустили. И вот мы уже едем по Манхэттену, я гружу в багажник ваши чемоданы и готовлюсь к шестичасовому пути в городок, о котором раньше слыхом не слыхивал, да еще и незнамо зачем. Я даже не знаю, как вас зовут, только знаю, что такой хорошенькой девчонки в жизни не видал.

Он совсем не пытался флиртовать со мной. Просто излагал факты, как полицейский на допросе.

— И вот мы сели в машину, я, значит, веду, а Уолтер устраивает вам допрос пятой степени. Ни разу не слыхал, чтобы кого-то так разносили. Мне-то что прикажете делать, пока он вас чихвостил? Мне даже деться было некуда. Но и слушать невмоготу. У нас такого не случалось. Я из Южного Бруклина, Вивиан, район не из спокойных, но знаете, я всегда был тихим мальчишкой. Книжки любил. В драки не ввязывался. Знай себе сидел тихо и не высовывался. Как скандал, драка или крики — меня и след простыл. Но тут бежать было некуда, ведь я сидел за рулем. А Уолтер даже не кричал, хотя, наверное, уж лучше бы кричал. А он просто поливал вас грязью, спокойно и холодно. Помните?

Еще бы я не помнила.

— Вдобавок я ничего не знал про женщин. Слова Уолтера, те ваши поступки — для меня это был темный лес, Вивиан. Уолтер говорил, вашу фотографию напечатали в газетах и на ней вы обнимаетесь сразу с двумя людьми? С киноактером и девицей из бурлеска? Я в жизни не слыхивал о таком. Но он все ругался и ругался, а вы сидели на заднем сиденье, курили и выслушивали его обвинения. Смотрю в зеркало заднего вида — а вы даже не мигаете. Что бы он ни говорил — вам как с гуся вода. И вижу я, значит, что Уолтер бесится, что вы такая спокойная, никак не реагируете. А он еще больше заводится. Богом клянусь, в жизни не видел, чтобы человек так хладнокровно выслушивал ругань.

— Какое уж там хладнокровие, Фрэнк, — возразила я. — Меня просто оглушило.

— Как бы то ни было, вы молчали. Как будто вам наплевать. А с меня уже пот градом, и я думаю: «Неужели они всегда так между собой разговаривают? Может, у богатых так принято?»

У богатых? Как Фрэнк определил, что мы с Уолтером богатые? А потом поняла: так же, как мы определили, что у него ни гроша за душой. Что его можно не принимать в расчет.

А Фрэнк продолжал:

— И вот я думаю: а ведь они даже не замечают, что я здесь. Я для этих людей — ничто. И Уолтер Моррис мне не друг. Он просто меня использует. А вы — вы даже ни разу на меня не взглянули. Только там, у театра, сказали: «Эти два чемодана, пожалуйста». Как будто я слуга или носильщик. Уолтер даже нас не представил. Не назвал моего имени. Ясно, что в ту ночь все были на нервах, но он вел себя так, будто в его глазах я вообще ничто, понимаете? Только средство достижения цели — тот, кто крутит баранку. Тогда-то я и стал думать, как о себе заявить. Как перестать быть невидимым. И решил: дай-ка тоже вставлю свое слово. Скажу что-нибудь. Даже лучше: буду вести себя, как он, наравне с ним вас распекать, значит. Вот и ляпнул. Обозвал вас теми словами. А потом понял, что натворил. Посмотрел в зеркало заднего вида и увидел ваше лицо. Увидел, как на вас подействовали мои слова. Я будто убил вас. А потом взглянул на Уолтера — ему словно бейсбольной битой заехали. Я-то думал, ничего страшного, если я скажу. Думал, Уолтер сочтет меня крутым, — ан нет, вышло просто ужасно. Ведь как бы он вас ни ругал, таких слов он себе не позволил. Я видел, он соображает, как реагировать. А потом он решил никак не реагировать. И это было хуже всего.

— Это было хуже всего, — согласилась я.

— Скажу честно, Вивиан, хоть на Библии поклянусь, — раньше я ни разу никого не обзывал таким словом. Никогда в жизни. Ни до, ни после. Я не такой, Вивиан. Не знаю, как в тот день у меня вырвалось. За годы я миллион раз прокручивал в голове ту сцену. Наблюдал за собой со стороны и думал — господи, Фрэнк, да кто тебя за язык тянул? Но те слова, Богом клянусь, они просто вырвались у меня изо рта. А потом Уолтер замолчал. Помните?

— Да.

