Государыня for real

– Боюсь, я в твой рай фейс-контроль не пройду, – пробормотал Левинсон, потирая горбатый нос. Он лихорадочно соображал, чего бы такого креативненького предпринять. – Ладно, вперед, по дороге подумаю.

Мелисса обреченно кивнула Карлосу. Испанец, трубно сморкаясь и гремя ржавыми доспехами, как старая консервная банка, грубо схватил Левинсона за плечо и вытолкнул под возобновившийся дождь. За спиной креативного директора с лязгом захлопнулся свинцовый засов, отрезав его от Столыпина, Кармен, индианок и уютной ямки в земле, к которой он так привык за эти два дня.

«Трансмутационная шахта №42 Великой Испанской Империи» располагалась на небольшой поляне, над которой угрожающе нависали мокрые кроны тропических деревьев. Джунгли наступали круглосуточно, без перерыва, и людям приходилось ежедневно расчищать агрессивную поросль, пробивавшуюся сквозь густую траву. С южной стороны на поляну надвигалась еще и разлившаяся река. Вода блестела повсюду, подкрадывалась к индейским каноэ, сваленным грудой на краю поляны, к магнитам, брошенным неподалеку неаккуратной, тускло мерцающей кучей.

За последние пару дней Апуре захватила столько земли, что добралась уже и до первого спуска в шахту, представлявший собой деревянный колодец с ручным подъемником. Остальные спуски пока работали. Возле каждого стояли стражи в испанских доспехах, прикрываясь от ливня нелепыми самодельными зонтиками из ярких индейских пончо. Вокруг, как муравьи, суетились шахтеры-венесуэльцы с серыми лицами. Наматывая трос, они поднимали из глубины деревянную платформу, груженую кюветами с токсичной свинцовой рудой, переставляли кюветы на примитивный конвейер, приводимый в движение другими тросами, и ядовитая руда медленно уплывала в бревенчатый цех. Двери цеха были нараспашку, очевидно, потому, что иначе там нечем было бы дышать – внутри на медленном огне стоял огромный чугунный котел, в котором кипело нечто невообразимое. Вдоль дальней стены высились колонны золотых слитков. Рабочие опрокидывали в котел кюветы с рудой и ведрами доливали жидкую дрянь – тот самый пятый элемент, над разгадкой которого безуспешно бились поколения алхимиков и который за один сезон телешоу обнаружили программисты Российской империи. Жаль, что они не успели все объяснить зрителям, мерзавец Вяземский влез в самый интересный момент… Левинсон опомнился – его ждали вопросы поважнее.

Например, как спасти свою жизнь? Их делегация, возглавляемая железным Карлосом, уже подходила к затопленному колодцу. Карлос поигрывал полированным ружьем с изящной гравировкой. Мелисса бросала на Левинсона тревожные, печальные взгляды. Кажется, она действительно за него беспокоилась. Лицо ее было мокрым – наверное, от дождя, хотя может, и от слез.

Через пару минут Левинсону придется нырять.

Или можно сдать Мелиссу, раскрыв всем ее вранье, вдруг подумал креативный директор, убирая потоки воды с бровей и ресниц. Теоретически испанцы могли помиловать его за честность – военным не чужды некоторые благородные порывы. К тому же Левинсон мог попробовать убедить Карлоса в своей полезности и нужности делу Великой Испанской империи. Опытный пропагандист всегда на вес золота. Особенно при сомнительных политических режимах.

В конце концов, Левинсон пять лет подряд получал награду «Золотые слова», даже когда работал простым корром в дрянном журнальчике «Желтенькая утка». А сколько у него «Золотых перьев» за статьи в солидном издании «Делу время»? И это не считая его блестящей карьеры на «Всемогущем», про которую один уважаемый обозреватель Соломон Жмыхов как-то сказал: «Господин Левинсон подобен царю Мидасу; любое шоу, за которое он берется, превращается в чистое золото».

