Homo Deus. Краткая история будущего

Парадокс знания




Предположение, что в XXI веке человечество будет, вероятно, двигаться в направлении достижения бессмертия, блаженства и божественности, может многих разозлить, оттолкнуть и даже испугать. Разъяснение не помешает.

Первое: это не то, чем будет заниматься в XXI веке большинство индивидов. Это то, чем будет заниматься совокупное человечество. Большинство будет почти или вообще никак не связано с этими проектами. Хотя голод, эпидемии и война отступают, миллиарды людей в развивающихся странах и бедных регионах продолжают сражаться с нищетой, болезнями и насилием, притом что элиты уже весьма недалеки от вечной юности и божественного могущества. Это кажется чудовищной несправедливостью. Кто-то может сказать, что, пока на земле есть хоть один ребенок, умирающий от истощения, и хоть один взрослый, погибающий в нарковойне, человечество обязано направлять все свои силы на борьбу с этими бедами. Только когда последний меч будет перекован в орало, мы получим право приложить мозги к другому большому делу. Но история работает не так. У обитателей дворцов и обитателей лачуг всегда были разные повестки дня, и в XXI веке положение едва ли изменится.

Второе: это историческое предсказание, а не политический манифест. Даже если отвлечься от судьбы нищих и обездоленных, вовсе не очевидно, что нам следует рваться к бессмертию, блаженству и божественности. Выбор этих проектов может быть грандиозной ошибкой. Но история полна грандиозных ошибок. Судя по нашим прошлым успехам и нашим нынешним ценностям, мы все-таки замахнемся на блаженство, божественность и бессмертие – даже если это нас в итоге убьет.

Третье: замахнуться не значит преуспеть. Историю часто творят преувеличенные надежды. Историю России XX века во многом определила попытка коммунистов избавиться от неравенства, но эта попытка провалилась. Мое предположение касается только того, чего человечество попытается достичь в XXI веке, – не того, чего ему удастся достичь. Наша экономическая, общественная и политическая жизнь будет определяться попыткой преодолеть смерть. Из чего не следует, что к 2100 году люди обретут бессмертие.

Четвертое, и самое главное: мое предсказание – не пророчество, а призыв к обсуждению открывающихся перед нами путей. Если это обсуждение заставит нас выбрать иной путь и тем самым опровергнуть предсказание – тем лучше. Какой смысл в предсказаниях, если они ничего не помогут изменить?

Некоторые сложные системы типа погоды независимы от наших прогнозов. Процесс же человеческого развития, напротив, реагирует на них. И более того: чем правильнее наши прогнозы, тем сильнее эта реакция. Поэтому, как ни парадоксально, по мере того как мы накапливаем информацию и наращиваем наши вычислительные мощности, события все чаще застают нас врасплох. Чем больше мы знаем, тем меньше способны предвидеть. Представьте, например, что в один прекрасный день эксперты разгадают базовые законы экономики. В таком случае банкиры, правительства, инвесторы и клиенты, вооружившись новыми знаниями, начнут действовать нешаблонно, чтобы обскакать конкурентов. Иначе зачем тогда новые знания, если они не побуждают к нешаблонному поведению? Увы, как только поведение людей изменится, экономические теории устареют. Нам известно, как экономика функционировала в прошлом, – но мы уже не понимаем, как она функционирует в настоящем. А о будущем и говорить нечего.

Это не гипотетический пример. Вспомните Карла Маркса с его блестящими экономическими прозрениями. Основываясь на этих прозрениях, Маркс предсказал ужесточение схватки между пролетариатом и капиталистами и завершение ее неизбежной победой первых и крушением капиталистической системы. Маркс был уверен, что революция начнется в странах, возглавивших промышленный переворот, – таких, как Британия, Франция и США, – а затем охватит весь мир.

