Хранитель драконов

Тимара снова посмотрела вниз. Драконы, спотыкаясь, бродили по глинистому берегу. Некоторые рискнули спуститься к воде. Другие собирались вокруг осевших коконов с невылупившимися драконами, рвали их и ели. От оленя, принесенного Тинтальей, и мертвого дракона остались лишь кровавые ошметки. Дракон с толстыми передними лапами обнюхивал песок в том месте, где лежали туши.

— Он урод. Почему среди них так много уродцев?

— Наверное… — начал отец.

Но тут сверху спрыгнул Рогон, с которым отец иногда охотился. Он хмурился.

— Джеруп! Так ты цел! Где твоя голова? Я увидел тебя внизу, а эта тварь приближалась к тебе. А потом было не разглядеть, успел ты добежать до ствола или нет! Что ты пытался там сделать?

Отец посмотрел на приятеля с полуулыбкой, за которой угадывалась, что он рассержен:

— Я подумал, что могу защитить того, на которого напали. Я не понял, что он уже мертв.

Рогон покачал головой.

— А даже если он был еще жив, дело бессмысленное. Каждому дураку понятно, что этот дракон не жилец. Посмотри на них! Наверняка половина умрет сегодня же. Я слыхал, так говорил этот парень, Старший. Я сидел прямо над помостом, они там не знают, что делать. Сельден Вестрит явно раздосадован. Смотрит и не говорит ни слова. И музыка не играет, готов поспорить. Половина этих важных гостей мнут свитки с речами, которые они не будут произносить. Никогда не видел столько шишек, не знающих, что сказать. Ведь сегодня должен был быть праздник: драконы взлетают в небеса, соглашение с Тинтальей исполнено. А вместо этого — полный провал.

— Кто-нибудь знает, в чем причина? — словно нехотя спросил отец.

Приятель пожал широкими плечами.

— Вроде как они провели в коконах слишком мало времени и им не хватает слюны, чтобы выбраться. Увечные лапы, кривые спины. Смотри, вон тот даже не может голову поднять. Чем скорее другие прикончат его и съедят, тем лучше для него же.

— Они его не убьют, — уверенно ответил отец.

«Откуда он знает?» — удивилась Тимара.

— Драконы не убивают друг друга, разве что в брачных битвах. Сородичи съедают дракона только тогда, когда тот умирает. Но они не убивают друг друга себе в пищу.

Рогон сел на ветку рядом с отцом и лениво болтал голыми мозолистыми ногами.

— Ну, из любой неприятности хоть кому-то, да бывает выгода. Вот о чем я хотел с тобой поговорить. Видел, как быстро они сожрали того оленя? — Рогон фыркнул. — Сами они охотиться явно не способны. И даже Тинталья не прокормит их. Так что, дружище, я вижу возможность заработать. Еще до вечера Совет сообразит, что кто-то должен кормить этих зверей. Нельзя же оставить стаю голодных дракончиков резвиться у самого города, особенно когда команды с раскопок все время ходят туда-сюда. И тут появляемся мы. Если уговорим Совет Дождевых чащоб нанять нас, чтобы добывать пищу драконам, у нас будет много работы. Всех их, конечно, не прокормить даже с помощью драконицы, но уж за то, что сумеем, нам должны неплохо заплатить. Какое-то время дела будут идти хорошо.

Рогон покачал головой и усмехнулся.

— Не хочу и думать о том, что случится, когда еда для них кончится. Если они не едят друг друга, то, боюсь, их жертвой станем мы. Эти драконы — дурная сделка.

— Но мы же заключили договор с Тинтальей, — заговорила Тимара. — А слово торговца крепко. Мы сказали, что поможем Тинталье заботиться о них, если она отгонит корабли калсидийцев от наших берегов. И она это сделала.

Рогон не ответил. Как всегда. Он не обращался с ней плохо, как другие, но и никогда не смотрел на нее и не отвечал ей. Тимара к этому привыкла. Дело было не в ней лично. Она отвернулась от мужчин и вдруг заметила, что точит когти о дерево. У ее отца на руках и ногах черные когти. У Рогона тоже. А у нее когти как у ящерицы. Разница часто казалась ей совсем небольшой. Такое крохотное отличие — но от него зависят жизнь и смерть.

— Моя дочь права, — сказал отец. — Совет согласился на эту сделку, теперь у них нет выбора, они должны выполнять ее условия.