Жаль, что не в магнит все превращается, тоскливо подумал креативный директор. Тогда не пришлось бы бродить по джунглям в поисках дурацких индейских камней, не оказался бы он в плену у фантастических средневековых рыцарей, упакованных с ног до головы в дурацкое музейное железо…

Ага.

Вот оно.

– Мелисса, передай высокородному дону, что мне нужен магнит, чтобы достать со дна этот крест, – выпалил Левинсон.

– Зачем тебе магнит, – устало ответила Мелисса, все еще по-немецки, – золото же не магнитится.

– Ты серьезно хочешь прямо сейчас это обсудить? – саркастически вопросил Левинсон.

Мелисса вскинула брови, но сказала Карлосу несколько слов по-испански. Тот с недоверием посмотрел на Левинсона, однако все-таки развернулся и направился к темной горе магнитов.

– Похоже, система школьного образования в Испании нуждается в серьезных реформах, – хмыкнул Левинсон, собираясь с силами для решительного броска.

Дальнейшие события развивались стремительно.

Левинсон толкнул Карлоса на гору магнитов. Испанец был в два раза тяжелее истощенного креативного директора. Он не упал, всего лишь покачнулся. Однако и этого было достаточно.

Магнитное поле, многократно усиленное ливнем, неумолимо притянуло рыцаря и опрокинуло его на спину, как жалкую черепаху. Карлос намертво приклеился к камням, беспомощно дрыгая руками и ногами. От неожиданности конкистадор выронил свою аркебузу. Левинсон мгновенно подхватил ружье и приставил дуло к мокрому виску испанца. Мелисса ахнула.

– Предупреди всех, что я выстрелю, если хоть кто-то шевельнется! – крикнул Левинсон, чувствуя, как вода струится у него по лицу, по спине, льется в рот. Но он был чертовски рад этому дождю.

Мелисса торопливо прокричала что-то по-испански. Карлос яростно зарычал, дернув головой. Левинсон крепче прижал дуло к его виску. Поляна замерла. Испанские стражники застыли под своими зонтиками, не успев поднять мушкеты. Шахтеры-венесуэльцы трусливо пригнулись.

– Иди выпусти всех, – скомандовал Левинсон.

Мелисса бросилась к бараку.

Левинсон поставил ногу на железную грудь поверженного конкистадора и победоносно продекламировал, аккомпанируя себе свободной рукой:

– Невольник чести беспощадной, вблизи видал он свой конец, на поединках твердый, хладный, встречая гибельный свинец… Александр Сергеевич Пушкин, дамы и господа! «Кавказский пленник»! Надеюсь, это ружье свинцовыми пулями заряжено? А то мое выступление получится несколько не в тему…

Тем временем, Мелисса с трудом отодвинула визжащий засов и крикнула всем выходить. Первым выбежал Столыпин, за ним Кармен.

– Шнелле, шнелле! – нервно требовала Мелисса. – Рапидо, черт вас всех побери!

Однако индианки решились выглянуть наружу лишь через несколько минут. Они выбирались почти ползком, боязливо, неохотно, как прирученные зверьки, которых долго продержали в клетке, а потом привезли в Африку и предложили пробежаться по свободной саванне.

Под руководством Левинсона, продолжавшего держать на мушке разъяренного Карлоса, всех испанцев и на всякий случай венесуэльцев, бывших на поляне, заперли в бараке, предварительно отобрав у них оружие. Сам Карлос не мог освободиться без посторонней помощи из магнитного плена. Путь был свободен.

Но тут возникла очередная проблема.

Женщины яномамо наотрез отказались бросать здесь даже один священный камень Куэка. А между тем, только магнит и удерживал Карлоса на месте.

Левинсон прикинул, а не пристрелить ли ему испанца, но потом отказался от этой затеи в пользу более элегантного решения.

– Эй, приятель, ты там еще не отбыл на свои небеса? – позвал он Столыпина, который прыгал по мокрой траве, как счастливый барашек, и, кажется, слегка подзабыл про свой приговор. – Давай сюда.