Маркс упустил из виду тот факт, что капиталисты тоже умеют читать. Поначалу его труды принимались всерьез и изучались лишь горсткой адептов. Однако поняв, что эти разжигатели социализма набирают последователей и силу, капиталисты встревожились. Они тоже проштудировали «Капитал» и усвоили многие инструменты и зерна марксистского анализа. В XX веке все поголовно, от уличных мальчишек до президентов, принимали марксистский подход к экономике и истории. Даже твердолобые капиталисты, яростно противостоявшие марксистским прогнозам, на практике руководствовались марксистским диагнозом. Когда ЦРУ анализировало ситуацию во Вьетнаме или в Чили 1960-х, оно делило общество на классы. Когда Никсон или Тэтчер смотрели на глобус, они задавались вопросом, кто контролирует жизненно важные средства производства. С 1989 по 1991 год Джордж Буш наблюдал за крушением коммунистической Империи зла, после чего был побит на выборах 1992 года Биллом Клинтоном. Стратегия победной кампании Клинтона сводилась к слогану: «Это экономика, тупица»[56]. Сам Маркс не сказал бы лучше.



Приняв марксистский диагноз, люди стали вести себя иначе. Капиталисты Британии, Франции и других стран постарались улучшить положение рабочих, поднять их национальное сознание и интегрировать их в политическую систему. Поэтому, когда рабочие начали участвовать в выборах, а партии труда (лейбористские) – набирать силу в одной стране за другой, сон у капиталистов только улучшился. В результате предсказания Маркса обернулись пшиком. Коммунистические революции так и не поглотили ведущие индустриальные страны вроде Британии, Франции и США, и гегемония пролетариата была отправлена на свалку истории.

Таков парадокс исторического знания. Знание, не меняющее поведения, бесполезно. Однако знание, меняющее поведение, быстро теряет актуальность. Чем больше у нас информации и чем лучше мы понимаем историю, тем быстрее история перестраивается и наше знание обесценивается.

Много веков назад человеческое знание прибывало очень медленно, поэтому политика и экономика тоже были неповоротливы. Теперь наше знание прибывает с головокружительной скоростью, и теоретически мы должны были бы постигать мир все глубже и глубже. Однако происходит обратное. Наше новообретенное знание ведет к более быстрым экономическим, социальным и политическим переменам. В попытке понять, что происходит, мы ускоряем аккумуляцию знаний, лишь провоцируя тем самым еще более быстрые и более масштабные перемены. В итоге мы все меньше и меньше способны понимать настоящее и прогнозировать будущее. В 1016 году было сравнительно легко предсказать, как будет выглядеть Европа в 1050-м. Конечно, могли пасть династии, вторгнуться неизвестные захватчики или случиться природные катастрофы; однако было ясно, что в 1050 году Европой будут по-прежнему править короли и священники, что она будет сельскохозяйственной, населенной по преимуществу крестьянами и все так же страдающей от голода, эпидемий и войны. Напротив, сегодня мы понятия не имеем, какой станет Европа в 2050-м. Мы не можем сказать, какая в ней будет политическая система, как будет структурирован ее рынок труда и даже какие тела будут у ее жителей.





Краткая история газонов




Если история не следует никаким твердым законам и предсказать ее будущий курс невозможно, зачем тогда ее изучать? Часто кажется, что главная цель науки – предсказывать будущее: метеорологи должны предупреждать нас о завтрашнем дожде или солнцепеке; экономисты обязаны знать, ускорит девальвация кризис или предотвратит его; хорошие доктора предвидят, что успешнее справится с раком легких – лучевая или химиотерапия. Вот и историков призывают освещать деяния наших предков, чтобы мы могли повторять их мудрые шаги и избегать их ошибок. Но смысла в этом мало, так как настоящее слишком отлично от прошлого. Пустая трата времени вникать в тактику Ганнибала во Второй Пунической войне, равно как и копировать ее в Третьей мировой. То, что прекрасно работало в конных сражениях, вряд ли пригодится в кибервойне.