— Они думали, что помощь драконам закончится, когда те вылупятся. А вышло совсем не так.

Тимара едва удержалась, чтобы не поежиться. Она ненавидела, когда отец заставлял своих товарищей замечать ее. Было бы лучше, если бы он позволял им не обращать на нее внимания. Потому что тогда она могла бы отвечать тем же. Девочка отвернулась и постаралась не прислушиваться к разговору — он пошел о том, как трудно будет добыть достаточно мяса, чтобы прокормить столько драконов, и что никак нельзя оставлять хищников без присмотра у самого города. Если жители Дождевых чащоб хотят раскопать сокровища Старших в болотах под Кассариком, им придется найти способ прокормить этих драконов.

Тимара зевнула. Политика ее не занимала. Отец говорил ей, что она должна быть в курсе дел торговцев, но заставлять себя интересоваться тем, что тебя не касается, трудно. Ее жизнь текла отдельно от всего этого. Что касается будущего, то Тимара знала: она может полагаться только на себя.

Девочка посмотрела вниз на драконов. Ее сразу затошнило. Отец был прав. И Рогон тоже. Там, внизу, умирали только что вылупившиеся. Другие не убивали их, хотя и не медлили, окружая умирающих и дожидаясь их последнего вздоха. Так много драконов оказались нежизнеспособными. Почему? Из-за того, о чем говорил Рогон?

Снова вернулась Тинталья. Вниз полетела еще одна туша, едва не задев молодых драконов. Тимара не поняла, что это за животное. Оно было крупнее оленя, с округлым телом, покрытым жесткой шерстью. Мелькнула толстая нога с раздвоенным копытом, и тут же драконы заслонили добычу. Это точно не олень, подумала Тимара, хотя оленей ей приходилось видеть не так уж часто. Топкие кочки не очень-то подходят для оленей. Чтобы добраться до подножия холмов, окаймляющих речную долину, нужно идти много дней. Так далеко от дома заходят только дураки. Эти горе-охотники съедают все припасы по дороге туда, а на обратном пути им приходится питаться своей добычей. Так что в конце концов либо добыча наполовину протухает, либо ее остается столько, что становится ясно: уж лучше бы охотник добыл всего лишь дюжину птиц или жирную земляную ящерицу, но поближе к дому. У той твари, которую принесла Тинталья, была блестящая черная шкура, мясистый загривок и широко расставленные рога. Интересно, что это, подумала Тимара и ощутила мимолетное касание драконьих мыслей: «Еда!»

Гневный голос Рогона заставил ее снова прислушаться к разговору мужчин.

— Послушай, Джеруп: если за год эти твари не встанут на ноги и не научатся летать и самостоятельно охотиться, они или сдохнут, или станут угрозой для людей. Сделка не сделка, а мы за них не отвечаем. Всякий, кто не может себя прокормить, жизни не заслуживает.

— Нет, Рогон, не такую сделку мы заключили с Тинтальей. Мы не приобрели права решать, жить этим созданиям или умереть. Мы обещали охранять их, если Тинталья будет защищать устье реки от калсидийских кораблей. И я считаю, что с нашей стороны будет умнее сдержать свое слово и дать этим детишкам шанс вырасти и выжить.

Рогон поджал губы.

— Шанс. Ты чересчур заботишься о том, чтобы дать кому-нибудь шанс, Джеруп. Однажды это тебя угробит. Да вот хотя бы сегодня! Что, та тварь думала о том, чтобы дать тебе шанс на жизнь? Нет. Я уж молчу о том, что ты получил одиннадцать лет назад! Когда тоже дал шанс выжить!

— Вот и молчи, — отрывисто сказал отец.

По тону было понятно, что он вовсе не собирается признавать правоту Рогона.

Тимара ссутулилась. Ей хотелось сжаться или стать одного цвета с корой дерева, как это умеют некоторые древесные ящерицы. Рогон говорил о ней. И говорил громко, потому что хотел, чтобы она слышала. Ей не стоило с ним заговаривать, а отцу не надо было заставлять Рогона признать ее присутствие. Маскироваться всегда лучше, чем драться.