Дальше Левинсон сказал Семену вытащить кортик из инкрустированных ножен, прицепленных к поясу испанца. Простое на первый взгляд задание оказалось довольно трудным – кортик, как и все остальное железо, хотел слиться в объятиях с магнитом и отказывался повиноваться слабым рукам обер-камергера.

Наконец Столыпину удалось совладать с ножиком и он принялся разрезать многочисленные кожаные ремешки, скреплявшие массивные доспехи конкистадора. Все это гремящее великолепие держалось на сложной системе обычных завязочек.

– Не то это раздевание, которого ты ждал, а, приятель? – глумился Левинсон, пока Семен с кряхтением ползал вокруг обездвиженного рыцаря. – Небось рассчитывал, что тебя освободит от бренных одежд сеньора Мелисса? Ну уж нет, дружище, это моя собственная амор, не отдам.

Карлоса извлекли из раскрытых доспехов, как мягкий орешек из скорлупы, и завели в барак под дулом аркебузы.


– Полагаю, дверь они выломают за полчаса, – сказал Левинсон, прислушиваясь к реву испанцев, запертых в хлипкой деревянной постройке. – Вот теперь и правда шнелле, – бросил креативный директор и первым кинулся к груде каноэ.

Магниты грузили быстро и дружно. Через четверть часа экспедиция в полном составе отплывала вниз по Апуре, навстречу почти уже севшему солнцу. Темнота застала команду Левинсона в безопасности. Они преодолели критическое расстояние – испанцы уже не могли их догнать.

Каноэ забрались поглубже в мангровые заросли. Воздушные корни образовали над путешественниками довольно уютный свод. Еды не было, но Левинсон в ней сейчас и не нуждался. В крови все еще бурлил адреналин.

– Ну-с, что скажешь по поводу моего выдающегося героизма? – Он придвинулся поближе к Мелиссе. Тропическая ночь в сезон дождей была непроглядной. Он почти ничего не видел, только ощущал сладкое дыхание Мелиссы на своей щеке. – А впрочем, я готов поспорить на философский камень, что ты в восторге. Я прав или я прав?

– Черт тебя возьми, Габриэль Левинсон, – тихо сказала Мелисса. – Ты же знаешь, что меня тянет к тебе магнитом.

Следующее, что почувствовал Левинсон, – это как кто-то заламывает ему за спину руки. Рядом вполголоса ругалась Мелисса, похоже, ей тоже приходилось несладко. С другого конца каноэ тоненько пискнул Столыпин.

– Что происходит? – успел крикнуть Левинсон, пока рот ему не заткнули кляпом из жестких пальмовых листьев.

– Дети Луны мстят вам за свои страдания, – зазвучал во тьме мелодичный голос Кармен.





* * *


18 августа

Российская империя. Сибирь. Долина вулканов

Николай



– Ничего страшного, все еще можно спасти, – говорил Николай Константинович. – Рано падать духом. Вот если бы великий Фрезе Петр Александрович сдался после первого же своего провала в 1896-м году, были бы мы сейчас мировой автомобильной державой? Вот то-то же. А ведь как обидно-то ему было! Собрал первый русский автомобиль, цену разумную назначил, полторы тысячи, при том что Бенцы стоили все три; своим ходом пригнал его на выставку в Нижний Новгород – и что? А ничего! Никому и даром не надо! Ни один промышленник не заинтересовался. Смеялись над Фрезе, мол, у тебя тут сколько, две лошадиных силы? Изволь, сотню тебе дадим, по полтиннику за каждую лошадь! А ты уж, любезный, загнул – полторы тысячи просить! С позором уехал с выставки наш Петр Александрович, как оплеванный. Брось он тогда все – и не видать нам сегодня наших «русско-балтов»…

Тащить со дна затонувший вагон – дело монотонное и тяжелое, в тишине же и вовсе невыполнимое. Бурлацких песен Николай Константинович не знал, а ведь как бы сейчас пригодились! В голове крутились лишь особо навязчивые композиции голографической певицы Беты, но в качестве саундтрека к трудовому подвигу они не подходили – слишком замысловаты.