Однако наука не сводится к прогнозам на будущее. Ученые всех областей стараются расширять горизонты, открывая перед нами новые неизвестные перспективы. Особенно это верно в отношении истории. Хотя историки порой берутся пророчествовать (без явного успеха), главная их миссия – знакомить нас с возможностями, которых мы обычно не рассматриваем. Они изучают прошлое не для того, чтобы мы его повторили, а для того, чтобы мы от него освободились.

Каждый из нас родился в определенной исторической реальности, подчиненной особым нормам и ценностям и управляемой уникальной экономической и политической системой. Мы принимаем эту реальность как данность, считая ее естественной, неизбежной и неизменной. Мы забываем, что наш мир создан цепочкой случайных событий и что история сформировала не только хозяйственное, политическое и общественное устройство, но и наши мысли, страхи и мечты. Ледяная рука прошлого протягивается из могил наших предков, хватает нас за загривок и поворачивает лицом к единственной перспективе. Мы чувствуем эту руку с момента рождения, оттого и считаем ее естественной и неотторжимой частью нашего существа. Поэтому мы редко пытаемся высвободиться и поискать альтернативные перспективы.

Изучение истории имеет целью ослабить хватку прошлого. Оно позволяет нам оглядеться вокруг и увидеть возможности, которые наши предки проглядели или хотели от нас скрыть. Рассматривая цепочку случайных событий, приведшую нас сюда, мы понимаем, как формировались наши собственные мысли и мечты, – и можем начать думать и мечтать по-другому. Изучение истории не подскажет нам, какой сделать выбор, но оно, по крайней мере, снабжает нас вариантами выбора.

Движения, стремящиеся перевернуть мир, часто начинают с переписывания истории, тем самым побуждая людей перерисовать картину будущего. Если вам нужно подбить рабочих на всеобщую стачку, женщин на протесты против ущемления их права распоряжаться своим телом, угнетенные меньшинства на борьбу за политические права, – первым делом перерасскажите им их историю. Новая история объяснит, что «нынешнее положение вещей не является ни естественным, ни вечным. Когда-то оно было иным. Только цепочка случайных событий привела к несправедливому мироустройству, которое мы имеем сейчас. Если мы поведем себя мудро, то сумеем искоренить зло и построить намного лучший мир». Вот почему марксисты копаются в истории капитализма, феминистки исследуют структуру патриархального общества, а афроамериканцы вспоминают ужасы работорговли. Они хотят не увековечить прошлое, а отряхнуть его прах со своих ног.

То, что верно в отношении великих социальных революций, верно и в микромасштабах повседневной жизни. Молодожены, строящие для себя новый дом, могут попросить архитектора устроить перед парадной дверью хороший газон. Почему именно газон? «Потому что газон – это красиво», – ответят молодожены. Но почему они так считают? За этим стоит история.

Охотники-собиратели каменного века не разводили траву перед своими пещерами. Никакие зеленые лужайки не ласкали глаз посетителей афинского Акрополя, римского Капитолия, Иерусалимского храма или Запретного города в Пекине. Идея разбивать газоны перед фасадами личных резиденций родилась в замках французских и английских аристократов в конце Средневековья. На заре Нового времени[57] этот обычай пустил глубокие корни и стал отличительным признаком знати.

При отсутствии газонокосилок и механических водораспылителей идеальные газоны требовали значительных земельных пространств и колоссальных затрат труда. А пользы от них никакой. На газонной травке нельзя даже выпасать скот, ведь он быстро ее выщиплет и затопчет. Бедным крестьянам не пришло бы в голову занимать свою драгоценную землю и время газонами. Ровный зеленый ковер при подъезде к усадьбе был статусным символом, который невозможно подделать. Он нагло кричал каждому прохожему: «Я так богат и могуществен, у меня так много акров и слуг, что я могу позволить себе эту изумрудную прихоть». Чем обширнее и аккуратнее был газон, тем могущественнее династия. Если, нанося визит герцогу, вы видели, что газон у него запущен, было понятно – его светлость в беде[58].