— Он не стал защищать вас, не приказал мне заткнуться. И несколько часов мы проехали в тишине. А я даже не мог извиниться, потому что подумал, что лучше мне рта больше при вас не раскрывать. Меня наняли не для того, чтобы я раскрывал рот, — хотя меня даже никто не нанимал, но вы ведь понимаете. Мы подъехали к вашему особняку — я в жизни таких не видывал, — и Уолтер даже не представил меня вашим родителям. Как будто меня там не было. Как будто я не существую. И на обратном пути в машине он не сказал мне ни слова. И дальше, сколько мы вместе учились, — ни слова. Вел себя так, будто ничего не случилось. Смотрел на меня, будто впервые видит. Потом курс кончился, и я даже обрадовался, что больше не надо встречаться с Уолтером. Но та ночь — она преследовала меня, я все время думал о ней, хотя ничего уже было не исправить. А два года спустя меня вдруг переводят на его корабль. Вот повезло-то, думаю. Уолтер становится моим начальником, что и неудивительно. И снова ведет себя так, будто меня не знает. А я, значит, подстраиваюсь, подыгрываю ему. Делаю вид, что так и нужно. А сам каждый день вспоминаю ту ночь, и нет мне покоя.

Тут у Фрэнка закончились слова.

А я поняла, что он мне кое-кого напоминает своим путаным рассказом, мучительной потребностью объясниться. Он напоминал меня саму в тот вечер, когда я пошла в гримерку к Эдне Паркер Уотсон и отчаянно пыталась извиниться за то, что никогда не получится исправить. Он сейчас делал то же самое. Старался вымолить у меня отпущение грехов.

В тот момент я ощутила сильнейшее желание простить не только Фрэнка, но и себя в юности. Я сострадала даже Уолтеру, несмотря на всю его гордыню и бесчеловечность. Ведь как, должно быть, его унизил тогда мой поступок, как невыносимо ему было раскрывать позор своей семьи подчиненному — а Уолтер всех считал подчиненными. Наверняка его страшно злило, что приходится расхлебывать кашу, которую я заварила. Сердце мое захлестнула волна милосердия ко всем, кто оказывался в такой трудной, запутанной ситуации. К тем, кто столкнулся с невыносимыми обстоятельствами, которые нельзя предвидеть и нельзя исправить.

— Вы правда вспоминали о той ночи все это время, Фрэнк? — спросила я.

— Каждый день.

— Мне очень жаль, — произнесла я и не соврала. — Простите меня, Фрэнк.

— Не вам передо мной извиняться, Вивиан.

— Не скажите. В той ситуации я поступила не лучшим образом. И ваша история на многое открыла мне глаза.

— А вы тоже вспоминали о той ночи? — спросил он.

— О том, как мы ехали в машине? О да, много лет, — призналась я. — И ваши слова меня особенно задели тогда. Не стану притворяться, мне и правда было тяжело. Но спустя некоторое время я решила больше не думать о том случае и действительно не вспоминала о нем до встречи с вами. Так что не волнуйтесь, Фрэнк Грекко, своими словами вы не разрушили мне жизнь. Как считаете, не пора ли вычеркнуть из памяти это неприятное событие?

Он остановился как вкопанный, развернулся и удивленно взглянул на меня.

— Не знаю, смогу ли.

— Конечно, сможете, — ответила я. — Спишем все на нашу юность и неопытность.

Я положила руку ему на плечо, желая показать, что теперь все будет в порядке, что о прошлом можно забыть.

Но, как и в предыдущий раз, он резко, почти грубо отдернул руку.

Пришел мой черед занервничать. «Я до сих пор ему противна, — пронеслось в голове. — До сих пор, как и тогда, я грязная маленькая потаскушка».

Увидев, как я изменилась в лице, Фрэнк страдальчески сморщился:

— Ох, Вивиан, простите. Я должен был сразу сказать. Не принимайте на свой счет. Я просто не могу… — Он беспомощно озирался по сторонам, словно ища того, кто спасет его от неловкости, объяснится со мной вместо него. Затем собрался с духом и продолжал: — Уж не знаю, как сказать. Терпеть не могу говорить на эту тему, но… Я не выношу, когда ко мне прикасаются. Психологическая проблема.

— Вот как. — Я сразу отступила на шаг назад.

— Вы тут ни при чем, — заверил меня он. — У меня так со всеми. Я не выношу любых прикосновений. Это началось… с тех пор. — Он показал на правую сторону тела, на шею, изувеченную шрамами.


— Вы пострадали, — по-идиотски ляпнула я. Само собой, он пострадал. — Простите. Я не знала.

— Ничего страшного. Откуда вам было знать?

— Да нет же, Фрэнк, простите.

— Знаете, не вы же это со мной сделали.