Вот и приходилось экс-императору импровизировать, на ходу сочинять утешительные речи, подбадривать миссионеров – грязных, мокрых, истощенных, с кровоточащими ладонями. Руководитель экспедиции и сам каждый день впрягался в самодельную лебедку, сооруженную из автомобильных тросов, рычагов подвески и запасных колес грузовиков. Потому что больше было некому.

Всех студентов до единого Николай Константинович отослал из Долины вулканов сразу после нападения сармовчан на магнитную стену. Современная молодежь, избалованная всеобщей терпимостью и уважением друг к другу, оказалась совершенно не готова к первобытной агрессии жителей деревни. После четвертого июля, дня диверсии, в рядах студентов вскипела паника. До сих пор любые бытовые трудности – тоска по блинам из «Омелы», молчащие гаджеты, навязчивое желание принять нормальный горячий душ, – переносились ребятами легко и непринужденно. Пожалуй, им даже нравилось играть в пещерную жизнь. Но только до тех пор, пока они не столкнулись с безжалостными законами доисторического мира, где самое изящное научное достижение ничего не стоило по сравнению с дикой силой, косностью и непоколебимой уверенностью узколобых неандертальцев в своей правоте. Внезапно домотканые одежды и лапти сармовчан перестали казаться смешными; они стали попросту страшными.

После того, как первый шок после затопления вагонов прошел, студенты разбились на два лагеря. Самую многочисленную, трусливую группу представляли робкие физики и стеснительные биологи, привыкшие иметь дело с динамическим хаосом и волчьим лыком, но не с суровыми деревенскими мужиками. Ребята попрятались по фурам и заперлись там.

Между тем, студенты инженерного, химического, юридического факультетов буквально за несколько часов сколотили отряд возмездия, который втайне от Николая Константиновича возглавил неугомонный Алексей. Наиболее решительные молодые люди и барышни замыслили нанести сармовчанам ответный удар. Уже разрабатывался план атаки на деревню с применением изысканного химического оружия на основе разных автомобильных жидкостей. Пока инженеры придумывали защитные щиты и каски для членов отряда, молодые юристы планировали судебную защиту от будущих исков сармовчан.

К счастью, Софи вовремя рассказала отцу о готовящейся диверсии. Николай Константинович не мог допустить междоусобицы. Так же как и все, он был преисполнен гнева и отчаяния, но не имел права подчиняться эмоциям. «Гражданская война – последнее, что нужно сейчас империи», – вздохнул он, подзывая к себе министра спорта Телегина. На следующее утро полтысячи юных интеллигентов-пехотинцев выдвинулись в Иркутск. Телегин бодро покрикивал: «Веселее, господа, веселее! Объявляю тотализатор! Делаем ставки на однокашников, кто быстрее придет к финишу! Физикам и биологам даем фору! Играем на княженику!»

В Долине вулканов остались пятеро: сам Николай Константинович, его дочь Софи, глава Академии наук Мустафа Блюментрост, унылый инженер Савельев, который отказался бросить буровую установку, и Алексей, упросивший руководителя экспедиции дать ему второй шанс.

Софи, конечно, освободили от всей этой возни с вагонами, несмотря на ее возмущение и желание трудиться наравне с мужчинами. Николай Константинович категорически заявил, что пусть дочь подаст на него в суд за дискриминацию, если пожелает, но надорваться он ей не позволит.

Геолог Савельев, в свою очередь, даже и не просился на берег. Остался на платформе сторожить буровую установку и предрекать экспедиции всевозможные несчастья.