Бесценные газоны иногда отдавались под массовые празднества и общественные сходки, но во все остальное время ступать на них воспрещалось. До сих пор в бесчисленных дворцах, правительственных зданиях и общественных местах висят таблички с суровым приказом: «По траве не ходить!» В моем колледже Оксфордского университета был прекрасный большой газон во весь двор, где нам разрешалось гулять и сидеть только один день в году. И горе бедному студенту, чья нога осквернила святыню в любой другой день.

Королевские дворцы и герцогские замки превратили газон в символ власти. Когда на закате Нового времени королей свергли, а герцогов гильотинировали, новые президенты и премьер-министры сохранили газоны. Парламенты, верховные суды, президентские резиденции и прочие общественные здания все увереннее и увереннее заявляли о своей власти увеличивающимися зелеными пространствами. Одновременно газоны завоевали мир спорта. Люди тысячелетиями играли почти на всех мыслимых площадках – от ледяных до песчаных. Однако в последние двести лет по-настоящему важные игры – такие, как футбол и теннис, – играются на травяных покрытиях. Разумеется, при наличии денег. В фавелах[59] Рио-де-Жанейро будущие звезды бразильского футбола гоняют самодельные мячи по песку и грязи. Но в богатых пригородах сыновья банкиров и бизнесменов наслаждаются мягкостью ухоженных лужаек.

Таким образом, газоны стали отождествляться с политической властью, социальным статусом и материальным благополучием. Неудивительно, что в XIX веке газон был с энтузиазмом принят крепнущей буржуазией. Поначалу завести такое роскошество в собственных имениях могли лишь банкиры, юристы и промышленники. Но когда благодаря промышленной революции разросся средний класс, появилась газонокосилка, а потом и механический водораспылитель, миллионы семей вдруг получили возможность иметь личные травяные угодья. В американских пригородах щегольской газон превратился из предмета роскоши богачей в предмет первой необходимости среднего обывателя.





Газоны замка Шамбор в долине Луары, построенного в начале XVI столетия королем Франциском I. Именно здесь все и началось





Церемония встречи королевы Великобритании Елизаветы II на газоне Белого дома, официальной резиденции президента США






Марио Гётце забивает гол, принесший сборной Германии победу в чемпионате мира 2014 года, – на газоне стадиона «Маракана»





Мелкобуржуазный рай



Это произошло тогда, когда в загородном ритуале появился новый обряд – после воскресной церковной службы самозабвенно косить газоны. Идя вдоль улиц, по размеру и качеству стриженого участка можно сразу определить достаток и социальное положение его обладателей. Нет более верного признака, что у Джонсов какие-то проблемы, чем неухоженный газон перед их домом. Сегодня газонная трава – самая распространенная в США культура после кукурузы и пшеницы, и индустрия газонов (рулонный дерн, удобрения, косилки, распылители, садовники) осваивает каждый год миллиарды долларов[60].

Даже те, кто никогда не посещал долину Луары, видят, как президенты США произносят речи на лужайке у Белого дома, как на зеленых газонах стадионов играются футбольные матчи и как Гомер и Барт Симпсоны ссорятся из-за того, чья очередь подстригать траву. Все население планеты ассоциирует газоны с властью, деньгами и престижем. Поэтому они раскинулись вдаль и вширь и теперь готовятся завоевать даже сердце мусульманского мира. По обе стороны построенного в столице Катара Дохе Музея исламского искусства разбиты великолепные газоны, восходящие скорее к Версалю Людовика XIV, чем к Багдаду Гарун аль-Рашида. Проект был разработан и осуществлен американской компанией. Более чем 100 тысяч квадратных метров зеленой травы – посреди арабской пустыни – требуют обильнейшего ежедневного полива. В окрестностях Дохи и Дубая семьи среднего класса гордятся своими газонами. Если бы не белые платья и черные хиджабы, можно было бы подумать, что находишься на американском Среднем Западе, а не на Ближнем Востоке.