Она знала, что Рогон — друг ее отца, хотя и говорит о ней резко. Они выросли вместе, вместе учились охотиться и лазить по деревьям, были друзьями и компаньонами большую часть жизни. Она видела их на охоте, видела, как согласованно, словно пальцы одной руки, они двигаются, подкрадываясь к дичи. Как курят и смеются. Когда Рогон повредил руку и не смог ни охотиться, ни убрать урожай, ее отец кормил обе семьи. Тимара помогала ему, хотя никогда не ходила отдавать долю добычи. Какой смысл было тыкать Рогона носом в то, что он принимает помощь от существа, которому, по его мнению, не следовало даже рождаться?

Вот и сейчас, движимый дружескими чувствами, Рогон примчался, чтобы убедиться в добром здравии ее отца, и разозлился из-за того, что отец рисковал жизнью. И по той же самой дружбе Рогон хотел, чтобы Тимары не было на свете. Он не мог спокойно смотреть, во что превратилась жизнь товарища из-за нее. Тимара была обузой, лишним ртом, и никакой пользы от нее не предвиделось.


— Я не жалею о своем решении, Рогон. Я его принял, а не Тимара. Так что если хочешь кого-то винить, вини меня, а не ее. Смотри мимо меня, не мимо нее! Это я пошел за повитухой, спустился, подобрал своего ребенка и принес домой. Потому что с того момента, как я посмотрел на нее, только что родившуюся, я знал, что она имеет право на свой шанс. И меня не заботит, что у нее когти и полоса чешуи вдоль хребта. Мне все равно, какой длины ее ступни. Я знал, что она заслужила шанс. И я был прав, разве нет? Посмотри на нее. С тех пор как она подросла и смогла ходить со мной по ветвям, она доказала свою полезность. Тимара приносит домой больше, чем ест, Рогон. Не в этом ли польза от охотника и собирателя? И что с того, что тебе неловко на нее смотреть? Или тебе неловко, что я нарушил дурацкие правила и не дал выбросить своего ребенка на съедение зверям? Или ты смотришь на нее и убеждаешься, что правила плохи? И подсчитываешь, сколько детей могло бы у нас вырасти?

— Я не хочу это обсуждать, — сказал Рогон.

Он встал так резко, что чуть не потерял равновесие. Что-то в словах отца задело его за живое. Рогон, кстати, был одним из лучших древолазов. Никто в этом еще не превзошел его. По спине Тимары вдруг пробежал холодок. У Рогона есть дети. Двое. Мальчики. Одному семнадцать, другому двенадцать. Неужели его жена ни разу не беременела за те пять лет, что прошли между рождением одного и другого? Или у нее были выкидыши? Или повитуха унесла сверток-другой у него из дома в темную чащу?

Тимара отвернулась и стала смотреть на берег. А вдруг отец неосторожными словами разрушит дружбу? Не надо об этом думать, решила она и уставилась на драконов. Их уже было меньше, а от коконов, из которых никто не проклюнулся, почти ничего не осталось. Многие зрители выглядели расстроенными. Диводрево — ценный материал, и кое-кто думал, что, когда драконы вылупятся, оболочки можно будет продать. Посмотреть на драконов пришли и такие, которых само зрелище не так уж и интересовало; прежде всего они рассчитывали на выгоду. Тимара пробовала сосчитать оставшихся драконов. Вначале было семьдесят девять бревен диводрева. Из скольких же вылупились жизнеспособные драконы? Но новорожденные все время беспорядочно сновали туда и сюда, а когда Тинталья принесла еще одного оленя, наступивший хаос свел все усилия Тимары на нет. Отец подсел к ней поближе. Девочка заговорила первой, как будто не слышала его разговора с Рогоном:

— Я насчитала тридцать пять.

— Тридцать два. Их легче считать по цвету — каждый отдельно, потом сложить.

— А-а…

Повисло молчание, затем отец заговорил снова, проникновенно и серьезно:

— Я сказал ему правду. Тимара. Таково было мое решение. И я ни разу о нем не пожалел.

Тимара промолчала. Что она могла сказать? «Спасибо»? Но это прозвучало бы неискренне. Приходилось ли когда-нибудь детям благодарить родителей за то, что те не убили их? Должна ли она говорить «спасибо» отцу за то, что он не позволил ее выбросить?

Она почесала затылок, задев когтями чешую, и неловко сменила тему:

— Как ты думаешь, сколько из них выживет?

— Не знаю. Думаю, что очень много будет зависеть от того, сколько еды принесет им Тинталья и выполним ли мы условия сделки с ней. Посмотри туда.