Восстановление магнитной стены легло на плечи троих: самого Николая Константиновича, Мустафы и Алексея. За полтора месяца, ценой немыслимых усилий и многочисленных травм разной степени тяжести, им удалось извлечь из озера все двенадцать вагонов. Но время утекало так же стремительно, как и вода из окон поездов. Строительство магнита нужно было начинать с нуля, а до назначенной даты оставался 91 день. Миссионеры понимали, что физически не смогут монтировать по два, а то и три вагона в день. Но, как сказал Мустафа, «время – штука относительная, так что о нем думать?» И экспедиция продолжала работу.

Николай Константинович сменил на лебедке Мустафу. Глава Академии наук рухнул на землю прямо тут же, в метре от приятеля.

Чувствуя, как дрожат колени и ломит грудь, экс-император начал с усилием, маленькими шажками, переставлять ноги по истоптанному кругу, будто ломовая лошадь, к которой прицепили борону. В тридцати метрах от себя он видел согнутую спину Алексея, отвечавшего за подъем противоположного конца вагона. Тросы со скрипом наматывались на катушки-колеса, серая крыша поезда потихоньку вздымалась из воды, как спина Лох-несского чудовища, и Николай Константинович, чтобы не заплакать от тяжести и боли, продолжил рассказ про своего кумира:

– А известно ли вам, господа… известно ли вам… что Петр Александр…ксандрович Фрезе… изобрел эл… электромоб… электромобиль, – выдавил он наконец, делая еще один шажок, – изобрел он его в тысяча восемьсот… девяносто девятом году… Прогрессивно… Слишком прогрессивно для… своего времени… Уфф-ффу… Никто… ни один чиновник… не поддержал… Не было тогда… Не было у них Мелиссы… Она лучше всех… лучше всех понимает важность… важность новинок… Вакуумку ведь она пробила… Да, господа, помните?.. Билась за вакуумку… со всеми… Без Мелиссы не было бы… не было бы у нас сейчас этих вагонов… Электромобиль она бы тоже приняла… Он был хорош… Тридцать семь… и четыре десятых… километра в час… скорость он развивал. Уфф… Как хорошая лошадь… Кстати о лошадях… – Сквозь пот, застилавший глаза, он заметил дочь, подходившую к берегу со стороны леса. – Софи… Как там наши… кони…

– С коняшками-то все хорошо, папа, – голос дочери звучал обеспокоенно, – пасутся, лоснятся, что им сделается. А вот вы тут, как я погляжу, на последнем издыхании.

Алексей буркнул издалека что-то неразборчивое. За последние недели он растерял весь свой веселый флер. Стараясь оградить будущего тестя и хрупкого академика от самых трудных работ, выкладывался на двести, триста процентов. На шутки сил у него уже не оставалось.

– Ничего… – прохрипел Николай Константинович. – Ничего, детка… Еще чуть-чуть… Уфф… Совсем немного осталось.

Вагон и правда наполовину показался над гладкой поверхностью озера.

– Расскажи… расскажи что-нибудь… – попросил он Софи, чувствуя, что говорить сам он больше никак не может, разве что только про Мелиссу, но эта тема точно закончилась бы постыдными слезами. Однако и тишину терпеть не было сил. Ровный рокот буровой установки с озера усыплял, отключал уставший мозг. А следовало оставаться в сознании.

– Что же рассказать? – задумалась Софи. – Я вот крапивы и подберезовиков принесла нам на обед, сейчас буду варить питательный супчик, как меня биологи учили… Решила сегодня сделать перерыв в нашей рыбной диете. Карасей видеть уже не могу.

В последние пару недель с рыбами в озере стало твориться что-то странное. Караси, сиги, омули, таймени, даже парочка осетров сами выбрасывались на берег, целыми косяками. Никто не знал, почему. Рыбная истерика, а также непонятное отсутствие орлов, чаек, уток, плюс бестолковое метание среди деревьев типичных городских птиц, – всё это по-настоящему пугало Николая Константиновича. Сложный механизм экосистемы Земли начинал давать сбои, и это было гораздо хуже, чем поломки любых произведений рук человеческих.

Софи тем временем умиротворяюще журчала: