Гремучий ручей

– С тобой что-то случилось. – В голосе Всеволода слышалась вина. – Приступ какой-то… Ты закричала и упала. А кричать нельзя. Ты ведь понимаешь, Таня?

Кричать нельзя. Она понимала. Но как не закричать после увиденного? Почему Митяй не кричит?..

– Больно? – Она осторожно коснулась Митяевой шеи.

Он дернул некогда морковно-рыжей, а сейчас совершенно белой головой, просипел с насмешкой:

– До свадьбы заживет.

Шутит. А раз шутит, значит, все еще можно исправить. Главное, не рассказывать ему сейчас про мать и отца. Не нужно ему это пока…

– Что теперь? – Митяй, казалось, пришел в себя раньше, чем Таня и Всеволод. – Вытянули вы меня из фашистского застенка, а дальше? План у вас какой?

Сказать по правде, плана не было никакого. Да и какой мог быть план, когда счет шел на минуты? Таня беспомощно глянула на Всеволода. Тот нахмурился. По всему выходило, что плана и у него нет тоже.

– Ясно… – Митяй попытался встать на ноги, но тут же рухнул обратно. Злость к нему вернулась, а вот силы, похоже, вернутся еще очень нескоро. – Уходить нужно. – Сказал и снова попытался встать. Упрямый…

– Куда? – спросил Всеволод зло. – На воротах охрана.

– Я знаю дорогу. Тут на периметре есть запасная калитка. Через нее меня… – Он осекся, яростно сверкнул глазами. – Это где-то за водонапорной башней, той, в которой меня… – И снова осекся.

– Я знаю про башню, – сказал Всеволод, и Таня глянула на него удивленно. – Был внутри.

– Был?.. – И без того бескровное лицо Митяя посерело. – А их видел?

– Видел. – Всеволод коротко кивнул.

– Это ведьма… Она сказала, у каждого свои игрушки…

– О чем вы? – Таня ничего не понимала, но хотела знать.

– Потом! – Всеволод помог Митяю встать на ноги. – Нам нужно уходить. Слышишь?

Татьяна слышала. Возбужденные голоса, собачий лай. Чувствовала запах гари. Наверное, окажись они чуть ближе к часовне, увидели бы и дым. Пожар поднял переполох в усадьбе. По территории наверняка рыщут немцы. Фон Клейст с ведьмой тоже рыщут. В поисках своих потерянных игрушек. У каждого своя игрушка. Одна безвозвратно сломанная, а вторая похищенная. Сломался ли Митяй? Понять сейчас сложно. Таня очень надеялась, что нет, но понимала: держится он сейчас исключительно на одной лишь ярости. Сил у него меньше, чем у котенка. В каком-то смысле он для них обуза. Без него было бы быстрее и легче. Вот только затевалось это все ради него! И было бы глупо остаться в усадьбе и попасться во второй раз. Но здесь в заложниках у фон Клейстов окажутся бабушка, тетя Шура и ребята. И несложно догадаться, что с ними станет. А это значит, что кто-то должен остаться, хотя бы попытаться предупредить остальных, рассказать про запасную калитку.

Наверное, Всеволод научился читать мысли, потому что сказал зло и решительно:

– Даже не думай!

– Я без бабушки не уйду, а всем нам оставаться глупо.

– Глупо тут подыхать, – прохрипел Митяй. – Ты, Танька, не думай, я не такой… Я вернусь и разберусь с этим упырем. Я жить не смогу, если не разберусь. Но сейчас ничего не получится. Видишь, хреновый из меня сейчас партизан. Ноги не держат, жрать все время хочу. – Он бросил быстрый, насмешливый взгляд на Всеволода. – Не бойся, блондинчик, просто жрать – хлебушка, молочка, а не того, о чем ты подумал.

– От блондинчика слышу, – буркнул Всеволод, а потом в упор посмотрел на Татьяну, сказал решительно: – Вы будете выбираться вдвоем. Не спорь! – Он предупреждающе вскинул руку. – Ты знать не знаешь, где та калитка. А я уже более-менее на территории ориентируюсь. Тебе вот этот, – он кивнул на Митяя, – покажет. Уходите в лощину, спрячьтесь где-нибудь, затаитесь. В свою деревню только не возвращайся, слышишь? В деревню они в первую очередь искать придут.

– У меня там мамка, – просипел протестующе Митяй. – Ты думаешь, я мамку им оставлю? Ты такой дурак, да?