Самые сильные из юных драконов уже сгрудились у туши. Они не отталкивали своих более слабых собратьев, просто вокруг добычи уже не было места, и своего никто не уступал. Но отец показывал не туда. На краю площадки появились люди с корзинами. У многих на лицах виднелась татуировка. Раньше они были рабами, а с недавних пор поселились в Дождевых чащобах в надежде начать новую жизнь. Шедший первым выскочил вперед, опрокинул свою корзину и торопливо отбежал обратно. Серебристая куча еще бьющейся рыбы расползлась по серой земле. Второй добавил свою ношу туда же. Затем третий.

Драконы, которым не хватило места около туши, это заметили. Все они постепенно развернулись, присмотрелись, а затем, словно по команде, оставили своих насыщающихся собратьев и побежали к пище, мотая клинообразными головами. Четвертый человек вскрикнул и бросил свою ношу. Корзина упала, рыба вывалилась. Человек не стал попусту геройствовать, а развернулся и во все лопатки побежал прочь. Еще трое бросили свои корзины там, где стояли, и тоже помчались наутек. Не успели они добежать до деревьев, как драконы уже набросились на рыбу. Тимаре они сейчас напоминали птиц — хватали по рыбине и запрокидывали головы, чтобы проглотить. Следом за первой группой подоспели прочие. Они едва ковыляли и шатались. Это были увечные: хромые, слепые и просто недоумки. Они брели, издавая пронзительные вопли. Вдруг один синий упал на бок и остался лежать, перебирая лапами, словно продолжал идти. Прочие не обратили на него внимания. Однако скоро он станет для них пищей, подумала Тимара.

— Кажется, им нравится рыба, — сказала она, чтобы не заговорить о другом.

— Скорее всего, им нравится любая плоть. Смотри, рыба уже кончилась. А это был утренний улов, и его хватило на несколько мгновений. Как нам их прокормить? Когда мы договаривались с Тинтальей, думали, что новые драконы будут вроде нее, смогут сами охотиться через несколько дней. А если я не ошибаюсь, из этих еще никто не способен даже летать.

Драконы лизали и нюхали прибрежную глину. Один зеленый задрал морду и испустил долгий крик — непонятно, что в нем было: то ли жалоба, то ли угроза. Потом он опустил голову, увидел, что синий дракон перестал сучить лапами, и поковылял к нему. Заметив это, остальные поспешили туда же. Зеленый перешел на трусцу. Тимара отвернулась. Она не хотела смотреть, как будут есть синего.

— Если мы не сможем их прокормить, то, думаю, слабые будут умирать от голода. Со временем останется столько драконов, сколько нам прокормить по силам.

Она старалась говорить спокойно и по-взрослому, с фатализмом, который вполне соответствовал жизненной философии большинства торговцев Дождевых чащоб.

— Ты уверена? — спросил отец с холодком в голосе.

Он осуждает ее?

— А не думаешь, что они смогут найти себе другое мясо?



Кровь. Теплая, с медным привкусом. Она хотела этой крови. Длинным языком облизала морду — не только чтобы очистить, но и чтобы собрать мельчайшие остатки пищи. Олень был превосходен — еще теплый, незакоченевший. Когда она вонзила зубы ему в брюхо, там оказались упоительно пахнущие внутренности. Такие вкусные, такие нежные… но так мало! Она съела почти четверть оленя. И все, что осталось от ее кокона. Не насытилась, но голод приглушила. Она знала многое о том, как быть драконом, — память многих поколений предков оказалась к ее услугам. Достаточно было только обратиться к ней, чтобы узнать, что надо делать.

И надо взять имя, вдруг вспомнила она. Имя. Что-нибудь подходящее, подобающее одной из Повелителей трех стихий. Она постаралась отвлечься от голода. Сначала имя, потом поухаживать за собой, почистить крылья — и на охоту. И ни с кем не делиться своей добычей! Она расправила сложенные крылья и плавно повела ими. Кровь быстрее заструилась в плотных перепонках. Поднятый крыльями ветер чуть не сбил ее с ног. Она издала вызывающий вопль — просто чтобы все, кто готов посмеяться над ней, знали, что она нарочно это сделала. Восстановила равновесие. Какого она цвета в этой жизни? Изогнула шею и посмотрела. Синяя. Синяя? Да это же самый распространенный цвет драконов! Она подавила разочарование. Значит, синяя. Синяя, как небо, чтобы легче скрываться в полете. Синяя, как Тинталья. И нечего стесняться. Синий был… был… Нет, он есть! «Синтара!» — выдохнула она свое имя. Синтара. Синтара, летящая в ясных голубых небесах лета. Она подняла голову и протрубила: «Синтара!» — гордая тем, что первой из вышедших назвала себя.