Если теперь, после знакомства с краткой историей газонов, вы будете рисовать в воображении домик своей мечты, то, наверное, дважды подумаете, нужен ли вам газон.

Разумеется, ничто не мешает вам его иметь. Но вам точно так же ничто не мешает сбросить культурный груз, унаследованный от европейских герцогов, капиталистических магнатов и Симпсонов, – и вообразить японский сад камней или вообще что-то совсем другое. Вот для чего нужно изучать историю: не для того, чтобы предсказывать будущее, а чтобы освободиться от прошлого и задуматься над альтернативами перспектив. Конечно, это не абсолютная свобода – все-таки мы сформированы прошлым. Но даже немного свободы лучше, чем ее отсутствие.





Ружье в начале пьесы




Все прогнозы, которыми наполнена эта книга, не более чем попытка обсудить дилеммы сегодняшнего дня и приглашение подумать над вариантами будущего. Предсказать, что человечество постарается достичь бессмертия, блаженства и божественности, – все равно как предсказать, что человек, строящий дом, захочет перед дверью устроить газон. Вероятность велика. Но стоит вам произнести это вслух, вы тут же начнете думать об альтернативах.

Мечты о бессмертии и божественности озадачивают людей не потому, что кажутся им несообразными и несбыточными, а потому, что о них не принято говорить так прямо. Однако, немного поразмыслив, большинство понимает, что они совсем не лишены смысла. Несмотря на технологическую дерзость этих мечтаний, идеологически они не новы. Уже триста лет как в мире был поднят на щит гуманизм, восславляющий жизнь, счастье и силу человека. Попытка обрести бессмертие, блаженство и божественность – всего лишь логический апофеоз давнишних гуманистических идеалов. Мы выставляем на стол то, что долго прятали под салфеткой.

А теперь я хотел бы выставить на стол кое-что еще. Ружье. То, которое появляется в начале пьесы, чтобы выстрелить в конце. В следующих главах пойдет речь о том, как гуманизм – восславление человечества – завоевал мир. Однако во взлете гуманизма содержатся предпосылки его падения. Хотя попытка превращения людей в богов ведет гуманизм к логическому апофеозу, она вместе с тем выявляет его сущностные изъяны. Если вы начинаете с дефектного идеала, то сумеете осознать его дефектность только тогда, когда идеал уже будет близок к осуществлению.

Наглядный пример – геронтологические отделения больниц. Руководствуясь бескомпромиссной гуманистической верой в святость человеческой жизни, мы продлеваем существование стариков, пока они не достигают такого жалкого состояния, что хочется спросить: «Ну и что же именно здесь так свято?» Под влиянием подобных гуманистических идей мы в течение XXI века можем вытолкнуть все совокупное человечество за пределы его ресурса. Те же технологии, которые способны усовершенствовать людей до богов, могут сделать их вообще ненужными. Например, компьютеры, которые наберут достаточно мощи, чтобы влиять на механизмы старения и умирания, по всей видимости, сумеют и заменить человека в любом деле.

Поэтому в XXI веке наша реальная повестка дня будет намного более сложной, чем очерчено в этом длинном вступлении. Сейчас нам представляется, что первые строчки в ней занимают бессмертие, блаженство и божественность. Но потрясения, ожидающие на подходе к этим целям, могут кардинально изменить наш курс. Будущее, описанное в этой главе, – всего лишь будущее прошлого, то есть будущее, исходящее из идей и надежд, которые владели миром на протяжении последних трехсот лет. Реальное будущее – то есть будущее, порожденное новыми идеями и надеждами XXI века, – может быть совершенно иным.