— И тем не менее.

— Другие в тот день тоже пострадали. Я очнулся на госпитальном судне, нас там набралось несколько сотен, и у некоторых ожоги были похуже моего. Нас вытаскивали из горящей воды. Но многие из тех ребят — у них сейчас все хорошо. Не понимаю, почему у меня не так. Ни у кого больше такого нет.

— Такого, — тихо повторила я.

— Ну, что я не выношу прикосновений. И не могу сидеть на одном месте. И находиться в замкнутом пространстве. Просто не могу. В машине, когда я за рулем, все отлично, но на пассажирском сиденье или если нужно долго сидеть — нет. Я постоянно должен быть на ногах.

Так вот почему он не захотел встречаться в ресторане и сидеть на скамейке! Он не терпит замкнутых помещений и не может спокойно усидеть на месте. И не выносит прикосновений. Вот почему он такой худой — еще бы, все время ходить туда-сюда.

Господи, вот бедолага.

Я заметила, что он разволновался, и спросила:

— Хотите еще немного пройтись? Такой прекрасный вечер, а я люблю гулять.

— С удовольствием, — ответил он.

И мы пошли дальше, Анджела.

Просто шли и шли куда глаза глядят.





Глава тридцатая





И конечно, Анджела, я влюбилась в твоего отца.

Влюбилась, хотя это и противоречило всякой логике. Трудно было представить двух столь непохожих людей. А может, там любовь и вспыхивает ярче всего — в пропасти меж двух противоположных полюсов.

Я всегда жила в комфорте и пользовалась привилегиями своего происхождения; я скользила по жизни легко, как по гладкому льду. В самый жестокий век человеческой истории я практически не испытывала страданий — не считая мелких бед, которые сама же на себя навлекла. (Счастлив тот, чьи беды обусловлены лишь его собственной глупостью.) Да, мне приходилось много работать, но не мне одной, да и профессию выбрала не самую героическую — шила красивые платья для красивых девушек. Вдобавок ко всему огромное место в моей жизни занимали чувственные наслаждения; я мыслила свободно, презирала условности и посвятила всю себя поиску удовольствия.

Что до Фрэнка…

Он был чужд всякого легкомыслия — весомая личность, даже суровая. С самого детства жизнь не баловала его. Он ничего не делал походя, бездумно, просто так. Будучи родом из бедной семьи эмигрантов, он не позволял себе ошибаться. Рьяный католик, полицейский, ветеран, прошедший ад во имя своей страны. В нем не было даже намека на чувственность. Во-первых, он не терпел прикосновений, но дело не только в этом. У него напрочь отсутствовала тяга к гедонизму. Он одевался сугубо практично, еду воспринимал как топливо. У него не было друзей; он не ходил в кино и ни разу в жизни не посещал театр. Не пил спиртное. Не танцевал. Не курил. Не дрался. Был ответственным и бережливым. Не шутил, не дурачился, не паясничал. Он всегда говорил правду.

А еще Фрэнк был примерным семьянином и отцом красивой девочки, названной в честь ангелов Господних.

В разумном и логичном мире наши пути никогда не пересеклись бы. Что общего у Фрэнка Грекко, человека крайне серьезного, и легкомысленной персоны вроде меня? Что нас свело? Не считая моего брата Уолтера — человека, рядом с которым мы оба чувствовали себя жалкими ничтожествами, — нас ничего не связывало. А общая история у нас была такой, что о ней хотелось поскорее забыть. В 1941 году мы провели вместе несколько ужасных часов, стоивших нам многих лет стыда и душевной боли.

Так почему же спустя двадцать лет мы полюбили друг друга?

Не знаю.

Я знаю лишь одно, Анджела: наш мир безумен и лишен всякой логики.





Вот как все было.

Через несколько дней после нашей встречи в парке патрульный Фрэнк Грекко позвонил мне и предложил прогуляться еще раз.

Звонок раздался в «Ле Ателье» довольно поздно, ближе к десяти вечера. Я вздрогнула, когда затрезвонил рабочий телефон. Я оказалась внизу по чистой случайности: перешивала платье. Руки затекли, глаза устали. Я собиралась подняться наверх, посмотреть телевизор с Марджори и Натаном и завалиться спать. Сначала решила даже не брать трубку, но потом все-таки подошла и услышала голос Фрэнка: он спрашивал, не соглашусь ли я с ним прогуляться.

— Сейчас? — растерялась я. — Вы хотите погулять прямо сейчас?

— Если вы не против, конечно. Не могу сидеть дома. Все равно выйду на улицу, вот и подумал: вдруг вы составите мне компанию.