Но вышло как-то не так. Наверное, не получилось набрать достаточно воздуха. Она снова подняла голову, глубоко вдохнула и протрубила: «Синтара!», присев на задние лапы. А затем прыгнула вверх, расправляя крылья.

В крови каждого дракона хранится память всех его предков. Знания не всегда лежат на поверхности, но всплывают, когда дракон ищет ответ на какой-то вопрос, а иногда приходят незваными, если ситуация к этому располагает. Возможно, в этой особенности драконьего разума крылась причина того, что дальше все пошло просто ужасно.

Синтара оторвалась от земли, но неудачно — одна ее задняя лапа оказалась сильнее другой. И уже это было очень плохо. Но когда она попыталась помочь себе крыльями, раскрылось только одно. Другое так и не развернулось, оно было хилым и искореженным. Синтара не смогла удержаться в воздухе, рухнула в грязь и повалилась на бок. Удар оглушил ее. Она была совершенно сбита с толку: ни с одним драконом ее рода никогда не случалось ничего подобного! Синтара не могла понять, что ей теперь делать, чего ждать. Она забила здоровым крылом, но только перекатилась на спину, в самую неудобную для дракона позу. Даже дышать стало трудно. Она знала, что, лежа вот так, когда открыты длинная шея и брюхо в тонкой чешуе, она крайне уязвима. Надо было срочно встать.

Для пробы она подрыгала задними лапами, но до опоры не дотянулась. Передние лапы беспомощно били по воздуху. Крылья она придавила. Синтара попробовала подвигать ими, но мышцы ей не повиновались. Наконец при помощи хвоста она перевернулась на брюхо. В ней кипел гнев пополам со стыдом. Ужасно, что сородичи видели ее в таком унизительном положении. Она подергала кожей, пытаясь стряхнуть грязь, и огляделась.

В ее сторону смотрели только два дракона. Поднявшись, она с ненавистью уперлась в них взглядом, и они утратили к ней интерес, развернувшись к другому сородичу, распростертому на земле и уже не двигавшемуся. Эти двое понаблюдали и, убедившись, что он мертв, приступили к пиршеству. Синтара шагнула к ним и остановилась в смятении. Инстинкт гнал ее к пище. Там была плоть, которая сделает ее сильнее, а в этой плоти — воспоминания. Если она пожрет его, то обретет силу и бесценный опыт другой линии предков. Ей никто не запретит. И пускай она сама чуть не стала такой плотью — это просто еще одна причина поесть и стать сильнее.

Сильный поедает слабого, и это правильно.

Но кто она — слабая или сильная?

Синтара сделала шаг — неровный из-за слабой лапы, и остановилась. Попробовала расправить крылья. Это удалось только с одним. Другое по-прежнему висело неподвижно. Она повернула голову, чтобы поправить крыло. И замерла. Это убожество — ее крыло? Оно выглядело как лысая оленья шкура, натянутая на промороженные кости. Нет, это не драконье крыло. Оно не сможет выдержать ее вес, никогда не поднимет ее в воздух. Она ткнула в него носом, едва веря, что это часть ее тела. Теплое дыхание коснулось бесполезной, увечной конечности. Она отдернула голову, ужаснувшись такой неправильности. Попыталась собраться с мыслями. Она — Синтара, дракон, королева драконов, рожденная царить в небесах. Это уродство не может быть частью ее тела. Она рылась в памяти, забираясь все глубже и глубже, пытаясь найти, вызвать какого-нибудь предка, который сталкивался с таким несчастьем. Нет, никто и никогда.

Она еще раз посмотрела на тех двоих, поедающих мертвого дракона. От этого слабака осталось совсем немного — красные ребра, груда внутренностей и кусок хвоста. Слабый сделался пищей сильного. Один из драконов заметил ее. Он поднял окровавленную морду, оскалился и выгнул дугой темно-красную шею.

— Ранкулос! — назвал он свое имя, пытаясь ее устрашить.

Серебряные глаза, казалось, метали в нее молнии.

Она должна была отступить. Она же слабая, она урод. Но зрелище оскаленных зубов тронуло что-то внутри. Он не имел права бросать ей вызов! Никто не имел права.