Чтобы осознать все это, нужно вернуться назад и разобраться в том, кто такой на самом деле Homo Sapiens, как гуманизм стал доминирующей религией мира и почему попытка претворить в жизнь гуманистическую мечту, по всей вероятности, разрушит ее. Вот общий план этой книги.

Первая часть рассматривает взаимоотношения между Homo Sapiens и другими животными в попытке понять, что делает наши видовые особенности такими особенными. Некоторые читатели могут задаться вопросом, почему животным уделяется так много внимания в книге о будущем. На мой взгляд, любой серьезный разговор о природе и будущем человечества должен начинаться с наших меньших братьев. Как бы Homo Sapiens ни старался позабыть этот факт, но он – животное. И вдвойне важно помнить о нашем происхождении сейчас, когда мы ищем способы превратить себя в богов. Никакие гипотезы относительно нашего божественного будущего не могут игнорировать нашего животного прошлого и наших связей с другими живыми существами, так как отношения между человеком и животными – самый лучший пример для моделирования завтрашних отношений между сверхчеловеком и человеком. Хотите узнать, как сверхумные киборги будут обращаться с обычными смертными из плоти и крови? Тогда присмотритесь к тому, как люди обходятся со своими менее разумными двоюродными родичами. Это, конечно, не идеальная аналогия, но лучше полагаться на прообраз, который мы имеем перед глазами, чем просто строить догадки.

Вторая часть рассматривает причудливый мир, который Homo Sapiens создал за последнее тысячелетие, и ту дорогу, которая привела нас на нынешнее перепутье. Как Homo Sapiens проникся гуманистической верой в то, что Вселенная вращается вокруг него и что он – источник всего смысла и порядка? Каковы экономические, социальные и политические следствия этой веры? Как она формирует нашу повседневную жизнь, наше искусство и наши самые сокровенные желания?

Третья часть книги вернет нас к самому началу XXI века и, опираясь уже на более глубокое понимание человечества и гуманистического вероисповедания, обрисует наши сегодняшние трудности и наши возможные перспективы. Почему попытки осуществить гуманистический идеал могут завершиться его крушением? Каким образом поиск бессмертия, блаженства и божественности потрясет основы нашей веры в человечество? Каковы знаки, предвещающие этот катаклизм? И если гуманизм действительно в опасности, то что может занять его место? Эта часть книги – не чистое философствование или пустое угадывание будущего. Мы будем искать подсказки о характере нашего будущего в наших смартфонах, брачных обычаях и рынке труда.

Стойким приверженцам гуманизма многое может показаться пессимистичным и упадническим. Давайте не торопиться с выводами. История была свидетельницей взлетов и падений множества религий, империй и культур. Такие встряски не обязательно плохи. Гуманизм владеет умами триста лет. Это не так уж и долго. Фараоны правили Египтом три тысячи лет, папы римские удерживали власть над Европой в течение тысячелетия. Если бы вы сказали подданному Рамзеса II, что когда-нибудь фараоны исчезнут, он просто не мог бы в это поверить. «Как можно жить без фараона? Кто будет обеспечивать порядок, мир и законность?» Если бы вы сказали человеку эпохи Средневековья, что спустя несколько столетий Бог умрет, он пришел бы в ужас. «Как можно жить без Бога? Кто будет наделять жизнь смыслом и защищать нас от хаоса?»

Оглядываясь назад, многие полагают, что и падение фараонов, и кончина Бога послужили прогрессу. Может, крушение гуманизма тоже пойдет нам на пользу. Обычно люди опасаются перемен, так как страшатся неизвестности. Однако единственная великая константа истории – это то, что все меняется.





Часть I. Homo sapiens покоряет мир





В чем разница между людьми и другими животными?

Как наш вид завоевал мир?

Homo sapiens – высшая форма жизни или хулиган местного масштаба?





Царь Ассирии Ашшурбанипал убивает льва: власть над животным миром