И дети их после них

Ребята долго шли, возвращаясь из Дремблуа, голосуя каждый раз, как на дороге показывалась машина. За всю дорогу они не сказали друг другу и сотни слов. Антони подташнивало.

– Да ладно, дело молодое, – миролюбиво сказал сосед. – Ничего страшного не случилось.

– Ага, – отозвался отец. – Знаешь, я сам как-нибудь разберусь со своими делами, если ты не против.

Сосед понял намек, а отец выпрыгнул из кабины своего «Ивеко». На нем были башмаки, полученные когда-то по линии социальной помощи, джинсовые бермуды и майка без рукавов. Он поискал в кармане сигареты, и ребята увидели, как под загорелой кожей заиграли дельтовидные мышцы и сухожилия.

– Ну, я пошел, – сказал сосед.

Отец сделал вид, что не услышал. Закурив, он снова принялся за Антони:

– Ну? Что скажешь в свое оправдание?

– Ладно, не буду вам мешать, – снова сказал сосед.

Продолжая натужно улыбаться, он поднял на прощание беспалую руку.

– Ага. Передавай привет Эвелин, – сказал отец.

Обязательно передаст. И он ушел, с трудом переставляя ноги. У него были непомерно толстые икры. Как-то раз он сдал кровь на анализ, и выяснилось, что у него зашкаливает холестерин. После этого он не спал три ночи, но от колбасы с ветчиной тем не менее не отказался. Когда-нибудь все равно придется умереть.

Отец снял с кончика языка табачную крошку. Антони видел в его солнечных очках свое искаженное отражение. Выглядел он неважно.

– Ну?

– Мы были у приятелей. Немного выпили. Решили, что лучше там и заночевать.

Губы отца сложились в двусмысленную улыбку. Он обернулся к кузену.

– Думаю, тебя дома заждались.

Ребята не спеша ударили на прощание по рукам, и кузен тоже отчалил. Антони остался под палящим солнцем один на один со своим похмельем и отцовским взглядом.

– Что это за штучки? Вы что, теперь прощаетесь как эти черножопые? Еще салам алейкум скажите!

Антони промолчал. Он думал о пустоте в глубине гаража.

– Давай залезай, – сказал отец. – Работа есть.

– Могу я сначала хоть душ принять?

– Залезай, говорю.

Антони послушался. Отец взялся за руль. Грузовик тронулся. Антони облокотился об окно, чтобы подышать свежим воздухом.

– Пристегнись. Не хватало еще из-за тебя штраф схлопотать.

На выезде из поселка отец был уже на четвертой передаче и давал около восьмидесяти километров в час. Он едва сбавил газ на «лежачих полицейских», установленных на подъездах к начальной школе, рядом с казармами пожарных. Антони почувствовал, как желудок у него подкатывает к горлу, и подумал, что сейчас блеванет. Остановиться бы на пару минут, подышать. Он обернулся к предку. Но тот не отрываясь смотрел на дорогу, вцепившись в руль квадратными кулачищами с зажатой между пальцами сигаретой. В его солнечных очках мелькало синее небо. Они выехали из города, и прошло минут десять, пока Антони не собрался наконец с духом.

– Останови, пожалуйста.

Отец взглянул на него.

– Тебе нехорошо?

– Да.

Паренек действительно был белый как простыня. Грузовичок с гидравлическим стоном остановился на обочине. Антони выпрыгнул из кабины. Не успел он сделать и трех шагов, как из него вылетело все, что было в желудке. Он выпрямился, обливаясь потом, вытер рубашкой лицо и рот. Повязка на его руке была черной от грязи. Прямо перед ним, сколько хватало глаз, простиралась дорога на Этанж, Ламек, Тьонвиль и дальше – в Люксембург. Мимо пулей промчался «Фиат-Панда», потом вдали показался старичок на мопеде с прицепом. Гнусавое тарахтение становилось все громче, и старичок в круглом шлеме проехал мимо, с царственным видом уставившись в горизонт. Провожая его взглядом, Антони увидел в зеркале заднего вида отцовскую челюсть, шею, мускулистое плечо, затылок с первыми седыми волосами. Он сплюнул, чтобы избавиться от горечи во рту, и снова залез в грузовик.

– Полегчало? – спросил отец.

– Ага.

– Держи.

Антони взял бутылку с водой и долго пил. Грузовик снова тронулся. От жары асфальт покрылся расплывчатыми блестящими пятнами. Странно, но они так и не увидели больше старичка на мопеде, тот начисто исчез – будто испарился. По радио диктор желал хорошего отдыха тем, кто уходит в отпуск в августе, и удачи тем, кто отгулял отпуск в июле и в понедельник должен возвращаться на работу. После чего в кабине раздались первые ноты песни «Люблю смотреть на девушек».

– Ты, часом, не знаешь, что там твоей матери взбрело в голову?

– То есть?

Отец снял очки, провел рукой по лицу, по шее. Потом на мгновение выпустил руль и потянулся. Грузовичок бодро мчался среди лугов и рапсовых полей наглого желтого цвета. Местами мягкий пейзаж перечеркивали штрихи высоковольтных линий.

– Утром она снова принялась за старое. Все из-за тебя, говнюк, из-за того, что ты дома не ночевал.


– Что случилось-то?

– Ничего, – сухо отрезал отец. Потом, помолчав, добавил: – В любом случае, если ей вздумается уйти, лично я ее держать не стану.