– Митя… – начала Таня и замолчала. Как о таком сказать? Подходящего момента никогда не будет, но сейчас… – Митя, твоя мама…

– Нет… – Митяй отступил на шаг и яростно замотал головой. – Молчи! Это неправда все! Не может этого быть!

Он все понял. Понял или знал с самого начала – чувствовал. Ведь была у них с Зосей какая-то связь. Снился ведь он ей, а во снах рассказывал, где его держат. А если это не сны были? Если та самая невидимая ниточка?..

– Митя, мне очень жаль. – Глупо, банально, беспомощно. А что другое сказать? Как вообще говорить о таком… страшном?

– Нет, – повторил он зло, но как-то все равно обреченно, а потом с яростью спросил: – Это из-за меня, да? Это он ее, потому что я сопротивлялся?

– Не из-за тебя. – Таня покачала головой. – Там другое, Митя. Я потом тебе расскажу.

– Она расскажет. – Всеволод глянул на Татьяну с жалостью, понимал, что ее ждет. – По пути расскажет. А сейчас вам нужно уходить.

Они оба хотели спорить: и Татьяна, и Митяй. У них у обоих были доводы и причины остаться. Вот и Митяй передумал уходить. Но в этот самый момент туман содрогнулся от странного не то звука, не то вибрации. Таня слышала если не такой же, то очень похожий. Прошлой ночью слышала. Этим звуком ведьма, как свистком, подзывала к себе Настю. И Настя слушалась, подчинялась…

Таня среагировала быстрее Всеволода, схватила Митяя за рукав, потянула на себя. В его глазах клубилась тьма. В его глазах отражался двурогий месяц, и бледные губы растянулись в почти счастливой улыбке. А говорил, что морок на него не действует…

– Что это с ним? – Всеволод схватил Митяя за вторую руку. Тот больше не стоял, он рвался навстречу этому свистку.

– Это зов, – прошептала Татьяна. – Они так подзывают своих… Тех, кем питаются. – К горлу подкатил колючий ком. – Ты не слышишь?

– Нет, – Сева мотнул головой. Было видно, что удерживать вырывающегося Митяя ему все труднее и труднее.

– Вам нужно уходить, – прошептала Таня. – Севочка, я с ним таким не справлюсь.


Справилась бы. В глаза бы заглянула, побарахталась в бездонном омуте, и справилась бы. Наверное. Но Севе об этом знать не нужно. И о том, что она задумала, тоже. Она многое о себе теперь знает. Или не о себе, а о Габриэле. Но это не важно. Жаль, времени мало. Да, сидя на мраморной лавочке у пруда, она прошла курс молодого бойца. Вот только курс этот был ускоренный, конспектировать было некогда. Возможно, узнала она далеко не все. Но не станешь же рассиживаться на скамеечке в ожидании очередного озарения в тот самый миг, когда рушится мир, а ты единственная, кто может его спасти! Тане очень хотелось думать, что она способна на подвиг. Неведомо какой, сокрытый за плотным пологом тайны, но все равно подвиг. Сейчас главное, чтобы ей никто не мешал.

– Мы уйдем вместе! – Свободной рукой Сева схватил ее за воротник пальто притянул к себе. – Слышишь, Танюша? Вместе!

Зря схватил. Зря притянул так близко.

– Я слышу, Севочка. – Таня улыбнулась и сделала то, на что не решилась бы никогда в нормальном мире – поцеловала его быстрым, жадным поцелуем. Поцеловала, а потом заглянула в глаза.

Серая стена не выдержала ее натиска, и тяжелые кованые ворота распахнулись, пропуская ее волю, ее мысли. Когда все закончится, он ее возненавидит. Если будет кого ненавидеть… Но об этом думать нельзя. Слишком мало у них осталось времени.

– Идите, – сказала Таня, переводя взгляд на рвущегося на зов Митяя. – Вы только останьтесь в живых, пожалуйста.

Получилось глупо и как-то по-детски наивно, но Сева молча кивнул и так же молча поволок в туман упирающегося Митяя.

А Татьяне нужно попытаться оборвать этот зов. Если не получится оборвать, то хотя бы приглушить. Таня закрыла глаза, прислушиваясь в темноте к другому, набирающему силу и мощь голосу. Прислушиваясь к тому, что бабушка называла голосом лощины.

– Помоги мне, – сказала она шепотом. – Помоги мне, пожалуйста.





* * *


Когда она потеряла их из виду? Обеих: и Танюшку, и Настю. Вот, кажется, Танюшка крутилась поблизости, а потом пропала, сгинула в этом проклятущем тумане. А Настя ушла еще раньше. Позвала ли ее ведьма, или она сама ушла? Сейчас уже не важно, главное, найти обеих. А потом обыскать часовню. У Ольги появился план, неплохой план. Вот только времени на его осуществление оставалось все меньше и меньше. Фрау Ирма следила зорко. И за ней, и за ребятами. Она следила, а фон Клейст развлекал бургомистра со свитой. Сестрицу к развлечениям не допустил. Посчитал недостойной или была какая-то иная причина?

Время тянулось медленно, и Ольга барахталась в нем, как муха в патоке, беспокоясь о внучке и Насте, рассуждая о том, как можно отыскать Митяя. С сыном Григория она уже почти решила. У нее есть Митин нательный крестик. Теперь только и нужно, что подманить одного из псов фон Клейста. Подманить и дать понюхать крестик. Пес приведет ее к тайному ходу. Ольга в этом даже не сомневалась. А там, у скрытой от посторонних глаз двери, она как-нибудь разберется, как-нибудь придумает, как открыть замок. Главное сейчас, найти. Сначала найти, а потом исполнить данное Григорию обещание.

Ох, тяжелая предстоит ночь… Туманная, непроглядная, страшная. И сделать нужно столько всего, что голова кругом. Делать нужно прямо сейчас!

Ольга почти бегом выбежала на крыльцо, осмотрелась. Дом светился огнями, из раскрытых окон на первом этаже доносились звуки фортепьяно. Кто-то из свиты бургомистра музицировал. Кто-то даже пытался подпевать. Там, за окном, жизнь била ключом, а тут, в тумане, она словно бы остановилась. Но Ольга чувствовала это все нарастающее напряжение, чувствовала набирающий силу голос лощины. Ей бы еще немного времени, чтобы понять, разгадать загадку бабы Гарпины до конца. Найти бы проклятый ящик Пандоры, что положит конец всему. Сердце подсказывало, что эта ночь решающая, что именно она разделит жизнь на две половины. Или положит ей конец. Это уж как повезет… И судьбе нет дела до того, что Ольга не готова, что не разгадала загадку и никого не спасла.

Нет, она спасет! С ящиком или без, но вытащит детей из этого упыриного логова. Этой же ночью вытащит. Только бы найти Танюшку!

Она допустила непростительную ошибку: не рассказала внучке все, что узнала сама, не научила пользоваться просыпающейся в ней силой. Да и как научить тому, чего и сам толком не умеешь, что скрыто под тяжелым пологом тайны? Остается уповать лишь на то, что Танюшка сильная, сильнее ее и сильнее вурдалачьей семейки. А пока нужно обыскать часовню.

Ольга подкралась к раскрытому окну, заглянула в комнату. Гостей было четверо. Трое мужчин в военной форме, девица в вечернем платье. На фортепьяно бренчала именно она. А толстый красномордый немец подпевал ей изо всех сил. Фон Клейст был тут же, с гостями. И верные псы лежали у его ног. Плохо. Сейчас их не выманишь, не позовешь. Но хорошо, что фон Клейст занят гостями и не сможет ей помешать. Раз не выходит с псами, она попробует сама. Да, Григорий и Сева обыскали часовню, но они не знали того, что теперь знает она.

Запахнув на груди пальто, Ольга решительно шагнула в туман. Всего несколько шагов, и туман поглотил все вокруг: и окружающий мир, и звуки. Двигаться в нем приходилось наощупь, но удивительным образом Ольга знала, что идет в правильном направлении. И дошла бы, непременно дошла, если бы не этот едва различимый, но острой бритвой полоснувший по нервам звук.

…Обернуться она не успела. Что-то тяжелое опустилось на затылок в тот самый момент, когда пришло понимание, что на аллее она больше не одна. Голове вдруг сделалось нестерпимо больно, а слабый лунный свет померк окончательно, когда Ольга упала на землю, щекой в скользкие, мокрые листья. От земли шла тихая успокаивающая вибрация, словно бы где-то там, в ее недрах, мурлыкала огромная кошка…

– …Коты – твари хорошие, умеют забирать боль, Олька. – Послышался откуда-то издалека сиплый голос бабы Гарпины. – Но сильнее темного пса зверя нет. Не всякий его приручит, Олька. Но ты сильная, в тебе их кровь… Он ее сразу почует, не сомневайся. Только без великой надобности не зови, не пои кровью темную тварь. И про ошейник не забудь.