Они поехали дальше. Ссора дома могла начаться по любому поводу: из-за чьего-то взгляда, из-за телепрограммы, неудачно сказанного слова. Элен умела выбрать самое больное место. У отца не хватало слов. Антони подумал, что, если тот еще хоть раз поднимет на нее руку, он убьет его. Теперь он был почти в силах это сделать. Он чувствовал себя разбитым, ему хотелось зареветь. Еще этот байк, блин…



Через сорок минут они подъехали к большому дому, затерявшемуся в местечке под названием Ла Гранж. При взгляде на него сразу возникал вопрос: что он делает в этой дыре со своим симметричным фасадом и шиферной крышей, солнечными часами и дорожками, усыпанными белым гравием? В этом захолустье не было ничего, кроме старых ферм, длинных, большей частью заброшенных, мелколесья, останков мелких лавчонок да остовов сельхозмашин.

– Кто тут живет? – спросил Антони.

– Не знаю. Это заказ от агентства недвижимости. Надо скосить траву, подстричь живую изгородь, и чтоб все было о’кей. Они собираются его продавать.

В опровержение его слов на решетке красовалась табличка: «Продано». Вот уже некоторое время такие захолустные поселки-призраки в приграничных районах начали неожиданно возрождаться к жизни. Заслуга в этом принадлежала Люксембургу, который, страдая от постоянной нехватки рабочей силы, черпал недостававшие ему руки и головы у соседей. Таким образом, толпы людей ежедневно отправлялись в путь, чтобы заступить на рабочее место за границей. Зарплаты там были хорошие, социальные отчисления небольшие. Так люди и жили, на ходу, работали по одну сторону границы, жили по другую. И благодаря этой приграничной активности возвращались к жизни некогда умирающие территории, была спасена школа, у подножия мертвой церкви открыл свое заведение булочник, среди голых полей вдруг начали, будто грибы, расти дома. Из-под земли, словно по волшебству, стал пробиваться целый мир. А по утрам и вечерам вереницы невыспавшихся рабочих-мигрантов с синевой вокруг глаз запрыгивали в поезда, скапливались на дорогах в поисках средств для пропитания. Экономика потихоньку находила себе новые пути для развития.



Отец занялся живыми изгородями, Антони тем временем косил лужайку. Оглушенный жужжанием мотокосы, паренек вскоре забыл про неприятности. Когда солнце поднялось высоко над землей, он снял рубашку-поло, скинул кроссовки. Травинки липли к потному телу, к лицу. Все это чесалось, но стоит только начать скрестись, уже не остановишься. Он то толкал тяжелый гудящий агрегат, то тянул его на себя, огибая стволы и ни о чем больше не думая. Время от времени, глядя на свои босые ноги в сухой траве, он думал, что вполне может поскользнуться. Было жарко, он чуть не падал от усталости: вот так и происходят несчастные случаи. Нога может попасть прямиком под нож, а тот так и будет делать свои три тысячи оборотов в минуту. Странно, но эта мысль придала ему бодрости. Кровавая развязка часто казалась ему выходом.

К трем часам отец позвал его перекусить. Антони почти закончил косить и двигался теперь вверх, к террасе, с приятным чувством выполненного долга, весь в поту и в траве. Отец знаком велел ему подождать и вскоре подошел к нему.

– Иди за мной.

Они обошли дом и вышли к гаражу. Там отец присоединил к торчавшему из стены крану поливочный шланг, и вода, несколько раз булькнув, полилась на землю ровной, сильной струей.

– Раздевайся, – сказал отец.

– Как это?

– Раздевайся, говорю. В таком виде ты есть не будешь.

– Не буду я заголяться, вот еще.

– Кончай пререкаться. Представь себе, что меня тут нет.

Мальчик снял джинсы и трусы, прикрыв срамные места руками.

– Да ладно, на кой мне твой стручок?

Отец начал поливать его из шланга, зажимая время от времени отверстие пальцем, чтобы увеличить напор. Вода хлестала веселой струей. Сначала это было неприятно и даже довольно-таки унизительно, но потом мало-помалу Антони привык, и прохладный душ оказал на него должное действие. Отец настоял, чтобы он подставил под струю шею и голову: это прочистит ему мозги.

– Ну как?

– Что?

– Разве не хорошо?

– Хорошо.

Отец перекрыл воду и свернул шланг.

– Ладно. Быстренько перекусим, а потом ты подсобишь мне с изгородью.

Они вернулись на террасу, и отец дал ему бутерброд. С маслом и сыровяленой колбасой. Сумка-холодильник была наполовину заполнена банками с пивом.

– Выпьешь глоток?

– Ага.

Отец налил ему, и они устроились на лужайке в тени под вишней. Офигенно пахло свежескошенной травой. Над их головами в листве играли блики солнечного света. Они выпили пива, обменявшись парой слов. Перед тем как взяться за бутерброд, отец влил в себя еще банку. Он был доволен тем, как движется работа.

– Нет лучшего работника, чем образумившийся лодырь.

Антони улыбнулся. Вообще-то он и сам был доволен.

Он наслаждался деревенским покоем. Вкусная еда, приятная усталость. Ему нравилось вкалывать на свежем воздухе. Нравилось, когда старик бывал доволен. Правда, такое не часто случалось.

– Мне надо было бы раньше тебе все это рассказать.

Отец сидел рядом, он был совершенно спокоен. Он провел рукой по небритой щеке, раздалось тихое, успокаивающее шуршание – мужской звук. Он говорил о своих проблемах с Элен. Должно быть, здорово сглупил и вот теперь жалеет.

– Ладно, все будет хорошо.