Она не забудет. Ей бы только вспомнить… Коты – твари хорошие. Умеют забирать боль. Ее боль, кажется, тоже забирают. Вместе с душой…

– Ну что же вы, фрау Хельга? – А этот голос другой – скрипучий, ненавистный. – Куда это вы собрались? Ну-ка, давайте сейчас поиграем с вами в гляделки! Вы уж извините, что приходится так… наскоком. Но по-другому вас не прошибить, а мне очень хочется понять, что у вас в голове. Кто вы такая… Откройте глаза, я сказала!

И костлявые руки с нечеловеческой силой тянут, переворачивают на спину. Груди тяжело, дышать совсем нечем. А потому нечем, что на груди устроилась черная тварь. Когтистая, темноглазая, острозубая. От человека в ней больше ничегошеньки не осталось, повылезло все упыриное.

Не смотреть, не слышать, не показывать…

– Э… не противьтесь, фрау Хельга! Не надо меня злить! – В веки впиваются острые когти, тянут вверх, не позволяя закрыть глаза. – Слишком долго я играла по чужим правилам. Вторая скрипка… пятый ряд у фонтана в кордебалете. А я ведь лучше, умнее и способнее многих из них. И связь… вот эту связь между нами я чую. Дайте-ка посмотрю, кто вы такая на самом деле, фрау Хельга. Будет больно, вы уж простите. Некогда мне деликатничать. Время уходит. Вы ведь тоже чувствуете, как оно ускорилось, да?

Тварь на груди шевелится, устраиваясь поудобнее, черные когти вспарывают кожу, и по щекам катятся капли крови. Тварь принюхивается по-звериному, шипит, но не отступает.

– Значит, не сказки. Значит, вот какие вы – мертворожденные. То, что мертво, умереть не может. Так написано в нашей Черной книге. Я думала, сказка, а оно вот, выходит, как. Покажи мне, мертворожденная, покажи все, что знаешь. Мне интересно.

Она покажет. Силы уже на исходе, но, если собраться, если прислушаться к голосу лощины и попросить, то…

– Смотри, – слова из груди вырываются с остатками воздуха. – Смотри и запоминай!



…И темнота. Черный космос, без звуков, без запахов, без жизни. А она, Габи, невесомая пушинка в этой темноте. Такой был ее способ спрятаться, убежать от мук душевных и мук телесных – уйти в пустоту, чтобы не слышать, не видеть, не чувствовать, не быть…

Муки начались на восьмом месяце беременности. К тому времени Габи уже начало казаться, что она привыкла и смирилась со своим добровольным заточением, но тело не обманешь. И свою лютую, голодную суть не обманешь тоже. Она больше не человек. Она нежить, жаждущая крови, жаждущая чужой жизни, ненавидящая жизнь внутри себя.

А кольцо для цепи очень скоро пригодилось. И кольцо, и сама цепь. Габи сама попросила мужа об этом. Урожденная графиня Бартане на цепи, как бешеная псица! Это ли не насмешка судьбы? Или не насмешка, а наказание? За какие прегрешения, Габи уже и забыла. Но, видать, было прегрешение, раз она здесь, в специально для нее подготовленной темнице, раз сидит на цепи и ненавидит всех вокруг. Даже Дмитрия, даже свою девочку… Но больше всего саму себя. За вот эту свою новую нечеловеческую природу.

Нянюшку она тоже ненавидела. За то, что та ушла, оставила ее одну в самый тяжелый период жизни. Обещала помочь, облегчить боль, а сама ушла, бросила на растерзание демону голода. Александр фон Клейст сказал, что прекрасная Агата выжила, но сошла с ума. Теперь Габи понимала Агату как никто другой. Она тоже уже почти сошла с ума. А выживет ли? Как знать…

Дмитрий пытался помочь. Дмитрий был так великодушен, что делился с Габи самым сокровенным – своей кровью. Это было одновременно сладко, больно и мерзко. Это еще больше делало ее похожей на животное. Она впивалась зубами в запястье мужа, а мечтала вгрызться в шею… Вот такой она была страшной женой. Вот такой она будет страшной матерью.